«Побег» Торстен Экстер

Где-то пропела синица. Должно быть, она сидела на ветке одного из заснеженных деревьев, которые в этой пустоши выглядели как инородные предметы.
Это был самый жестокий звук, который Катерина слышала за долгое время. Со времен тех ночей, наполненных криками. Со времени ночных криков. Песнь истязаемых душ.
— Захлопни свой клюв! — крикнула она, вглядываясь вверх вдоль ствола ели. Птицу не было видно в гуще хвои, но Катерина была уверена: мелкая тварь сидит там, переминаясь с ноги на ногу и смеясь над ней. Синица снова защебетала. Говорила что-то о ней? Катерина прислушалась, хотя насмешливый тон в птичьем голосе вызывал у нее отвращение.
Катери, хи-хи-хи.
Птица имела в виду именно ее. Без сомнений. Катерина почувствовала, как внутри нее нарастает гнев, заставляя руки дрожать. Какого черта этому существу понадобилось от нее? Откуда оно ее знает? Снова донеслось щебетание из кроны — высокое, выводящее глуповатую мелодию. Катерина отвернулась от деревьев.
— Не сходи с ума. Только не сходи с ума.
Слова сорвались с ее губ, как молитва. Псалом загнанной женщины.
Ей нужно было двигаться дальше, и как можно быстрее. Силы таяли. Она не могла тратить их на птицу, не имела права.
Ветер обдавал ее ледяным холодом. Катерина стиснула зубы. Укрыться здесь было негде. С трудом она поднялась с мокрого снега. Когда она здесь упала? Ответа не было — память накрыла это мгновение пеленой тьмы. Пошатываясь, она поднялась на ноги и почувствовала, как ее изможденное тело дрожит от холода.
Белое. Куда ни глянь — белое. Бескрайняя снежная, холодно сверкающая равнина. Будь она маленькой девочкой как раньше, этот пейзаж показался бы ей волшебной сказкой. Она бросилась бы в снежное одеяло, чтобы вдоволь повизжать, нахохотаться и порезвиться. В своих вязаных варежках лепила бы снежки и швыряла их в уродливые пугала на полях. В детстве эти покосившиеся чучела пугали ее: ей казалось, они могут внезапно ожить и наброситься на нее, если она подойдет близко. Отец смеялся над ее страхом, осторожно высвобождая маленькие пальцы, вцепившиеся в грубую ткань его рабочих брюк. Воспоминания были такими ясными, будто все это случилось только вчера.
На одном из пугал всегда сидела дерзкая синица, которую ничуть не смущал «страж поля». Катерина восхищалась птицей с гордо выпяченной грудью — хрупким созданием, которое было куда смелее ее самой. Заметив девочку, птичка вытягивала шею, выпрямлялась и заливалась трелью:
Катери, хи-хи-хи.
Она резко повернулась вокруг своей оси, пытаясь вернуть мысли в настоящее. С удивлением обнаружила что-то в снегу. Несмотря на то, что было немного ветрено, она могла ясно это видеть. Глубокие тени на безупречном холодном покрывале. Отпечатки ног. Ее следы.
«Он найдет меня!»
Она бросилась бежать. Цепочка отпечатков тянулась к самому горизонту, где маячило оно — угрожающее темное пятно, расплывавшееся перед усталыми глазами. Катерина снова устремила взгляд вперед. Никогда больше она не хотела туда возвращаться. Никогда. Каждый метр, отвоеванный у ледяной стихии, был победой. Несмотря на пронизывающий холод, по ее телу разливалось ощущение счастья. Она сбежала из этого дома. Сбежала от него.


Она чувствовала холодное жжение от ветра на своем лице. Несмотря на боль, вышибавшую слёзы, замерзавшие кристалликами на щеках, ветер казался ей другом. Старым верным союзником. Тем, кто не забыл ее. Его укусы и уколы, словно когтями впивавшиеся в кожу, были сродни крепким болезненным объятиям старого товарища. Он всегда слушал её. Был свидетелем. Не забывал. Он был рядом, когда она кричала, пока горло не становилось сухим, а язык — похожим на старую мочалку. Шептал ей слова поддержки, когда иглы вонзались в плоть, кандалы сжимали запястья, гас свет и приходил Он.
Ветер бился в запертые окна, будто не мог вынести того, что творилось внутри дома. Он кричал о несправедливости и её муках. Бушевал и выл, проносясь над полями и городами. Она знала: он пытался рассказать людям, взывал о помощи. Но его язык был древним, а люди — юными, оторванными от корней, из которых выросли. Они больше не понимали ветер, даже не обращали внимания. Зато Катерина вслушивалась в его стоны. Его ярость придавала ей сил. Он был её очевидцем. Подтверждал, что она все ещё существует.


Снежный наст под ней внезапно подался. Нога провалилась в пустоту. Катерина упала. Все звуки заглушались снегом. Она в панике беспорядочно замахала руками, словно тонула. К счастью, яма оказалась неглубокой. Ей с трудом удалось подняться на ноги, едва сдерживая вопль. Очень хотелось закричать во все горло, выплеснуть весь этот отчаянный страх наружу. Но она взяла себя в руки. «Будь храброй девочкой», — всегда говорил ей отец, и не только тогда, когда она пряталась от огородных пугал.
Катерина была по пояс в снегу. «Все не так уж плохо — нет проблем», — сказала она себе и принялась разгребать дорогу голыми руками. Просто небольшое препятствие. Она зашла уже так далеко. Слишком далеко, чтобы какая-то неровность в земле могла ее остановить. Наверное, это была кроличья нора. Кролики — зверьки хорошие. Они не стали бы делать ничего подобного специально. У них не было причин злиться на нее.
Тонкая рубашка, в которую она была одета, промокла, и влага уже начала леденеть. Другой одежды не было. Он забрал все в тот день, когда затащил ее в дом, как наказанную собаку тащат на свое место.
Она расчистила край ямы так, чтобы упереться коленом и попытаться выбраться. Нужна была твердая опора. Начала нащупывать ступнями землю, но пальцы на ногах уже онемели от холода. Наверное, она могла бы переломать их все, даже не заметив этого. Тонкие прозрачные чулки, которые Он ей дал, согревали не больше, чем носовой платок.
Катерина сильнее ударила ногой и, наконец, нашла место, которое показалось ей неподатливым. Теперь, если сдвинуть ногу еще немного влево, наклониться и вставить другое колено в вырытое углубление, можно будет попробовать подтянуться.
Щёлк!
«Что это щелкнуло?» — тупо спросил ее растерянный мозг.
Затем её лицо исказила гримаса боли.
Кровь хлынула из ее ноги, будто из водопроводного шланга. Твердые зубы впивались в плоть, проникая все глубже и глубже, пока не добрались до кости, но и на ней продолжали сжиматься с жутким скрежетом.
Оно отгрызает мне ногу!
Она начала дёргаться и тянуть. Яростно рванулась прочь. Вопль с бешеной скоростью поднимался вверх по горлу, но в последний момент она стиснула зубы. Нельзя выдавать себя. Нельзя раскрывать свое местоположение. Катерина прикусила кончик языка и почувствовала вкус крови. Тёплую струйку. Язык, как обезглавленная змея, извивался во рту, толкался изнутри в щеки.
Она выплюнула кровь и слюну. Запятнала собой чистый снег. Потом, наконец, набравшись смелости, посмотрела вниз. Заглянула в отверстие, в котором застряла. Её правая, дрожащая нога с посиневшими пальцами упираясь в утрамбованный снег, по которому тек дымящийся кровавый ручей. Левая неконтролируемо слабо подёргивалась. Катерина какое—то время смотрела на нее. Принадлежит ли нога ей до сих пор? Она не могла пошевелить ею, не могла управлять сознательно. Пальцы не слушались. Эта штука впилась в ногу мертвой хваткой. При виде раны с дрожащих губ сорвался мучительный стон.
Это был старый капкан. Серая, ржавая железная пасть с острыми зубьями. Должно быть, он пролежал здесь долгие годы, дожидаясь жертвы. Ветер и непогода изъели металл, но механизм и смертоносная сила натяжения пружины остались нетронутыми.
Нахлынула тошнота. Проклятая деревенская ловушка! Она угодила в капкан, который какой—то придурок поставил на зайцев, оленей, кошек — или черт знает на кого — и попросту забыл о нем. Много лет назад её отец тоже охотился с такими штуками, расставлял их вокруг полей, чтобы защитить посевы и молодые побеги. В гостиной висели шкуры — оленей и косуль. Те звери просто хотели наесться досыта. Теперь их ноги, спины и рёбра болтались, свисая со старых балок в подвале.
Сейчас такие капканы, наверное, запрещены. Но здесь, в этой глуши, такое никого не волновало. Как они назывались? Часть её разума обрадовалась возможности задуматься над таким пустяком. Это было похоже на короткий отпуск от ее кровавой реальности, в которой она, вероятно, долго не протянет.
Тарелочные капканы! Вот оно. Они были размером с тарелку и захлопываются быстрее, чем успевала взвизгнуть свинья.


Олень был мощным зверем. Отец ещё не успел его выпотрошить. Вёдра для крови, потрохов и прочей вонючей дряни, что вываливается наружу, когда вспарываешь брюхо, стояли пустыми и пыльными. Она осторожно обошла тушу. Олень лежал в сарае отца, перед верстаком с большой пилой, молотками и ножами. Два часа назад отец притащил его сюда, запыхавшийся после долгой охоты.
— Пришлось тащить его через подлесок добрый километр. Кусты были слишком густые, чтобы подъехать.
Теперь тело было мёртвым и холодным. Скоро из него получится вкусное жаркое с маминой жареной картошкой, красной капустой и коричневым соусом. Но сейчас оно не выглядело чем-то съедобным. Олень казался величественным, даже мёртвый. Король леса. Принц. Её принц? Она фыркнула, быстро прикрыв рот рукой. Папа не любил, когда она шарилась в его сарае, хотя ей скоро уже исполнится шестнадцать.
Олень смотрел на неё большими глазами. Такими глубокими, властными глазами. Величественными. Дикими. Свободными. Пустыми. Они что-то шептали. Слова без голоса, проникавшие в самое сердце. Согревавшие его. Они рассказывали о принце бескрайних лесов и о ней, которая будет скакать на нём. Через луга и чащи. В тайные места. Туда, куда людям ход запрещён.
Катерина опустилась на колени рядом с оленем, пытаясь сдвинуть его прекрасное тело. Чувствовала холодную плоть под мягкой шерстью и напевала незнакомую мелодию. Думала о свободе, которая была за пределами всех человеческих ограничений. Мечтала собирать ягоды в лесу, пока её принц охраняет её. Ни одно животное не решилось бы приблизиться к ней, узнав, что она — невеста Лесного принца.
Она раздвинула ноги животного и взялась за дело. Член был огромным куском плоти. Холодным и вялым, но принадлежавшим мудрому вождю и любовнику. Она ласкала его. Тугую головку, ствол. Наклонилась, чтобы засвидетельствовать свою любовь — подарить поцелуй, который заслуживал лишь истинный принц. Её губы коснулись мёртвой плоти и приоткрылись. Язык нежно играл, поглаживая его. Лизнул. А затем он уже оказался внутри нее. Катерина втянула его, заполнив рот любовью своего принца. Попробовала его на вкус. Позволила проникнуть глубже. Сглотнула. Мечтала о прекрасной смерти от удушья этой плотью, мечтала о его семени, которое, подобно волне, хлынет в неё, обжигая горло и оставляя вкус земли, листвы и потного секса. Она сладко застонала и расстегнула штаны. Быстро стянула их вместе с трусиками. Её промежность уже была влажной желания.
— Возьми меня, — промурлыкала она с набитым ртом. — Оседлай меня.
Ничего не вышло. Как ни старалась, ей не удалось ввести в себя холодную, вялую плоть. Он всё время выскальзывал, изгибался, болтался туда-сюда, словно старый садовый шланг.


— Что еще за дерьмо?!
Катерина моргнула. Прогнала мысль, вырвавшуюся так внезапно из тёмной кладовой её самых постыдных воспоминаний.
— Только не сходи с ума сейчас! — приказала она себе, пытаясь сосредоточиться на жестоком «здесь и сейчас».
Наклонилась, обхватила руками металлические челюсти капкана. Она не собиралась медленно истекать кровью здесь, в снегу, и умирать в одиночестве. Даже если это было бы лучше, чем оказаться затащенной обратно в дом. Но сейчас об этом нельзя было думать. Ради всех богов! Ни единой мысли нельзя было тратить на ту темницу и на Него.
Она дёрнула изо всех сил. Зубы высвободились из плоти, и, словно выдернутые пробки, открыли дорогу крови, хлынувшей из ран. Странно, но на миг перед глазами мелькнул образ бурной горной реки. Её руки соскользнули с капкана.
Щёлк!
С злобной силой челюсти захлопнулись вновь.
Катерина взвизгнула. Слёзы брызнули из глаз, желудок снова скрутило. Дерьмо, дерьмо, дерьмо! Сухие спазмы сдавили горло. Боль полыхала в ноге и проникала все выше по измученному телу. Сейчас она потеряет сознание. Просто рухнет. Истечёт кровью. Будет лежать здесь без чувств, с закатившимися глазами, под падающими снежинками. Может, ветер завоет в последний раз. Тихий, скорбный вой, полный одиночества.
Она не знала, откуда взялись силы снова посмотреть вниз. Но сделала это. Железные челюсти впились чуть ниже прежнего укуса, прямо над лодыжкой. Что-то в этом зрелище зажгло в ней искру. Она вспыхнула с треском, прожгла надвигающийся мрак, что притаился на краях сознания. Это был вызов. Сопротивление. Она не сдастся. Не здесь. Не сегодня. Она слишком много вытерпела, чтобы этот монстр на её ноге одержал победу.
Как безумная, Катерина вцепилась в капкан и начала тянуть. Челюсти разомкнулись с жестким скрипом, словно натужно зевая, приоткрылись чуть шире, грозя снова сомкнуться — зубы уже щекотали оголённые нервные окончания в ее разорванной плоти.
Нужно было действовать быстро, очень, блять, быстро. Она стиснула зубы, ощутив вкус крови, всё ещё сочащейся из языка, и рванула ногу вверх.
Щёлк!
Зубы капкана впились в пустоту и яростно стукнулись друг о друга.


Собрав последние силы, Катерина выбралась из ямы и откатилась прочь. У неё действительно получилось. Сделав несколько глубоких вдохов, она ощутила, как усталость захлестывает её сознание. Медленное, почти приятное ощущение — словно сидишь в ванной, потихоньку наполняющейся уютной тёплой водой. Перевернувшись на бок, она с трудом поднялась в сидячее положение. Держись. Надо держаться. Будет время отдохнуть и залечить раны. Позднее. Когда-нибудь потом, подальше от этой ледяной пустоши.
Нога выглядела хуже, чем она ожидала. Катерина скривилась, увидев клочья кожи, болтающиеся на краю глубокого кратера раны. На миг в кровавой расщелине мелькнула кость, прежде чем провал снова заполнился кровью. Как вечный колодец, который никогда не иссякает, — промелькнуло в голове. Она с трудом сглотнула. Ступня уже полностью была покрыта кровью. Катерина понятия не имела, как заткнуть рану. Но она должна была прекратить кровотечение. Просто обязана!
Прижав ладони к разорванной плоти, она невольно сунула палец вглубь раны — и закричала, как сумасшедшая. Рывком отдернула руку. Желудок снова начал бунтовать. Это было уже слишком. Всего этого было уже слишком. Слишком много крови. Катерина почувствовала, как по ее телу пробежала дрожь. В этом чувстве было что-то принципиально неправильное. Противоположность жизни. Кровь не должна вытекать из тебя, как из пивной банки, в которую ткнули ножом. Она подумала, не залепить ли рану снегом. Но это ни к чему бы не привело.
— Но у меня же больше ничего нет! — всхлипнула она. — Ничего...
Пальцы снова поползли к ране, сжимая рваные края плоти. Она захныкала. Надавила. Сначала нерешительно, почти робко, потом сильнее.
Пусть это прекратится, Она должна остановиться.
Кровь просачивалась сквозь пальцы, но поток ослабевал. Зато боль нарастала. С момента побега из того проклятого дома её будто накачивали адреналином, как наркоманку. Теперь дурманящий эффект ослабевал. Руки начали дрожать, скользя по мокрому мясу взад и вперед, пачкаясь в крови. Она больше не могла удерживать их на ране, которая пульсировала вторым сердцем — горячим, яростным – но, находящимся почему-то в ноге.
Разжав пальцы, она уставилась на истерзанную плоть. Почувствовала это. Собственное сырое мясо. Как холодный ветер свистит над ним, как края раны пульсируют в такт с ее учащенным сердцебиением. По краю зрения заплясали звёзды. Сдерживаться дальше не удалось — её вырвало. Мерзкая жижа подкатила к горлу, хлынув через нос и рот. Желто-зелёная масса, воняющая тухлым яичным желтком. Катерина не успела отвернуть голову в сторону и выплеснула кислую струю прямо себе на ногу. Желчь и содержимое желудка попали в рану. Когда она увидела это, снова накатил рвотный рефлекс. Она захрипела и выплюнула зеленые комочки. Некоторые из них застряли у нее в горле. Катерина кашляла, задыхалась, давилась. Чувство абсолютного отвращения наждачной бумагой прошлось по спине, когда она увидела, как новая кровь просачивается сквозь мутную рвоту, покрывающую ее ногу.


Она не смогла заставить себя очищаться. Усилий нужно было приложить слишком много, а отвращение превратилось в огромное чудовище, которое угрожающе смотрело ей в глаза. Её тошнило от самой себя. Осталась ли она до сих пор прежней? После пыток в подвале дома? После того, что произошло в тесной камере? Кем она была сейчас? Почти голым существом, ковыляющим по снегу, с глубокой раной, из которой сочились кровь и рвота.
Катерина оставила яму—ловушку позади, обессиленная, больше не способная стиснуть зубы и биться, как храбрый солдат, преодолевая грязные траншеи безумия. В её руках не было больше знамени. Не было гордого стяга с ликующим кличем «Свобода!».
Нога болела невыносимо, но ей приходилось на неё опираться. Осторожно, перенося минимум веса. Она продвигалась медленно, шажок за шажком, струйка крови за струйкой крови. Может, рана просто замёрзнет? — подумала она. — Это было бы лучшим исходом.
Какой-то звук вырвал её из абсурдных грёз о ледяных ногах, бредущих через снежную пустыню. Она обернулась через дрожащее плечо. Что-то двигалось. В белизне снега, у самого края горизонта. Вот, снова! Катерина сглотнула. Слюна была горькой, на вкус — высохшие слёзы и жёлчь.
Это был Он. Он преследовал её. Он приближался.
Она слепо побрела прочь. Просто подальше от тёмного силуэта, что продирался за ней сквозь снег, разыскивая следы, как изголодавшийся ищейка. Она перестала обращать внимание на изувеченную ногу, игнорировала пульсирующую боль. Просто продолжала идти вперёд. Все дальше и дальше.
Может быть, прошло несколько минут, а может, полчаса. Она потеряла чувство времени и пространства. Бесконечно однообразный пейзаж украл их у неё.
Киты, — пронеслось у нее в голове. Катерина резко остановилась.
Впереди, в снегу, плавали киты. Совсем недалеко. Она прикрыла глаза ладонью и вгляделась. Спины китов прорывались сквозь снежный покров. Но выглядели они странно: угловатые горбы, застывшие и гротескные. Почему они резвятся здесь? — задумалась она в недоумении. И решила подойти ближе. Возможно, удастся их покормить. Ей всегда нравилось это делать. Ещё с детства, когда ходила с отцом в зоопарк или на цирковые представления. Сердце ёкнуло. Она бросала бы китам яблоки, как когда—то медведям и слонам. Подпустят ли поближе, чтобы можно было погладить? Она схватила снег и сжала в окоченевших пальцах. Любят ли киты яблоки? Наверное, стоит подкрадываться тихо. Она знала, что животные часто бывают пугливыми. Катерина подобралась ближе, с «яблоком» в руке.
Внезапно в одном из китов что-то вспыхнуло. Она дёрнулась от испуга, раздавив твердый комок в снежную крошку. Кит открыл один глаз, и в нём пылал огонь.
Катерина замерла, ошеломлённая зрелищем. Мерцающий свет, казалось, был направлен прямо на нее. Глаз кита. Разве не было книги с таким названием? Потом е взгляд прояснился. Она вырвался из навязчивых грез, навеянных голодом и жаждой, и вернулась в реальный мир.
Дома.
«Деревня!»
Ликуя, она побежала в сторону угловатых домов. В окне одного из них горел свет. Там был кто-то, кто мог помочь. Спасение близко, — сказала она себе, едва не зарыдав от радости и боли. Это было невероятное чувство. Божественное благословение, согревающее и дающее силы там, где прежде царила лишь вопящая пустота.


Катерина осторожно заглянула в окно. Стена здания была аккуратно оштукатурена и приятно холодила израненную ладонь. Кусочек идеального мира. Цивилизованного и красивого. Внутри в теплом свете кто-то двигался. Она присмотрелась, смелее прижав лицо к стеклу. Молодой человек сидел на пушистом ковре, подбрасывая дрова в трескучий огонь открытого камина. Тепло. Заманчивая, липко-сладкая мысль потянула ее к двери, рука сама легла на дерево. Осторожно постучала. Дверь открылась. Ей показалось, будто она смотрит в лицо ангелу.
— Ради всего святого! — выдохнул он, увидев её и оценив жалкое состояние. Она улыбнулась и рухнула в его тёплые, сильные руки.


Он обработал её раны. Михаэль. Осторожно провёл в маленькую ванную, где пахло ароматным мылом и лежали мягкие губки. Она тщательно вымылась. Повсюду. Хотела выразить благодарность своему спасителю. Его лосьон после бритья пах волшебно. Катерина держала флакон перед носом несколько секунд. Это был такой приятный аромат — после лет, прожитых в туманной дымке вони мочи, химикатов и смерти. Мужской, дикий, прекрасный. Аромат жизни. Катерина громко рассмеялась. Впервые за много лет. Это было похоже на чудо — снова почувствовать счастье.
Он подбросил дров в камин, дал ей толстый шерстяной свитер и спортивные штаны, оказавшиеся слишком широкими для неё. Катерина лежала на мягком меховом ковре, ее глаза то и дело закрывались на короткие, томительные мгновения полудремы. Он дал таблетки от боли. Еду и питьё. Она жевала. На нёбе расцветал забытый букет ароматов. Каждый кусок ранил изувеченный кончик языка. Но голод был велик, а его еда слишком вкусной после того, чем ей приходилось давиться в подземелье.
Михаэль лежал рядом с ней на ковре. Его глаза были закрыты, грудь медленно поднималась и опускалась. «Спящий ангел», — пронеслось у нее в голове. Согревшись и перевязав вонючую рану на ноге, Катерина устроилась перед камином. Сначала он, видимо, решил, что она хочет спать, и предложил ей свою кровать.
— Я быстро с этим управлюсь, — сказал он и так ласково улыбнулся. Как Иисус. Но у нее на уме было совсем другое. Она хотела поблагодарить его, но слов для этого было недостаточно. Катерина медленно, соблазнительно стянула свитер и начала массировать грудь — сначала лаская, потом настойчиво разминая. Он был озадачен. Застыл перед ней с чайником в руках, словно смущённый школьник. Потом она осторожно сняла штаны. Свои холодные мокрые трусики она оставила в ванной. Михаэль покраснел и начал что-то бормотать. Но когда её пальцы скользнули ему между ног, приоткрыв занавес и начали проворно играть, бормотание стихло.
Теперь они лежали рядом. Усталые, опустошённые, счастливейшие люди на свете. Она отвела взгляд от его груди. Поленья в камине тлели, потрескивая, когда огонь пожирал сердцевину. Пахло вкусной едой, чаем и красным вином. Пахло Михаэлем. Снаружи выл старый друг — ветер, а за окном метались тени. Она была в безопасности, и усталость накрыла её. Она откусила ещё один кусочек.


Дверь с грохотом распахнулась. Ворвался снег — и там стоял Он. Тот, от кого она бежала. Её тюремщик, человек со шприцами. Опасная тень. Рядом с ним — двое полицейских.
Прежде чем она успела двинуться, удар в лицо швырнул её на пол. Кто-то хрипел.
— Это она? — спросил незнакомый голос. Хрип повторился.
— Она, — ответил Он, и это прозвучало как угроза.


Полицейский комиссар Ханнес Остендорфер был охвачен ужасом. Женщина, которую они искали, скрючившись сидела на ковре. Рядом с ней лежало растерзанное тело мужчины. Её взгляд был мечтательным и растерянным одновременно. Она откусила мужчине пенис и теперь жевала его. Кровь стекала с её подбородка, текла по шее и груди.
— Мы опоздали, — тяжело вздохнув, произнес доктор Харрисбург, руководитель закрытой психиатрической клиники, расположенной неподалеку от маленькой деревни.


Её грубо подняли на ноги, но теперь это не имело значения. Прежняя пустота снова охватила её, заполнив изнутри. Он поймал её. Он — доктор. Они затащат её обратно в тот дом с окнами, которые не были окнами, потому что их нельзя было открыть, даже если разбить в кровь костяшки пальцев или лоб о стекло. Но она успела встретить Михаэля. Он любил её. Пусть всего несколько драгоценных мгновений. Он целовал её, и не только в губы. И кое-что от него осталось с ней. Его язык. Откусить его оказалось куда проще, чем член, который пришлось рвать, тянуть и грызть. Его язык был таким мягким. Таким нежным.
Холод пронзил ее плоть. Её потащили к машине с яркой синей мигалкой на крыше. Страх накатил, но ненадолго — ведь его язык всё ещё был внутри. Она сжала бёдра и почувствовала, как он играет с ней глубоко внутри. Он лизал её и будет продолжать делать это снова и снова.
На крыше дома сидела синица и пела. Сначала Катерина не замечала её, но потом до ушей донеслась глупая песенка, и она едва не закричала.
Катери, хи-хи-хи.