«Самосожжение» Чад Луцке

В ту ночь, когда я решил умереть, небо было ясным. Это было долгое ожидание. Я не мог найти удовлетворения в том, что когда-то занимало мои часы бодрствования, и угрызения совести начали проникать в мое почерневшее, мертвое сердце. Я не мог смириться с мыслью о том, что мне придется ходить по Земле еще два столетия, но не с вновь обретенным чувством вины за каждое бессмысленное убийство, которое постепенно наваливалось на меня.
Год моего обращения в нежить был медовым месяцем, который я никогда не забуду. Блестящее просветление всего живого. Пробуждение всех чувств во мне, обостренных до эйфорических пропорций. Охотничий азарт; обладание такой силой, что любая женщина, которую я пожелаю, будет потеряна в моих глазах и подчинится моей воле. Способность изменять свою форму по одной лишь мысли. Да, существование в облике ночного существа было действительно столь же красноречивым и столь же авантюрным, как и все остальные. Однако за это приходилось платить: жить как гелиофоб день за днем, наполненный солнцем, практически неуязвимый, но обладающий уязвимостью, такой же простой, но такой же огромной, как дневной свет.
Именно человечество изначально направило меня на путь пробуждения, где меня начало снедать раскаяние, более сильное, чем моя вампирическая кровь могла сдержать. После того, как я потерял собственную волю в угоду силе, которая тогда текла в моей крови, все, что можно было назвать злом, скрылось от глаз моего разума. Одним словом, мое сознание умерло вместе с моим живым и дышащим, теплокровным телом. Моя мораль быстро улетучилась. Я не обращал внимания ни на мужчин, ни на женщин, ни на стариков, ни на детей. На моих глазах образовалась пелена, уничтожающая мысль о грехе. Все было эгоистичным удовольствием.
На протяжении десятилетий я наблюдал, как человечество уничтожает само себя. Они больше не боялись меня, но боялись самих себя. Я наблюдал, как они теряли всякую мораль, искали удовольствий плоти, убивали друг друга, ненавидели друг друга, полные ярости, зависти, горечи, обиды, извращенной похоти; и все это без единой капли вампирической крови, текущей в их смертных жилах. Зло царило на планете, и человек поддавался ее развратным соблазнам. Я не сомневаюсь, что это сыграло значительную роль в моем самосознании. Мое собственное греховное поведение больше не являлось глубоким контрастом человечеству, а стало его параллелью. Каждую ночь смертные демонстрировали столь примитивное поведение, как будто это было единственным оправданием их жизни, как будто они, подобно голодным львам, рыскали по улицам в поисках жертв. Это пролило яркий свет на те самые ужасы, которые я внушал им на протяжении веков.
Депрессия сжимала мою душу, заставляя увидеть себя таким, каким я стал. Пелена упала с моих глаз. Вампир, испытывающий угрызения совести, не может ходить по той же земле, что и живые. Я пробовал, но это намного больше, чем я могу вынести.
Сегодня ночью - моей последней ночью - я глубоко задумался о днях моей юности; когда я шел рука об руку с матерью по берегу под лучами солнца; мои босые ноги касались нагретого солнцем песка. Я вспомнил свечение вершин каждой легкой ряби на воде, сияющих, как звезды, почти слишком яркие, чтобы на них смотреть; звуки чаек, перекликающихся друг с другом, в то время как вода тянулась к большей части земли, чтобы втянуть ее обратно в свое огромное тело.
Несмотря на кажущуюся безграничную власть и изобилие богатств, я чувствовал себя опустошенным и одиноким. Но больше всего мне не хватало солнца: его тепла на моем лице, его жаркой ласки на моей коже, словно мать, крепко прижимающая к себе свое дитя. Оно оживляло все вокруг своим лучезарным сиянием. Его отражение рассыпалось, как бриллианты, на травинках и листьях, мокрых от прошедшего дождя.
Человечество может уничтожить себя без меня. Сегодня неумирающий умрет.
Я провел вечер, сидя на скамейке в парке и наблюдая за проходящими мимо людьми: кто-то держался за руки, кто-то прогуливался в одиночестве. Я улыбался каждому, кто смотрел мне в глаза. Все они не обращали внимания на то, с какой скоростью я могу вырвать им горло. Большинство, добровольно и неосознанно, улыбались прямо в лицо смерти. Для них вечер был прекрасен; небо было без единого облачка и наполнено сиянием луны. Однако для меня самого эта ночь была всего лишь напоминанием о монотонности моего существования.
За несколько часов до восхода солнца я отправился в парк Дэниелс - скалистый обрыв, с которого открывался вид на долину с яркой зеленой листвой и лугами. Для меня не было лучшего места, чтобы увидеть восход солнца, который в конечном итоге станет моей абсолютной гибелью.
Я улыбнулся, глядя на мили земли, которую целовал свет луны. Я чувствовал удовлетворение от осознания того, что до моей жертвы оставались считанные часы. Кроме передачи другим того же проклятия, которое получил я, я не дал ни одной душе ничего. Сегодня утром я должен был отдать свой пепел этой земле и избавить планету от неумолимого убийцы.
Я сел на каменный выступ, свесив ноги с края. Я часами пристально вглядывался в горизонт. Я вдыхал каждый запах, который доносил до меня легкий ветерок: сосны, сирени, травы и другие, которые я не мог назвать, но которые были мне не менее знакомы.
Прошло несколько часов, прежде чем на горизонте появился тонкий намек на фиолетово-оранжевое свечение. Обычный смертный не заметил бы его, хотя насторожившиеся птицы выдавали его приближение. Мое дыхание участилось, а сердце забилось в тревоге, когда разум подсказал мне, что нужно бежать. Мое тело было приучено бояться света и поэтому отреагировало на него дрожью, которую мне едва удалось сдержать. Я встал и снял одежду. Я хотел почувствовать солнечные лучи на всем своем бледном теле.
Свечение становилось все менее уловимым.
Если бы я позволил, моя дрожь стала бы неистовой, и я бы поддался инстинкту бежать и искать укрытие, но я размышлял о страданиях моей последней жертвы - старика, которому было что рассказать. Я вытащил его из машины и вырвал ему яремную вену за мусорным контейнером, после чего оставил его в городе. Как и другие, он умолял меня пощадить его, добавляя слова о жене, детях или внуках. Я не мог припомнить. Я не обращал на это внимания. И никогда не обращал. Отвращение к собственным действиям в этом постепенно разрушающемся мире успокаивало меня; я вспомнил, почему стоял голым на вершине небольшого утеса. И все же роль моего собственного убийцы помогла снять бремя, которое я нес.
Я стоял с распростертыми руками, словно приглашая солнце обнять меня. С горизонта поднимался оранжевый свет, затмевая фиолетовый. Не раз в прошлом меня чуть не поймали при свете дня. Однако для того, чтобы стать опасным для жизни любого ночного существа, требовалось нечто большее, чем мягкое свечение, которое я наблюдал сейчас. Должно было появиться само солнце, прежде чем моя неживая плоть поддалась бы ему. Я зачарованно наблюдал, как долина подо мной окрашивается в розовые и оранжевые тона. Наверное, в том, чтобы убить себя ради солнца, был определенный романтизм. Тем не менее, отступать было уже поздно. Жертвоприношение началось.
Я плотно закрыл глаза. Ослепить их сейчас, так рано, в моей жертве было бы напрасно. Я поднял руки вверх, повинуясь восходящей звезде, когда моя кожа начала покрываться мурашками в предвкушении. Я глубоко вдохнул через нос. Солнце уже вызвало к жизни новые ароматы. Еще один глубокий вдох, и я почувствовал, как воздух стягивает мои легкие; неприятно, но не больно, как небольшой синяк, на который можно продолжать давить. Моя кожа затрещала, как будто на нее посыпались искры. Я чувствовал, как открываются поры, как каждый волосок с моей головы падает на землю вокруг меня.
Даже с закрытыми глазами я видел, как светлеет день. Я почувствовал, как моя кожа натянулась и потрескалась. Я начал ощущать огромную боль, которую можно ожидать от растяжения кожи. Я дождался момента, когда, как я знал, меня встретит само солнце, и в этот момент открыл глаза. Хотя слезы, которые я тут же пролил, могли быть вызваны повреждением роговицы, я подозреваю, что они были результатом непреодолимой ностальгии. От блеска света, которого я не видел много веков, у меня перехватило дыхание, и когда я попытался восстановить его, необыкновенный жар расширил мои легкие почти до точки возгорания. Я изо всех сил пытался видеть сквозь слезы, и я подозреваю, что их влажность сохранила мое зрение дольше, чем следовало бы. Трещины на моей коже становились все глубже, и я видел, как крупные хлопья меня самого разлетаются по периферии. Слезы бежали из моих глаз, я боролся с необходимостью закрыть их, пока, наконец, они не вырвались из глазниц. Прохладная жидкость, смешанная со слезами, полилась по моему распадающемуся лицу. Я сделал последний вдох, когда мои легкие лопнули и разрушились. Я улыбался, до тех пор, пока мои губы, а затем и челюсть не дрогнули и не опустились навстречу волосам вокруг меня.
Прошло всего несколько секунд, прежде чем я отдал миру все; мой прах был развеян по всей долине.