«Пустота» А.А. Гаррисон

Дерьмо и Пизда были мужем и женой, названными в честь великих святых. По заветам священной книги, которой все следовали, они выращивали детей для продажи в рабство. Пизда была на седьмом месяце, вынашивая очередной «товар». Их ферма, где растили детей, стояла на краю Умирающего Города, среди свалок использованных катетеров.
Однажды в сарае, кормя детей помоями, Дерьмо вдруг опустел, потеряв всякую веру и силы.
Он бросил ведро и выпрямился, натянув костюм из сшитой человеческой кожи.
— Беда, — сказал он. — Бога нет. Всё потеряно.
Пизда глянула на индикатор в его голове. Стрелка, как и ожидалось, замерла на отметки «Пусто».
— Стой тут, — велела она, закончив с помоями и засыпав пол опилками. — Я за пророком.
— Бога нет, — пробормотал он, глядя в никуда. — Беда.
Пизда оставила его в стойле, унеся ведро.


Пророк жил в Умирающем Городе. Доехать туда было делом недолгим.
Пизда стояла у дороги, задирая платье перед каждой машиной. Некоторые останавливались — её необычные украшения на клиторе притягивали взгляды, — но никто не брал её. Пока не подкатил грузовик.
Скрипучий, грязный, он был переделан в дилижанс и тащился за счёт рабов, что бежали на дорожках за гнилыми морковками. Рабы бешено топтались, но извозчик всё равно хлестал их — просто от скуки..
Грузовик притормозил рядом с блондинкой, чьи побрякушки сверкали. Извозчик натянул поводья:
— Тпру! Тпру!
Движение остановилось. Пизда опустила платье из человеческой кожи. Пыль улеглась. Рабы, пуская слюни, пялились на морковки.
— В Город? — бросил извозчик вместо приветствия.
— В Город, — ответила Пизда.
— Прыгай. — Он хлопнул по скамье и расстегнул ширинку. — Еду за свежими морковками, а то эти сгнили. Может, и рабов новых прикуплю, если жрать захочу.
Пизда влезла в повозку, придерживая беременный живот. Ведро поставила рядом и задрала платье, как велел обычай.
— Хэйя! — гаркнул извозчик, входя в неё и понукая рабов. Колёса грузовика заскрипели.


Умирающий Город вырастал на горизонте, будто строил себя сам. За воротами с насаженными головами бурлили кровавые улицы, полные безумия и похоти. Торговцы нахваливали живой товар, в тенях лавок продавали изделия из плоти, а горожане в укромных углах служили Иллюзии и её мрачным спутникам.
— Я тебя ещё заразю! — орал одноглазый бродяга, источая угрозы.
Насилие. Жадность. Хаос. Здесь хозяева могли сожрать тебя раньше собак.
Грузовик встал на рыночной площади, колёса переехали тела и куски плоти.
Пизда вдохнула знакомый смрад, чувствуя себя дома. Она отцепилась от извозчика, спрыгнула, схватив ведро, и обменялась с ним похабными жестами, как было принято.
— Бывай, красотка! — крикнул он, махая шляпой из мошонок. — Хэйя! Хэйя!
Вооружаясь бритвой, ножом и зубными шипами для укусов, Пизда представляла собой грозное зрелище. Её нижнее белье, украшенное осколками стекла, издавало тихий, мелодичный звон, напоминающий шелест снежинок о стеклянные поверхности.
Так экипированная, она направилась к пророку, словно воительница, чей путь освещали лишь отблески стеклянных осколков и холодное сияние стали.
Пробираясь через зловонный рынок, мимо ларьков с человечьими колбасами, по улицам, где текли телесные соки, она двигалась как призрак возмездия. Когда на неё напали, она отбивалась с дикой яростью, слизывая кровь с лезвий своих орудий. Обыск убитых не принес ничего ценного. Позади, словно муравьи, скиннеры тащили изувеченные тела в свои жуткие кожевни.
Пророк был там, где она ждала, — в пещере на улице Кастрации. Волосатая рубаха, штаны, шапка, кожа, увешанная обрезками и амулетами. Туфли из страниц священной книги, что он иногда читал. В руках — посох из кости и сухожилий, которым он размахивал с особой важностью.
Его речь лилась бессистемным потоком, полным противоречий и безумия:
— Бог не знает скорби, он жрёт младенцев! Изнасилование — любовь! Сопротивление — грех!
Он танцевал, изрекая истины и волю Бога. Его трибуна подавляла споры одной лишь высотой. Толпа внизу качалась, восхваляя и выкрикивая восторги. Писарь в стороне записывал — да будет так.
Она влилась в толпу, сжимая в руках ведро и окровавленный нож. Её присутствие осталось незамеченным — лица вокруг застыли в пустом экстазе, растворённые в слепой вере. Кто-то возносил хриплые хвалы, кто-то, качаясь, впадал в транс, словно марионетки, чьи нити держал сам пророк. По его знаку толпа могла запеть, завыть в унисон, или же безропотно принять смерть, как последний дар своему божеству.
— Разрушение — поклонение! Отдайтесь Ему! Славьте великого Бога Ебли!
Проповедь тянулась, время от времени прерываемая для плотских утех с избранными последователями. Когда же пророк возжелал облегчиться, его верный ученик подставил золотой кубок, дабы с благоговением сохранить мочу — как если бы это была священная реликвия, достойная поклонения.
— Отдайте Ему слова и соки! Еретик противится Его любви!
Когда проповедь подошла к концу, настал черёд сбора подаяний. Пророк пустил по кругу шапку, и та быстро наполнилась дарами: пучками трав, плотью сомнительного происхождения и острыми ножами, словно каждый желал внести свою лепту в этот причудливый ритуал жертвоприношений. Когда очередь дошла до Пизды, что-то внутри шевельнулось.
После службы, пока убирали мёртвых, чей-то голос отвлёк толпу.
— Ищите реальность! — звучал он без напора. — Бросьте иллюзии! Надежда есть!
Это был еретик с табличкой, повторяющей его слова. Он подошёл к толпе, что косилась на него.
— Ищите реальность и будьте свободны, — говорил он. — Мы не можем принять правду. Откажитесь от предрассудков, от всего, за что цепляетесь. Только тогда найдёте реальность и её дары. Опустошите чашу, чтобы наполнить её.
Толпа ждала. Пророк кивнул, и люди набросились на чужака, разрывая его на куски. Один унёс руку, ребёнок — голову. Еретика зажарили, используя табличку как вертел. Пророк благословил пир, и все решили, что Бог доволен.


Толпа расходилась долго, но Пизда ждала. Она жевала рёбра еретика — те оказались неожиданно вкусные. Ребёнок в утробе толкнулся, будто в жесте молчаливого одобрения.
Пророк сидел на сцене среди голых баб на поводках. Увидев Пизду, он поднял глаза:
— Назови свою нужду, красавица.
— Мой муж, — сказала она. — Он опустел.
— Опустел, говоришь? — Пророк встал и спустился. Вблизи он выглядел обычным человеком.
Пизда протянула ведро, но он его проигнорировал.
— Как звать тебя, дитя? — спросил он, скалясь кровавыми зубами.
— Пизда.
— Как святая Кровотечений!
Пизда кивнула — её всю жизнь так сравнивали.
— Бог требует платы, Пизда, — сказал пророк, оглядывая её. — Заплатишь?
— Ну, ладно, — ответила она. Прочие пророки никогда не брали платы за свои откровения, но выбора не оставалось.
Пророк вытащил из рубахи устройство и щёлкнул кнопкой. В воздухе открылся портал, показав солнечный город.
Она равнодушно скользнула взглядом. Пророки и их порталы…
— Сделай это для Бога Ебли, и ведро наполнится, — сказал пророк, вручая ей свиток из кожи, пистолет и зазубренный нож.
Пизда прочла и кивнула:
— Окей. Ща вернусь.
Она шагнула в мерцающий портал, а пророк уже закружился в танце, будто его ноги сами собой отбивали ритм надвигающегося безумия.


Портал вёл в прошлое, в Америку — прародительницу Умирающего Города. Тут люди притворялись, что не хищники, но это притворство позже сменилось открытой жадностью.
Пизда должна была убить американского демона. Она перечитала записку и буркнула:
— Ладно.
Демона звали А.А. Гаррисон, враг Бога и писака еретических текстов. Записка давала адрес и велела целиться в голову или сердце, высадив весь магазин. Пизда зарядила пистолет, сунула его за пазуху платья, а нож отправился к остальным клинкам, что покоились в тени её одежд.
Портал открылся в тихом переулке, где её не заметили. Пизда пошла через американские пустоши. Местные, к её брезгливости, носили ткань и шкуры зверей, а не кожу врагов, как положено детям Бога.
Идя к логову демона, она думала о любви к Богу, мужу, пророку и Городу. Вдруг раздался голос:
— Это не любовь.
Пизда обернулась. Рядом висел призрак того еретика, которого она недавно жрала.
— Чё надо? — спросила она ровным голосом.
— Ты думала о любви, но это не любовь.
— Да ну? — удивилась она. Ей казалось, что это любовь.
— Мы живём в хищном мире, но договорились, что это не так, — сказал призрак. — Мы жрём друг друга телом и душой, но считаем это нормой, неизбежностью. Мы верим в эксплуатацию, зовём её любовью и не знаем иного из-за этого согласия.
— Ты часто твердишь «согласие», — отрезала Пизда, довольная ответом. Она вставила беруши, припасённые для подобных случаев, и пошла дальше.
— Есть надежда! — кричал призрак. — Согласие властно, только если ты его принимаешь…
У особняка демона, в безупречно ухоженном квартале, она вдруг уловила странный шум. Извлекши беруши из ушей, поняла: толпа взревела, плотным кольцом окружившая дом Гаррисона.
Люди стояли в десять рядов, махая плакатами: «АНТИАМЕРИКАНЕЦ», «ЛЮБИ ИЛИ ВАЛИ», «СЛИШКОМ МНОГО НАРЕЧИЙ». Баба с мегафоном орала лозунги и цитаты.
Пизда разглядела лица — кровожадные, как в Городе.
Видать, они тоже считали Гаррисона демоном.
— Покайся или сгори! — ревел мегафон.
— Покайся или сгори! Покайся или сгори! — орала толпа.
Пизда обогнула дом. Окна — без органов неверных, как велит писание, — показали пустой первый этаж. Задняя дверь была открыта.
Демон сидел на полу в спальне наверху, притворяясь обычным мужиком. Рядом — тетрадь с записями, явно еретическими. Глаза закрыты, дышит ровно, медитируя под шум толпы.
— Эй, демон, — позвала Пизда.
Гаррисон открыл глаза и, увидев пистолет, завопил:
— Но я не так это написал!
Пуля вошла в лоб. Кровь залила его писанину, смывая ложь.
Пизда ловко отпилила ему голову — дело привычное. Волосы демона, как и у прочих, отросли до плеч — чёрной волной, удобной для хватки. Не удостоив толпу взглядом, она шагнула через парадный выход, оставив за спиной гул голосов, растворяющихся в тишине её безразличия.
Крики смолкли, плакаты опустились. Люди разглядывали окровавленную бабу, решая, за кого она. Увидев голову врага, толпа взревела. Плакаты взлетели.
— Зверь мёртв! — заорал мегафон.
— Зверь мёртв! Зверь мёртв! — отозвалась толпа.
Толпа подхватила Пизду на руки, словно героиню триумфа, — отрубленная голова демона моталась в такт шагам, будто макабрический трофей. Она рванулась прочь, полоснув ножом по жадным пальцам, цеплявшимся за одежду. Мегафон надрывался где-то позади, но она уже шла сквозь улицы, где американцы глазели на неё с немым изумлением, будто отрубленные головы были здесь в диковинку. В переулке, окутанном тенями, мерцал портал — безмолвный и ждущий.


Пророк взял отрубленную голову Гаррисона за спутанные волосы, впиваясь взглядом в застывшие черты, словно пытаясь прочесть в них тайный знак или немой укор.
— У него была одна башка? — спросил он.
— Одна, — кивнула Пизда, поднимая ведро.
Пророк швырнул голову к куче других и вздохнул:
— Думал, его смерть всё изменит. Он же нас написал, знаешь.
Пизда кивнула, пододвинув ведро.
— А, точно, — спохватился пророк. — Твой муж.
С глухим хлюпаньем он изверг содержимое желудка в ведро. Едва спазмы унялись, как он воздел руки, благословляя блевотину, — жест, превращавший физическое унижение в пародию на священнодействие.
— Спасибо, пророк, — искренне сказала Пизда.
— Божьей благодати тебе! — ответил он, пока она уходила с полным ведром.
У дороги она снова задрала платье.


Дерьмо так и торчал в сарае, не шелохнувшись. Промокшие штаны облепили ноги, а из горла вырывались сдавленные всхлипы, похожие на звуки раненого зверя. Дети копошились у его ступней, словно голодные крысы, шаря в пыли в поисках крох.
— Бога нет, — бормотал он. — Беда.
Пизда молча нашарила в его волосах люк, открыла и вставила воронку.
Блевотина пророка полилась с мерзким бульканьем.
Дерьмо ещё миг был сломлен, лицо кривилось безбожием. Потом щека дёрнулась, глаза загорелись, лоб разгладился.
— Разрушение — поклонение! — заорал он, заставив детей взглянуть на него. — Изнасилование — любовь! Бог не знает скорби, он жрёт младенцев!
Он схватил Пизду и зацеловал так, что она обмякла в его руках. Его стояк говорил, что вера вернулась.
— Разрушение — поклонение! Славьте Бога Ебли!