«Мозговые черви требуют духовной пищи» Брайан Смит

Лист бумаги был пуст, как душа «штурмовика», - белый обрывок небытия, свёрнутый, словно беспомощная змея, в старой, прикупленной в ломбарде печатной машинке. Возле ветхого реликта лежала стопка бумаги – ещё четыреста девяносто девять чистых листов.
Пальцы Рейфа Мартина в который раз легли на средний ряд клавиатуры.
Он чувствовал, как внутри что-то нарастало – некая волна творческой энергии; пальцы покалывало от необходимости создавать словами миры, отправиться в те места внутри себя, до которых было возможно добраться лишь с помощью этой странной магии - взаимодействия тела, мысли и машинки. Его пальцы слегка надавили на клавиши, растущая потребность почти достигла критической массы, но страстное желание творить ослабло и разбилось, словно волна о берег, и, в конце концов, вовсе схлынуло.
Он вздохнул и откинулся на спинку стула.
В голове запульсировала вена, и он принялся осторожно массировать её, круговыми движениями водя пальцами правой руки по тёплой коже.
Внезапно он нахмурился.
Такое ощущение, что там что-то двигалось.
Быть может, это была лишь тактильная галлюцинация, вызванная стрессом и нехваткой сна.
Отчаяние от неспособности построить хотя бы одно приличное предложение достигло опасного для его душевного равновесия уровня. Писательство было страстью всей его жизни, но сейчас оно его тяготило. Он хотел, чтобы слова изливались из него пьянящим, неистовым напором вдохновения, как взрыв потока сознания, которым славились обожаемые им старые писатели-битники.
Рейф закурил.
Он заставил себя отвести взгляд от пустого листа. Солнце, с трудом проникающее сквозь приоткрытые планки жалюзи, было единственным источником света в маленькой второй спальне, которую он переделал в рабочую зону. Сквозь туман смога и преломлённый свет он разглядел высокие макушки городской панорамы. Город – пёстрое смешение клубов и ресторанов, музеев и театров, крупных и мелких предприятий, - простирался на огромные расстояния. Даже отсюда, сквозь сгущающийся туман, было видно, как он отчётливо пульсирует от переизбытка жизненной энергии.
От бесконечных возможностей.
Рейф затушил сигарету и наклонился вперёд. Его пальцы обрушились на средний ряд клавиш, и он принялся печатать.



Город был раной. Небоскрёбы протыкали окровавленное небо насквозь. Дождь лил так, словно наступил день Суда Божьего, - поток очистительной кислоты, от которой сгорала плоть и шкварчали мостовые. Хищные глаза следили, как опустившийся мужчина вошёл в кабак.
Мрак словно бездна.
Затем грохот стекла и неоновый импульс…

Дверь в кабинет со скрипом открылась, и Рейф тихонько выругался. Он развернулся на вращающемся кресле и посмотрел на незваного гостя.
Балика.
Она вошла в комнату: на её лице играла улыбка, в руках она держала поднос с едой. Дымящаяся, острая индийская хрень, от которой у Рейфа тут же разыгралась изжога. От одной только мысли о том, чтобы проглотить хоть чуточку этой штуки, в желудке заурчало, а горло сдавило.
Улыбка Балики излучала сияние.
- Праздничный ужин для моего любимого. Милый сюрприз для моего трудяжки.
Она поставила поднос на стол.
Рейф даже не взглянул на еду.
В голове разгорался жар, его захлестнул страх, сопровождаемый странным жжением на линии волос. Если бы он не знал, что это на самом деле, он бы с уверенностью сказал, что там поселилась целая колония блох. У него было лёгкое ощущение, что там что-то… ползает.
Боже, ему стоило лечь сегодня в нормальное время.
Он заставил себя поднять глаза на женщину, которая утверждала, что любит его.
- Перед тем, как войти в комнату, мы, американцы, кое-что делаем, Балика. Мы стучим. Это считается своего рода актом вежливости, эдаким способом спросить разрешения войти в комнату.
Балика приняла вызывающий вид, уперев руки в бёдра.
- Послушай-ка, парниша. Вообще-то это я зарабатываю нам на жизнь. Я оплачиваю счета. Я покупаю продукты. Если ты не хочешь, чтобы твоя нетрудоспособная задница оказалась на улице, завязывай разговаривать со мной в таком язвительном тоне.
Рейф отвернулся на стуле от неё и снова уставился на очертания города. Балика продолжала возмущаться, но он почти не улавливал смысла её слов, потому что теперь его поглотила потребность, которая превзошла даже его рвение писать (которое, надо признать, в последнее время было не особенно сильным), - потребность уехать отсюда.
Оказаться где-нибудь подальше от Балики. Внезапно он почувствовал, что комната подавляет и ограничивает его, превратившись в яму творческого застоя. Он слишком много времени проводил в этой комнате. Ему нужно было отсюда выбраться: открыть для себя город, набрать исходного материала, что стать кем-то побольше, чем каким-нибудь псевдо-писакой.
Он стал подниматься со стула, но тут же почувствовал на плече твёрдую руку Балики. Она усадила его обратно и развернула к себе. Её восхитительная смуглая кожа, покрасневшая от злости, казалась темнее, чем обычно. Несмотря на то, что он и сам злился, в Рейфе что-то отозвалось на её неподдельную чувственность. Он часто задышал; мысли о творческом и возвышенном сменились похотью.
Балика была двадцатитрёхлетней уроженкой Индии, чья семья переехала в Штаты, когда она ещё была маленькой девочкой. Рейф встретил её на одной вечеринке год назад. Он уже собирался было уйти с этого унылого мероприятия, когда заметил, как она входит. Она была прекрасна: экзотическая красавица с длинными, сверкающими каштановыми волосами, стройным и грациозным телом, нежной кожей и лицом восточной богини. До этого момента он ни разу в своей жизни не испытывал такого возбуждения при виде женщины. Стоя в проходе, она поймала его взгляд, улыбнулась, и всё.
Он принадлежал ей.
Странно было ощущать отголосок того старого чувства теперь, когда его раздражение от положения Альфонса достигло своего апогея.
Она шлёпнула его по лицу.
От обжегшей его щёку пощёчины половое влечение тут же исчезло.
- Балика…
- Заткнись. – Её голос обжигал, словно вербальная пощёчина. – В своём доме я буду ходить так, как считаю нужным, ты меня понял?
Его плечи поникли.
- Да.
Её взгляд переместился к печатной машинке. Заметив кучку слов на листе, она приподняла бровь. Обошла Рейфа, склонилась над столом и прочитала написанное. Нахмурилась.
- Рейф, ты пишешь, как Керуак с запором, передающий послания от Рэймонда Чандлера; как школьник с башкой, набитой шмалью и плохой поэзией. Какого хуя вообще это твоё «Город был раной» означает?
Рейф рассердился.
- Это… это метафора.
Да кто она вообще такая, чтобы критиковать его работу? Она не была писателем. Как она посмела говорить ему хоть что-то по творческим вопросам! Да она понятия не имела о потоке речи, о ритмичности прозы. Она ошибочно полагала, что кучка литературных курсов в колледже, которые она сдала на отлично, придают её мнению дополнительный вес.
В висках запульсировало ещё сильнее, вена билась, как порванный высоковольтный кабель. Он почувствовал, как что-то перемещается под кожей, скользя, словно змея, так, что у него даже дёрнулись брови. Он прижал ладонь ко лбу, тщетно пытаясь сдержать то, что грозило превратиться в охрененную головную боль. Потребность свалить от Балики вернулась; от её едкого комментария, замаскированного под «конструктивную критику», стало только хуже.
Она хмыкнула.
- Метафора! Ну-ну. Тупизм это. Шняга какая-то.
Шняга.
Это слово будто ударило его наотмашь в самую душу, гораздо больнее, чем физическая агрессия несколько секунд назад. Оно ещё раз подтвердило, насколько мало она ценила их отношения. Правда заключалась в том, что ей не нужно было равенство. Он мог припомнить каждый раз, когда она отговаривала его от попыток найти постоянную работу, но зачем? Она использовала его зависимость от неё против него с тем, чтобы ослабить его, но правда заключалась в том, что она именно этого и хотела. На самом деле, ей не нужен был ни парень, ни жених, ни муж – ей требовалась собственность, игрушка.
Она походила на выросшую маленькую девочку с живой игрушкой. Кеном с функционирующим хуем.
Поначалу Рейф не был особенно против, но эта ситуация в итоге утомила его. Секс был невероятен, но он начинал понимать, что этого недостаточно, чтобы удерживать его в этих паразитических взаимоотношениях.
Рейф вскипел.
Тут была… всего одна… маленькая… проблемка.
При её благосклонности и поддержке примерно год назад он бросил работу, чтобы воплотить свою мечту – заниматься писательством на постоянной основе. Это, в сочетании с его прерывистой трудовой биографией до знакомства с Баликой, означало, что ему придётся долго искать работу с достаточной для жизни оплатой. Ситуация походила на классическую Уловку 22: оно не мог уйти от неё, пока не найдёт работу, а если он начнёт искать её, Балика будет грозиться выкинуть его на улицу и обрубить ему финансовую поддержку.
Балика ухмылялась. Она скрестила руки под грудью и смотрела на него сверху вниз, притворно надув губы.
- Ох, я задела твои чувства, малыш Рейфи? Мамочке не стоило быть такой грубой, оценивая твою… работу?
Рейф свирепо взглянул на неё.
Это уже было слишком – она явно перегнула палку.
- Ты…
Он задохнулся; праведный гнев едва не испепелял его.
- Что, Рейфи? - oна склонила голову набок и подставила ладонь к уху. Опять насмешка. - Я, наверное, тебя не расслышала. Ты - что?..- oна убрала руку, и её лицо скривилось в поддельном ужасе. - Боже, Рейф, ты что, собирался назвать меня сукой? - на последнем слове она повысила голос. - Или… или… нет, ты же не назвал бы меня… пиздой, да?
Она охнула и прикрыла открытый рот руками.
Рейф заскрежетал зубами, едва сдерживая желание ответить в том же духе, дать отпор. Бурлящий чан переполнившего его негодования вот-вот готов был выплеснуться. Если не считать физического аспекта их отношений, он ненавидел в ней всё. Он ненавидел то, насколько она американизировалась, насколько свободно она использовала в качестве оружия мат. Она поддерживала видимость ласковости до тех пор, пока он не показывал намёк на твёрдость характера, и тут же начинался безжалостный поток издевательств.
Он крепко вцепился в подлокотники кресла, чтобы успокоить дрожащие руки. Лицо вспыхнуло, шея взмокла от напряжения.
О, как же он хотел заставить её забрать обратно те свои слова.
Но он не мог.
Он был безнадёжен.
Беспомощен.
Ни на что не годен.
Слаб.
Слёзы или пот, а может, и то, и другое, заполнили его глаза, и секунду он не мог видеть ухмыляющееся лицо Балики. Возможно, это была Божья милость. Но затем внутри его черепа что-то снова двинулось – это было вибрирующее физическое/психическое скольжение, похожее на смещение каменных пластов при землетрясении. Его череп как будто пульсировал снаружи, раздуваясь, как перекаченный шар.
Он услышал крик.
Он не знал, откуда крик взялся: может, это Балика выпустила пар, а может, этот сдавленный всплеск страха издали его собственные голосовые связки.
Он почувствовал, как кожа вокруг глазниц раздулась до неестественных размеров. Там что-то двигалось, что-то вытекало наружу. Он вскочил со стула, сжал руками свою пульсирующую голову и закричал (на этот раз он точно знал, откуда звук). Он услышал, как щёлкнули по паркету каблуки Балики, когда она отпрянула от него, услышал её пронзительный уязвлённый голос:
- Ты мудак! Ты ёбанный мудак, Рейф! Что с тобой за херня творится? Ты что, на наркоте? Ты, что, блядь, под кайфом? - затем вздох осознания, что происходит что-то гораздо худшее. - Эй, бля, не вздумай тут с инсультом окочуриться, уебан! Я не собираюсь ухаживать за твоей парализованной задницей, понял меня?
Рейф снова закричал.
Его голова превратилась в поток агонии, эпицентр нескончаемых сжигающий разум взрывов боли. Его носовые ходы расширились, что-то, источающее тепло, проталкивалось по ним, растягивая кожу, словно бы слишком маленький презерватив натягивали на огромный член. Так могли ощущать себя струи расплавленного дерьма, выплёскивающиеся из его ануса. Он чувствовал, как по его ноздрям пробегает жар.
А затем он снова смог видеть.
Из его носа спускались две одинаковые нити жирной розовой плоти. Жгуты извивающегося и растягивающегося органического вещества. Рейф бросил взгляд на безглазые головы с тонкими щелями голодных ртов. Выскользнув из его носа, твари с влажным шлепком плюхнулись на пол и рванули в сторону Балики.
Теперь кричала Балика.
Она развернулась, чтобы бежать, но мозговые черви (как их моментально назвал Рейф) двигались слишком быстро, тут же сократив разрыв. Рейф видел, как они взобрались по её обнажённым ногам. Он содрогнулся от вида того, как они пробрались к ней под платье, а потом ещё раз – когда они появились в ложбинке между её грудей и проникли к ней в рот и нос. Она лупила червей и мотала головой, лихорадочно пытаясь избавиться от них.
Но всё было без толку.
Её лицо и лоб вздулись, когда твари втянулись внутрь неё. Она стонала и шаталась, пока черви продолжали двигаться внутри неё, оттопыривая её плоть в разных направлениях, и делали… то, что делали.
Затем она свалилась на пол, распластавшись на спине.
Рейф оцепенел настолько, что несколько минут был не в состоянии ощущать ни ужаса, ни скорби, ни чего-либо ещё. Он просто остолбенел от полнейшей невозможности произошедшего. Некоторое время его мозг наотрез отказывался воспринимать реальность того, что сейчас случилось. Это походило на сценарий, придуманный пишущим хоррор графоманом, гоняющимся за дешёвыми эффектами. То, что он сейчас наблюдал, в обычном, рациональном мире не происходило.
И всё же… это уже произошло.
Поправочка – это всё ещё происходило.
Хоть голова Балики уже не была в два раза больше обычного размера, в её лобных долях всё ещё оставалось движение, которое иначе как «необычным» назвать было нельзя. Рейф сидел и смотрел, как перед ним продолжает происходить нечто невозможное и до охуенья абсурдное.
Он почувствовал, как к горлу подкатывает тошнота.
Те… твари… находились в его голове. Обустроились там, впав в спячку. Ждали правильный момент, чтобы выбраться и… питаться… мигрировать? Да какая разница. Сейчас самыми важными вопросами были: «Кто они такие?» и «Откуда, чёрт возьми, они взялись?»
Кем бы они ни были, эти твари явно появились извне, - в этом он был уверен.
Ну… или почти уверен.
Он знал, что обычно человеческий мозг не выступал в качестве гнезда для чудовищных паразитических киношных особей. Он рассмотрел вероятность того, что мозговые черви были внеземного происхождения. Инопланетные существа, питающиеся мозговым веществом человека. Насытившись одним носителем, они просто перебирались к другому, что, по всей видимости, сейчас и происходило.
Правда, он тут же нашёл изъян в своей теории.
Он же не умер.
И по большому счёту, несмотря на то, что он только что испытал, он был вполне здоров.
С другой стороны, Балика…
Рейф охнул. Голова его возлюбленной/тюремщицы снова искривилась, ноздри вспухли так, словно через пластиковые трубочки пропихивали хряка. Он увидел, как безглазые головы мозговых червей выползают, извиваются и нюхают воздух. Они выскользнули и заскользили в сторону Рейфа.
Он завопил и отскочил от них.
Спина упёрлась в письменный стол.
Он увидел, как они промелькнули по полу и скользнули ему на джинсы. Они стали погружаться обратно в его носовые каналы. Он впился в них ногтями…
Затем всё померкло.
Некоторое время так всё и оставалось.

Через некоторое время Рейф пришёл в себя. Он дотронулся до головы, старясь нащупать какие-нибудь неестественные выпуклости, но ничего не было. Он осмотрел комнату, но следов мозговых червей не обнаружил.
Балика была жива.
Её широко раскрытые белые глаза уставились в пустоту.
Прежде чем позвонить в экстренную службу, Рейф тщательно обыскал квартиру. Никаких червей или ещё чего столь же необычного. Прибывшие через некоторое время фельдшеры установили, что у Балики произошло обширное кровоизлияние. Вслед за этим полиция проверила наличие признаков преступления, но не было никаких оснований предполагать что-то предосудительное.
Всего лишь прискорбная трагедия.
Не всегда фортуна улыбается молодым и здоровым, как выразилась убитая горем мать Балики во время первой долгой ночи в больнице.
Богатенькие родители его возлюбленной с замкнувшими мозгами организовали долгосрочный уход за Баликой в заведении, специализирующемся на коматозных пациентах. «Овощеферма», как мысленно назвал её Рейф. Отец Балики учредил трастовый фонд на имя Рейфа, считая, что возлюбленный его дочери должен получить щедрое наследство, которое бы получила Балика, если бы с ней не случилась эта трагедия.
Вдобавок, Рейф получил от отца Балики щедрое ежемесячное содержание.
Старик назвал это «инвестицией», как способ подтверждения горячей веры его дочери в потенциал Рейфа как автора.
Сам же Рейф вошёл в самую продуктивную фазу своей писательской «карьеры». Он публиковал историю за историей – экспрессивные, превосходно переданные описания жизни в Индии.
Переданные через глаза маленькой девочки, живущей в этой стране.
Истории начали продаваться.
Рейфа номинировали на разные награды. В контракте на полноценную книгу не хватало лишь его подписи.
Жизнь, казалось, наладилась.
Но в его работах появлялась потенциальная натяжка, недостаток, который грозил всё угробить. Он исписался. Если он собирался продолжать свою карьеру, следовало снова накормить мозговых червей.
Теперь он знал, кто они такие.
Мутации.
Физическое воплощение творческой составляющей его мозга. Теперь он мог констатировать, что своих идей у него не было. У него была техническая способность, но не более. Поэтому его мозг восполнил этот пробел, развив систему, с помощью которой он мог усваивать знания и размышления других людей.
Он крал интеллект.
Духовная пища.
Он был кем-то вроде супермена.
Новым супер-существом, новым видом.
Но он не был учёным, так что ему было на всё это – по хер.

Однажды холодным октябрьским вечером он вышел прогуляться. Он всматривался в лица прохожих, выискивая в их глазах признаки чего-нибудь особенного – интересной жизни. Ему повстречалось множество кандидатов, но никто его так не возбудил, как бедная Балика. Затем, чтобы согреться, он зашёл в бар – ирландский паб, наполненный смехом и шумной музыкой.
Уселся в конце бара, заказал пинту «стаута» и окинул взглядом барную стойку.
Он раскрыл рот.
У него перехватило дыхание.
С другого конца бара ему улыбалась прелестная вьетнамская девушка.
Рука Рейфа крепко сжала холодный пивной бокал, который поставила перед ним барменша.
Он вздрогнул от лёгкой пульсации в висках.
Он взял пиво и, как в тумане, двинулся к другому краю бара.
В его голове кружились видения рисовых плантаций и бамбуковых лачуг.
Да, - думал он, улыбаясь.
Логичное новое направление.
Раздумывая над тем, как критики расценят продолжение его исследования восточных стран, он скользнул на стул возле вьетнамки. Она снова улыбнулась, и они завязали непринуждённую беседу.
Рейф почти что пожалел её.
Она ещё этого не знала, но её жизнь ей уже не принадлежала.
В его голове что-то извернулось.
Он пригласил её к себе.
После очень непродолжительного раздумья она согласилась.
Его совесть, которая давно уже должна была атрофироваться и отмереть, что-то еле слышно промямлила, слабо умоляя его не позволять этому случиться.
И он почти послушал её.
Почти.
Он придержал пальто, пока она его надевала.
После этого они вышли из тепла бара в холод городской улицы.