«Ложе из гвоздей» Чад Луцке

Это был единственный кактус, который все еще цвел. Это была достопримечательность ― букет призрачно-белых лепестков. Без них кактус бы не выделялся среди других таких же. Колючий и можжевелово-зеленый. У его подножия, в нескольких футах под землей, лежали кости его возлюбленной. Нежная, красивая женщина, которая научила его видеть красоту в самых обыденных вещах. Даже в пустыне. Ему нравилось думать, что она взрастила этот цветок, напоминая ему о красоте, которую все еще можно было найти в пустом мире. Напоминая ему о ней, об их помолвке, которая рано закончилась прерванная болезнью, а затем и смертью.
Но цветы уже давно перестали служить своему назначению. Они больше не были прекрасным зрелищем. Теперь они были уколом в плоть, занозой в боку. Неподвижная фотография рака, которая преследовала его каждый день. Словно пятнышко цвета слоновой кости в высохшем море. Шрам возле его дома. Тени привлекли его внимание, и у него перехватило дыхание. Проклятые существа светились на фоне песчаного ландшафта, покрытого зелеными пальцами.
«Ты помнишь то время, когда мы…»
Пустоту можно было бы заполнить бесчисленными воспоминаниями, каждое из которых было достойно памяти. Но когда должно было прийти его исцеление, которое так сильно ему было нужно? Теперь цветы, казалось, издевались над ним.
Она похоронена здесь, вместе с частью его души.
― Теперь она у нас, ― говорили они, когда он уходил на работу, когда возвращался домой.
Чувство вины мучило его за презрение к цветам. Как он мог ненавидеть то, что она послала вместо себя?
В последний раз это пятно привлекло его внимание. Это должно было закончиться. Исцеление вот-вот должно было начаться. Он взял топор, перешел дорогу и направился через кактусовое поле. Солнце ласкало его обнаженную спину, горячий ветер обдувал лицо.
Он стоял там больше раз, чем хотел бы вспомнить, смачивая землю слезами, охваченный горем. И теперь он снова стоял здесь, в последний раз.
― Я слишком сильно тебя люблю, ― сказал он, перебирая пальцами мягкие белые лепестки. Как детские волосы.
«Ужасная красота. Чертово напоминание».
Он сорвал единственный цветок из гнезда, ожидая крика. Не ее, а своего собственного. Он положил цветок в карман и схватил топор, затем ударил лезвием по основанию растения. И на этот раз раздался крик. Его горло горело от крика, когда он замахивался снова и снова. Его крики эхом разносились по пустыне, предупреждая заросший сорняками сад о том, что исцеление вот-вот начнется.
Его лицо напряглось, когда мужчина замахивался снова и снова. Пустыня поглотила звук, поглотила его, как ливень. Еще один взмах, и кактус накренился. Он больше никогда не выпустит цветок.
Мужчина выронил топор и бросился на колючее растение, его иглы вонзились в его плоть. Наказание за его изоляцию. Горизонтальное распятие. Он пролил кровь на зелень, украшая кактус. Рождественские краски на клочке бесплодной земли.
Когда он обнимал растение, его шипы глубоко впивались в его плоть. Мужчина просил прощения, умолял ее понять. И, будто было достигнуто взаимопонимание, пошел дождь. Это было так, как если бы сам Бог взывал к скорбящему.
Тысяча уколов уняли горе, и со стоном, подобным грому, мужчина скатился со своего ложа из гвоздей и зарыдал, дождь охлаждал его крошечные раны. Дождь лил десять минут, смывая и отпуская его грехи. Затем, с топором в руке и полной душой воспоминаний, он отправился домой.
Коробочка с ее кольцом все еще стояла на комоде. Он положил цветок в коробку и закрыл ее со щелчком ― безжалостная звуковая петля.
Предмет был убран глубоко в ящик стола, откуда он бы мог достать ее в любой момент и насладиться воспоминаниями, а не как постоянно попадающим на глаза напоминанием, вызывающим горечь утраты. По собственной воле он открыл ее и посмотрел на цветок, прокручивая катушку воспоминаний. Это был его выбор.