«Не из этого мира» Чад Луцке

Габриэль уставился на коробку.
Она стояла на столике рядом с шахматной доской. Он вспомнил радостное приветствие от почтальона, когда тот вручал ему посылку, но при этом понятия не имел о ее содержимом.
― Может ли погода быть лучше, чем сегодня, мистер Гамильтон?
Габриэль Гамильтон посмотрел на небо и сверкнул улыбкой, которая говорила, что он согласен, но в глубине души думал, что не видел хороших дней, по крайней мере, лет десять. Общество позаботилось об этом. Человечество начало пожирать само себя, и на это было чертовски тяжело смотреть.
― Пойдет, ― вот и все, что он ответил.
На посылке не было обратного адреса, только слова «Не из этого мира», выжженные на картонной коробке, будто были выгравированы инструментом для выжигания древесины с точностью эксперта.
«Не из этого мира».
Странные слова вертелись у него на языке, жалящие, как капля лимонного сока, что попала в рану. Но настоящая загадка началась тогда, когда мужчина прочитал послание внутри. Он перечитал его дюжину раз. Тот же идеальный шрифт, каждая буква полностью прожжена на картонной бумаге, пахнущей серой и хлором.
И теперь он сидел и ждал на крыльце своего лучшего друга Джерри. Он опаздывал на их ежедневную посиделку с кофе, рогаликами и игрой в шашки. Поскольку его друг плохо себя чувствовал последние несколько недель, Габриэль позволил ему выиграть их последнею партию, надеясь, что это могло помочь поднять его настроение. Но этого так и не произошло.
В 11:49 появился Джерри с кожаным мешочком, полным нефритовых шашек, в руке. Они были подарком его покойной жены, и он никогда не играл без них.
Джерри схватился за перила крыльца пальцами, скрюченными артритом, с шишками от многолетнего труда, и поднял ногу на первую ступеньку. За последние несколько недель Габриэль заметил перемену в походке старика, и это его встревожило. Джерри превратился в хрупкое создание, едва сохранившее ту малую ловкость, которая у него еще оставалась в восемьдесят два года. Это заставило Габриэля почувствовать себя виноватым, поскольку он был на два года старше, но обладал ловкостью шестидесятилетнего мужчины со зрением и слухом как у подростка. И если бы его жена все еще была жива, он был уверен, что все еще мог бы заниматься с ней любовью, по крайней мере, раз в неделю, даже если бы его сморщенный член в момент кульминации только покашлял пылью.
Джерри распахнул дверь веранды, и ржавая пружина наверху запела знакомую и манящую мелодию.
― Извини, что опоздал. Снова эта чертова боль.
― Хватит валять дурака, Джер... Сходил бы ты уже на конец к доктору.
Худшим кошмаром Габриэля была жизнь без жены. Теперь к этому могла присоединиться и жизнь без Джерри. Конечно, у него была безусловная любовь внуков, которая сдерживала слезы одиночества, особенно его правнучки, но она не могла помочь ему скоротать время вечерами, как это делал его старый друг. Иногда дети были лучом солнца, а иногда навязчивым напоминанием, что твои лучшие дни остались позади.
Джерри проковылял через веранду и сел за маленький столик. Старый деревянный стул завыл под тяжестью его костей, как кошка, которой наступили на хвост. Этот звук стал предвестником дружеской посиделки, очень похожей на первый громкий глоток бренди, который он делал из своей любимой кружки, что оставлял у Джерри. Не было смысла брать ее домой, когда он пил только в компании своего друга.
Габриэль вышел из кухни, чтобы принести кофе и рогалики, в то время как Джерри принялся расставлять свои шашки, целуя каждую из них при этом.
― На днях я получил одну интересную посылку, ― крикнул Габриэль из кухни.
― Чего?
Габриэль вздохнул и поспешил к крыльцу с полными руками.
― Я сказал... на днях получил одну интересную посылку.
Мужчина осторожно поставил перед Джерри дымящуюся кружку. Она была сплошного черного цвета с металлической золотой каемкой, едва заметной после многих лет использования. На самой кружке была надпись «Король».
― Черт возьми, мне интересно любое письмо, в котором не говорится, за кого надо голосовать.
― Это не флаер. Это посылка.
Джерри склонил голову набок и прищурил один глаз.
― Что ж, давай, рассказывай.
Он поцеловал последнюю шашку и поставил ее. Стукнул шашкой о другую нетвердой рукой, и мирное тихое звяканье вызвало улыбку на его лице.
Габриэль сел напротив своего друга, держа в руках письмо из картона.
― Оно было вместе с посылкой.
Он протянул Джерри письмо. Его друг посмотрел поверх оправы своих запачканных пальцами очков.
― Ты же знаешь, я не могу это прочитать.
― Ты не слепой, Джер. Мог бы, по крайней мере, постараться прочесть его.
― Нет, буквы слишком маленькие.
Габриэль закатил глаза, откашлялся, снял с груди очки и водрузил их на нос.
― Там сказано, как правильно инкубировать яйцо, и, как только из него вылупится существо, выпустить его в мир. Тогда человечество прекратит свое существование… и в самом низу приписано: «Спасибо».
― Яйцо?
― Ага. В посылке было яйцо, завернутое в пузырьки пенопласта и упаковочную воздушную пленку.
― Обратный адрес есть?
― Если его можно так назвать. Там написано: «Не из этого мира».
― Хм-м-м. Из космоса что ли?
Джерри почесал подбородок, уставившись на шашки. Трудно было сказать, планировал ли он свой первый ход или обдумывал странную посылку.
― Я думаю, что это не шутка, Джер. Оно жужжит. Может быть... может, я какой-то посланник... или спаситель.
― Палач больше похоже на правду.
― Я серьезно, ― сказал Габриэль.
― Я тоже.
Джерри вытащил монету из кармана рубашки и подбросил ее.
― Орел.
Монета упала в ладонь Джерри. Есть. Он схватил шашку и передвинул ее.
― Если то, что там написано правда, как ты думаешь, оно реально может уничтожить всех нас.
Где-то вдалеке завыла сирена. К ней быстро присоединились другие.
― Разве это было бы так уж плохо? ― Габриэль встретился взглядом со своим другом, и они не произносили ни слова почти целую минуту. ― Мир катится в тартарары, друг мой. И ты это прекрасно знаешь.
Мужчина передвинул одну из своих дешевых пластиковых шашек.
― А как же Серена?
Серена была правнучкой Габриэля. Он очень сильно гордился своей ролью дедушки, покупая ей подарки, когда это позволяли его выплаты социального страхования. Девочка была похожа на его дочь, которой у него никогда не было, и услышать ее имя в сценарии конца света было всем, что ему было нужно, чтобы отказаться от этой идеи.
― Подловил, ― сказал он, затем посмотрел на шашки с большим намерением выиграть.
Кроме того, что Джерри жаловался, что проиграл раунд из-за новостей о посылке, способной уничтожить мир, о яйце больше не говорили до конца вечера. Джерри не попросил показать его, а Габриэль сам так и не предложил.


Следующий день Габриэль провел в парке с Сереной, которую он не видел уже несколько недель. Он сделал десятки фотографий, и все они были заполнены зубастой улыбкой и шутливым высунутым языком, высовывающимися из набитого сахарной ватой рта его правнучки.
― Этот парк ― мое любимое место на Земле, дедушка, ― сказала семилетняя девочка в конце дня. ― А вон то дерево ― мое любимое место в теньке во всем мире.
Он осмотрел ее любимые места. В них не было ничего особенного. Не для него. Но мужчина был вне себя от радости, увидев, что взгляду ребенка на мир не хватает той тьмы, которую видел он. В его глазах Земля была жестоким местом, где люди искали причины ненавидеть друг друга и шли на многое, чтобы распространять свою ненависть. Но этот маленький ребенок видел красоту в унылом пейзаже ржавых качелей, разрисованного граффити стола для пикника и старого клена, который потерял половину своих листьев много лет назад. Этот невинная малышка была будущим нового, гораздо более светлого мира.
Итак, в тот момент он решил, что независимо от того, есть ли правда в способности яйца уничтожить человечество или нет, он никогда не будет его взращивать. Серена и все остальные дети с широко раскрытыми любопытными глазами и беззаботным оптимизмом в отношении своего будущего заслужили шанс сделать мир таким, каким он должен быть — безопасным убежищем, полным обещаний, возможностей, радости и смеха.


Два дня спустя Джерри снова опоздал. Габриэль отбросил свое беспокойство на первый час, затем направился к дому своего друга, поднялся на его крыльцо и принялся колотить в дверь.
Старик не ответил.
После одного взгляда в эркерное окно мир Габриэля рухнул. Джерри лежал на полу, в моче, раздутый до черной синевы, с молочно-белыми глазами, устремленными в потолок. Его платоническая родственная душа. Единственный человек, который разделял одиночество. Оба вдовцы, оба служили своей стране, оба жаловались на жестокий мир, разделяя одно и то же ярмо.
Гнет.
Габриэль пришел домой в слезах и с четким намерением покончить с миром.


Письмо было прикреплено к стене над диваном. Габриэль запомнил его наизусть.
«Инкубируйте яйцо. Как только существо вылупится, выпустите его в мир, и человечество прекратит свое существование.
Спасибо».
Все просто.
В руке он держал яйцо размером с виноградину. Оно было теплым и издавало успокаивающее жужжание. Слышимое сопение ощущалось глубоко внутри него, что вселяло в Джери уверенность в то, что конец света ― хорошая идея.
Он задавался вопросом, достаточно ли его руки теплые для инкубации и сколько времени займет этот процесс. Недели? Дни?
Минуты?
Если это займет несколько дней, Габриэлю казалось, что он сможет держать его все это время и не двигаться. Он даже перестанет есть, нагадит прямо здесь, на диване, если это понадобиться. Ему некуда было больше спешить. Не с кем было больше быть. Случайных дневных визитов Серены — как бы сильно он ее ни любил — будет недостаточно, чтобы поддерживать старика и избавлять от навязчивого чувства одиночества, которое заполнило его жизнь.
Мужчина откинул голову назад и вздохнул. Его внимание привлекла фотография на стене. Первый день Серены в школе. На фотографии она несла ранец для учебников, который он ей купил, — розовый, с единорогом в центре.
Он смотрел на ее улыбку и видел невинность в ней. Ничего не понимающие глаза. Она была счастлива. Любила свою жизнь, планету с ее дерьмовыми парками и больными деревьями.
― Я не могу! ― закричал он.
А затем сунул яйцо в рот и проглотил. Яйцо легко скользнуло вниз. Если бы он не привык каждый день принимать множество таблеток разного размера, оно могло бы застрять в его горле. Но для него это была просто еще одна таблетка. Только отличалась она тем, что предназначалась не чтобы спасти его жизнь, а наоборот.
― Забери только меня, сволочь. Только меня, ― простонал он.
Гудящий гул, казалось, нарастал внутри его живота, и через несколько минут все тело Габриеля охватила судорога, после чего он почувствовал легкое шевеление внутри себя. Раздался слышимый треск, и мужчина сразу понял, что яйцо вылупилось, возможно, преждевременно.
Следующим звуком была взрывная отрыжка, которую, как ему показалось, не мог произвести ни один человек: сильный удар воздуха, который обжег, вытолкнул желчь через нос, что забрызгала его рубашку.
Габриэль больше не слышал звуков. Он едва почувствовал резкий разрыв пищевода, перелом челюсти, затем как треснули его губы, когда содержимое яйца вывалилось у него изо рта на колени. Его глаза бешено завертелись, затем остановились на улыбке его внучки, где они на всегда остановились.


Серебристая восьминогая тварь двигалась инстинктивно.
Единственным ее желанием было убивать, и ее миссия началась.
Существо развернулось на своих лапах и, казалось, обдумывало то, что осталось от лица Габриэля, затем проследило за его взглядом. Глаза существа светились голубым, пока они сканировали лицо девочки веером лазеров, отмечая всю соответствующую информацию, что касалась распознавания, затем оно спрыгнуло с колен старика, метнулось к окну и разбило его.
Жестяной скрежет превратился в басовитый рокот, когда восемь придатков увеличились в размерах, отбрасывая высокие тени на близлежащие дома. Прошло всего мгновение, прежде чем первый крик ужаса присоединился к какофонии других голосов, и потусторонний дар аннигиляции начался.