«Билли Мешок-с-костями» Дэн Филдс

Есть старая песня про Билли Мешка-с-костями. Готов поспорить, большинство из вас ее знает, но это лишь малая часть истории. У меня в глуши кузены — их предки жили по соседству с его семьей. Когда я был маленьким, моя двоюродная бабушка Уинни поведала мне все, как рассказали ей, в ту пору девчонке чуть старше меня.

Давным-давно у подножия лесистых гор — в нескольких милях к югу от нас — в ветхой хижине жил мальчишка. Звали его Билли Боггс. Папа Билли гнал самогон из кукурузы, коры кизила и сосновых шишек. Продавал это пойло в городе, но оставлял себе слишком много, чтобы разжиться монетой. Мама Билли работала швеей и прачкой, но была не в силах даже себя держать в чистоте. Бабка тоже жила с ними и тратила деньги на жевательный табак, хотя могла бы накормить всю семью.

Билли исполнилось семь, и в нем не было ничего особенного — ни хорошего, ни плохого. Как все мальчишки, он любил рыбачить и лазить по деревьям, но никогда не мог найти товарищей для игр. Родители говорили детям держаться подальше от Билли Боггса, ведь предки этого пацана — настоящее отребье. Его мама и папа не делали ничего дурного, но не могли похвастаться хорошим происхождением и стали грубыми, черствыми и порочными от тяжкой жизни.

Вместо того чтобы научить сына стрелять, драться и гнать самогон, папа Билли показал ему, как колоть дрова и топить камин, а потом и думать о нем забыл, вспоминая только, когда хотел почесать кулаки.

— Ты мелкий засранец, — говорил он в эти минуты. — Таким и останешься.

Слух у старика был острый, как у гончего пса. Он слышал рев пикапа налоговика за пять миль и выслеживал кабанов и оленей в лесу, не пуская им крови. Засекал, когда мальчишка оказывался на расстоянии удара, хотя Билли пытался быть тише воды, ниже травы. Старик мог бы водить туристов на охоту или заниматься сотней других полезных вещей, но слишком много пил, чтобы удержаться на работе. Ему оставалось только ворчать, прожигать жизнь, глядя, как дни сменяют друг друга, и во всем винить сына.

Стирала мама Билли плохо, но у нее были ловкие пальцы и талант к шитью. Она работала дома целый день и выходила на крыльцо только под вечер — посмотреть на закат. Бормотала себе под нос что-то вроде молитв — вот только слова в них были грязные, а когда Билли хотел ей помочь, пинала его по ногам или колола булавками.

— Ты мерзкое дитя порока, — говорила она. — И никогда не изменишься.

У нее было старое банджо, но Билли лишь раз слышал, как она играла — для него, в ту пору совсем еще малютки. Мама продала инструмент, чтобы вытащить отца Билли из тюрьмы, куда тот угодил за драку. Не выйди она замуж, могла бы заработать музыкой кучу денег, даже аккомпанировать радиопроповедникам. Но ей пришлось вступить в брак, говорила она, от горечи награждая Билли очередным пинком или тычком в ребра. Он пытался вести себя как следует, помогал и заботился о ней, делал все, что она просила. Думал, если поймет, как быть хорошим, жить станет легче.

Мама Билли редко выходила на крыльцо, потому что бабуля почти жила там и была просто карой небесной. Взирала на мальчишку, как ястреб на цыпленка, стоило ему показаться поблизости. Сплевывала жвачку в сорняки, пока Билли не перестал даже здороваться. Он старался на нее не смотреть, но старуха стала харкать коричневой слизью прямо ему в глаза и щипала его своими когтями.

— Грязный мелкий прохвост, — скрипела она. — Ни на что не годишься.

За ужином мама и папа всегда награждали его пинками или пощечинами, ведь он выводил бабулю из себя. Билли не знал, была ли она маминой или папиной мамой. Они ужасно походили друг на друга, и ему не хотелось задавать дурацкие вопросы только, чтобы получить трепку. Большую часть дня он просто размышлял, как еще можно стать хорошим. Билли не был грязнулей и уж точно не был дураком, хотя его так часто называли тупицей, что он в это поверил. Вот почему ему никогда не приходила в голову мысль сбежать из дома.

Однажды солнце поднялось в небо, а облаков, чтобы его спрятать, не было. Воздух дышал теплом, деревья ласково перешептывались на тихом ветерке. Папа напился и вырубился, бабуля лежала в постели с сенной лихорадкой, а маму ждала полная корзина белья на починку, и она работала, бормоча грязные молитвы уродливым богам, живущим в ее сердце.

Билли побежал к ручью, счастливый и свободный. Идеальные дни бывали только несколько раз в году, и он чувствовал, что они — настоящее благословение, хотя и не посмел бы сказать это слово вслух, не зная, как правильно его произнести. Лягушки с ручья наслаждались солнышком, но Билли не заметил ни одной змеи. Он брызгался и смеялся в воде, закидывал ноги грязью — только чтобы увидеть, как ее смывает течение. Если бы день не был таким чудесным, Билли мог бы подумать, что всем остальным ребятам тоже живется несладко. Но ему предстояло узнать, что это не так.

У ручья его нашли двое малышей, мальчик и девочка. Они были не из города и не с фермы. Сказали, что их родители едут на север — в место, которое называлось Ох-ай-о, — и остановили фургон на вершине холма, чтобы перекусить. Билли ужасно обрадовался, ведь встретил кого-то, кто не знает его или его семью, и поиграл с ними во все игры, какие вспомнил — в пиратов, в прятки, а еще научил пускать блинчики по воде.

Он ловил мух и выпускал их на воду — перед большой старой лягушкой, которая стреляла языком, утаскивая бедняг в широкий рот. Когда пришло время возвращаться, Билли отдал каждому из своих новых друзей по пуговице с рубашки на память. Это были чудесные кругляши, но держались они на честном слове, и он бы не стал просить маму пришить их, когда она едва жива от работы. Билли отправился домой, и лягушка попрыгала за ним, квакая так радостно, словно пела. Мальчик решил, что она станет его домашним животным и будет напоминать о чудесном дне у ручья.

Он вбежал в хижину, радуясь, что завел друзей, и подумал, что возможно жизнь никогда не вернется в прежнюю, нормальную колею. Она ведь уже изменилась. Он поднял лягушку и показал ее маме, раздувшись от гордости.

— Я научил ее прыгать за мной! — сказал он, думая, что плохой порочный ребенок никогда бы не сделал чего-нибудь столь восхитительного. Сперва мама ничего не ответила. Просто воткнула иголку лягушке в ухо, и та обмякла. Затем мама взяла безжизненное тельце за ноги и ударила головой об пол. Бедняжка больше не квакала, а вот маме было что сказать.

— Так пойди, разведи огонь и сделай рагу. Как вышло, что в камине нет дров? — Она отвесила ему оплеуху. Билли привык к битью, но этот удар почувствовал иначе — оттого, как она поступила с лягушкой. Словно дала пощечину тем милым детям, которые и пальцем никого не тронули. Что ей сделала старая квакша? Она просто была дружелюбной и хотела есть. Одно дело бить дрянного, глупого Билли, но ведь он мог отличить грязь от невинности, когда ее видел. Ему подумалось, каково будет маме, если дать оплеуху ей.

Она не знала, и папа не знал, и бабуля совершенно точно не знала тайны Билли — причины, по которой он был веселым, как бы ни измывались над ним родные. Билли чувствовал, что однажды сможет вести себя как надо и порадовать их, ведь в глубине души он был хорошим. Он знал это, потому что ему так сказали, и тот, кто сказал, всегда был с ним.

Билли думал, что это говорит Господь всемогущий, который всегда присматривает за бедными и униженными. Он верил в благость творения даже, когда увидел, что вера его матери обратилась в яд в ее сердце. Верил в чудесную награду, которую получит, если не будет жаловаться, как следует постарается и не станет опускать нос. В сладостной доверчивости ему было невдомек, что существует враг, который знает Писание не хуже Господа и использует его против невинных. Голос, что Билли слышал в одиночестве или во сне, сказал ему:

— Ты хорош пред очами моими. Ты любим, ибо страдаешь во имя мое.

Билли чувствовал, как эти слова изгоняют из сердца боль и гнев. Он никогда не думал, что внимает елейным речам Старого Царапки, заряжающего его яростью и обидой, точно пушку — порохом. Долгие годы дьявол играл с Билли — и теперь осталось лишь чиркнуть спичкой, чтобы случился взрыв.

— Сын мой, — заговорил голос в сердце мальчика. — Освободись. Покажи им, что они натворили.

На кухне лежал деревянный молоток, которым его мама отбивала мясо, когда отцу удавалось добыть кабана. Его головка потемнела от свиной крови, и Билли решил, что никто не будет возражать, если она станет еще чернее. Он вернулся к маме и вмазал ей как следует — прямо в челюсть. Она соскользнула с кресла на пол со странным влажным вздохом. Билли решил, что еще один удар научит ее уму-разуму, а потом не увидел причин останавливаться. Возможно, он стукнул маму столько же раз, сколько била его она. Наконец, у него заболела рука, молоток стал куда тяжелее, чем раньше, а от ее головы почти ничего не осталось.

Папа Билли нашел его во дворе чуть позже. Старик проснулся с жуткой мигренью. Сперва Билли не обращал на него внимания, продолжая колоть дрова, как велела мама, но у папы явно чесались руки. Он заметил ржавые следы Билли на крыльце и, сочтя это достаточной причиной для выволочки, хватил мальчика по затылку так, что тот чуть не перелетел через колоду. Билли едва не упал на топор, которым откалывал щепки на растопку. Случись это, и все бы закончилось. Его папа убежал бы в горы, а может, ужаснулся бы содеянному и заплакал о единственном сыне, или пил бы не просыхая, пока кто-нибудь не найдет всех четверых в ветхой хижине на холме — с проломленной головой, на топоре, пьяным, умершей с голоду.

Вместо этого Билли шагнул вперед и устоял на ногах. Не посмотрел на отца, но наклонился в сторону, чтобы развернуться быстро, как пружина. Голос любви снова говорил с ним, описывая каждую мелочь, которую нужно сделать.

— Во что, черт возьми, ты вляпался, малой? — прорычал его папа. — Слышишь меня, дебил?

Билли дал ему шанс остыть, отвалить, как велел голос в сердце, понимая: в том, чему суждено случиться, его вины нет. Когда грубая рука папы развернула Билли, он вскинул топор. Как раз, чтобы рубануть мужчину по колену. Через секунду отхваченная нога увлекла папу на землю, а его широкая грудь показалась Билли отличной мишенью для второго удара. Еще мгновение спустя третий взмах расколол лицо воющего от боли мужчины. Билли никогда не рубил по полену наискосок, но знал, как ударить по бейсбольному мячу, и тут было то же самое.

Он разводил огонь в камине, когда бабуля встала с кровати, чтобы пожаловаться на шум или на тишину, или на то, что обед еще не готовили. Она стояла над ним, кутаясь в шаль, и скрипела от грязи на полу, которая, похоже, беспокоила ее сильней, чем мама Билли без головы. Увидев, что мальчик весь перемазался в крови, бабуля прокляла его, сказав, что всегда знала: он их погубит.

— Мерзкий, мерзкий, мерзкий, — плевалась она. — В черный день ты родился.

Билли, осознавший, что стыд и погибель существовали задолго до него, ничего не ответил. Он уже отговорил свое. Голос любви дал ему новый приказ. Билли набросился на старуху и, когда та отшатнулась, схватил ее за края платка, крутанув, ловко, будто в кадрили, которой она наслаждалась в прежние дни. Отпустил только, чтобы бросить в камин — прямо в разгоревшееся пламя. Когда бабуля заорала, забилась и затрещала, Билли взял кочергу, которой она любила тыкать его, если он замечтается, но обошелся с каргой уважительно, как и положено со старшими. Несколько раз легонечко толкал, мешая ей выползти из камина, пока она не замерла, и хижину не наполнил приятный аромат жареного мяса.

Остаток дня Билли провел, расчленяя родных на небольшие куски — топором и мясницким ножом с кухни. Он решил встать с утра пораньше и выкопать одну яму для всех. Билли не был настолько сентиментален, чтобы назвать ее могилой, но и оставлять тела гнить и смердеть в маленькой хижине, ныне внушавшей ему печаль, тоже не хотел. Будь его сердце чуточку чернее, он мог бы потушить мясо и кормиться им в грядущие трудные времена, но ему не терпелось со всем покончить. Постепенно он начал сознавать, что освободился, и мечтал провести следующий день, греясь на солнышке. Нечто внутри, странный инстинкт, шептавший еще тише, чем голос любви велел ему отложить несколько кусков тех, кого придется закопать. Он спрятал их в дровяном сарае.

Можно подумать, Билли Боггсу все едва не сошло с рук. Бедный мальчик был в когтях дьявола с самого рождения, но, не зная этого, вы бы решили, что его погубила ужасная случайность. Тем временем по проселочной дороге ехал странствующий проповедник. Его миссия состояла в том, чтобы помогать жаждущим спасения душам. Он был молод и не женат, только что закончил библейский колледж и мог бы оказаться старшим братом Билли. Проповедник провел в дороге весь день, но, очутившись в предгорьях, испугался, что сбился с пути, вот и подъехал на своем муле к ветхой хижине. Солнце давно село, но он увидел горевший в камине огонь и маленькую тень, мелькнувшую в дверном проеме.

Мул испугался, едва не сбросил седока и не захотел подходить к дому ближе, чем на две дюжины ярдов. Только ступив за порог, проповедник почуял сильный медный запах, напугавший животное. Так воняло на ферме, где он провел детство — бойней. Кровью и растерзанной плотью. Увиденное внутри повергло его на колени. Вскрикнув, а скорее заблеяв от ужаса, он оглядел комнату в поисках хотя бы одного неповрежденного тела.

В этот момент Билли, напуганный жутковатой трелью незнакомца, воткнул ему в бедро мясницкий нож. Это был неловкий, спонтанный удар, но проповедник подскочил, как ошпаренный. Невзирая на рану на ноге, он выбежал во двор и запрыгнул на мула. Пришпорил обезумевшее животное здоровой ногой и мчался, как адская гончая, четыре мили до города, всю дорогу вопя об убийстве и резне.

Вскоре горожане наведались в хижину. Вид божьего человека с окровавленной ногой и ужасом в глазах привел их в небывалую ярость. Проповедник кричал о маленьком демоне в ветхой хижине на холме. Они явились туда быстрее, чем можно вообразить, с лопатами, дробовиками и факелами. Большинство захватило с собой камни.

Горожане застали Билли, когда он хоронил свою порубленную семью. Он не обратил на пришедших внимания и не набросился на них, ведь он грустил, что, сам того не желая, ранил безобидного незнакомца. Ему хотелось закончить дело и просто забыть обо всем. Когда Билли скинул в выкопанную яму последнего мертвеца, в голову ему ударил первый булыжник. С криками гнева и ненависти, горожане побили его камнями — согласно слову Божьему. Им хотелось уничтожить чудовище, учинившее представшую их взорам резню.

Они искалечили бедного Билли, не зная, что он — просто жертва, отринутая небом, адом и родом людским. Самый большой камень врезался ему в голову с такой силой, что у него вытекли мозги. Горожане оторвали бы ему руки и ноги, одну за другой, если бы заводила не выкрикнул, что по закону мальчишку надо повесить.

Будто войско, они вернулись в город, притащив с собой умирающего мальчика. Взяли крепкую веревку из городского колодца и привязали петлю к кривой ветке древнего вяза посреди площади. Вздернули Билли и оставили его болтаться в назидание всем добрым людям.

Лишь тогда губитель, творец горя, случившегося тем днем, рассеял морок у них перед глазами. Линчевание было ему на руку. Потрясенные, пристыженные, ужаснувшиеся, горожане увидели, что схватили и побили камнями мальчишку, даже не зная, виновен ли он. Безумие утекло из них, как вода в сток, но никому не хватило духу подойти к дереву и снять тело. Возвращаясь по домам, все молчали, и только веревка, на которой качалось тело Билли Боггса, скрипела на ветке вяза в центре города.

В воде головастики, жабы в песке —

У Билли бородавки растут на руке.

«Дрянь!» — сказала мама, ударив его —

Он череп ей раскроил молотком.

Кто на могилах сорняки рвет —

Грязь на ботинках домой принесет.

«Дрянь!» — сказал папа, подбив ему глаз —

Билли ножом его освежевал,

Долго в сарае родных хоронил,

В церковь явился — рубашка в крови.

«Дрянь! — сказал пастор. — Выйди вон!» -

Билли заткнул его топором.

Смертоубийство! Безумие! Зло!

Вечером в город мальца принесло.

«Дрянь!» — на него набросились вмиг –

В лапах ножи, топоры, молотки.

«Вздернем поганца — так хочет народ –

Больше в округе никто не умрет».

«Жаль!» — сказал черт и веревку порвал,

Тело по косточке снова собрал.

Утром кочет на солнце кричит,

Билли нет, лишь дорога пылит.

Мозг в мешке, тело — в стежках,

Он ушел, но вернется сюда.

Помните, в Библии есть стих про дьявола, что бродит по миру, как лев, и ищет, кого бы пожрать. Видите ли, он трудится над каждым сердцем, но лишь время от времени разевает пасть, чтобы проглотить душу. Дьявол готовил Билли Боггса семь лет, и, Господи Боже, каким же вкусным, наверное, показался ему этот мальчишка. Натравить беднягу на жестоких родных было все равно что попробовать лакомый кусочек. Но настоящий пир начался в полночь, когда Старый Царапка прогулялся на площадь — посмотреть, что стряслось. Все двери оказались накрепко заперты — в окнах ни огонька, но то была не тишина спящего города — он превратился в погост, а каждый дом — в склеп, чьи хозяева прятались от мира, как упыри. Из-за того, что они сотворили с бедным несчастным ребенком, им не хотелось говорить или смотреть друг другу в глаза. Никто, кроме малых детей, не стал ужинать. Все провалились в сон, ожидая Божьего гнева, и лишь немногие думали дожить до утра.

Но наказанием за их грехи стала не смерть. Они крепко спали в кроватях, грезя о мрачных тайнах, пока в дома не заглянуло солнце. Поднявшись, они увидели новое утро, но после мгновения надежды, присмотрелись получше и поняли, что в мире царит прежний кошмар. Отныне каждый рассвет напоминал им о содеянном. Таков удел убийц — не умереть, но жить с ужасом на сердце.

Губитель знал, что так будет, улыбаясь и пересчитывая тех, кто утонет в отчаянье и вскоре покончит с собой, и рисовал черные метки против их имен в Книге жизни.

Стоя под деревом, на котором висел маленький труп, он думал о множестве новых комнат, которые придется построить в богомерзком дворце. Взъерошенная ворона села на ветку, но не посмела выклевать сладкие глаза ребенка без приказа своего господина. Веки Билли были опущены, выражение заплывшего лица казалось почти блаженным. Мальчик словно спал, вот только горло ему сжимала петля. Это зрелище разбило бы любое сердце, но не камень в груди князя тьмы, который, напевая себе под нос, смотрел, как ветер качает веревку. Через две минуты после полуночи он принялся за работу.

Вытащил из кармана сверток холстины, узкой, как лента. Достал толстую черную нить, которой зашивают раны и губы мертвецов. На ее конце была острая костяная игла, из тех, что попадают в кровеносные пути и пронзают сердце. Воистину тело знает столько способов умереть, что враги для большинства из нас — ненужная роскошь.

По велению дьявола ветка вяза, на которой болтался труп, высохла и обломилась. Следующий фокус Старый Царапка подсмотрел у Слова Божия в Галилее. Он зашил самые кошмарные из детских ран и приказал застывшему сердцу забиться вновь.

Билли-мертвец задергался на земле. Дьявол обмотал его разбитый череп холщовой лентой, возвращая внутрь мозг, а затем завязал ее на шее трупа. Веки мертвеца с трепетом распахнулись, и вернувшийся с того света Билли подобострастно воззрился на своего спасителя. У Старого Царапки не было повелений для новой игрушки — никакого ужасного приказа вроде «иди и круши». Он решил научить мальчика богомерзким способам самовосстановления. На заре, подарив ему липкую черную нить, дьявол отправил его гулять по свету.

Горожане не хотели просыпаться. Было воскресение, но церковный колокол так и не зазвонил. Все боялись Божьего гнева пред Его алтарем. Вместо этого они босиком по двое, по трое пришли на городскую площадь и обнаружили обломившуюся ветку и веревку, свившуюся в пыли, точно змея. Женщины, узревшие утром Святой Пасхи разверзтую могилу, испытали радость и восторг, но горожан объял ужас. Открытие было кошмарным, хотя почти никто не удивился случившемуся. Дьявол забрал свое. Правда не успокоила их — не избавила от угрызений совести. Не говоря ни слова, они собрались с лампами и свечами. Будто паломники, парами направились на холм — к ветхой хижине. Там, шепча псалмы, каждый бросил принесенный огонь в окно, пока языки пламени не захлестнули карнизы, выплюнув черный столп адского дыма. Горожане молились, чтобы небеса приняли это деяние за попытку очиститься, а не попрать заповеди, которые они чтили до безумия прошлой ночи.

Билли несколько часов бродил в лесах неподалеку — к тому времени незваные гости уже убрались восвояси. Старое воспоминание, возможно лишь казавшееся таковым после долгой ночи в аду, привело его к дому. Руины дымились — память об ужасе золой покрывала землю, но Билли не искал убежища. В сарае он нашел кусочки, которые спрятал, повинуясь лукавым советам. Окровавленным топором Билли один за другим отрезал себе пальцы, и вместо них пришил материнские. На пухлых детских ладонях они смотрелись странно, как ножки паука, но теперь его ловкие новые руки могли хватать, шить и делать все гораздо быстрее.

Грубыми ударами крушившего кости ножа он отсек чуткие уши отца и пришил их себе — там, где череп под холщовыми бинтами стал мягким. Теперь он слышал все, что двигалось во тьме, каким бы маленьким и быстрым оно ни было.

Ему не требовался острый язык, особенно бабулин, пятнистый от табака. Легкие старухи сморщились и загрубели от криков, но он взял ее острые глаза, которые видели все, днем и ночью, а порой даже то, что не принадлежало этому миру. С помощью дьявольского искусства и подаренных нитки и иглы, Билли сотворил себя заново.

Погрузив новые пальцы в грязь, он просеивал землю свежих могил в поисках других частей, что сделают его сильнее и крепче. Некоторые из них наполовину сгнили и нуждались в скорой замене. Билли стал бродить в лесу и вдоль проселочных дорог, прислушиваясь к шагам одиноких путешественников. У молодого кузнеца он взял бычьи плечи. У отшельника украл мозолистые ступни, бесшумно скользившие по песку и грубым речным камням. Вскоре он стал куда сильнее беззащитного мальчика, но больше никто бы не смог назвать его человеком. Он рыщет по округе и в наши дни, собирая себя из кусков своих жертв. Части его тела всегда изнашиваются и отмирают, но на дорогах вновь и вновь появляются путешественники. Готов поспорить, однажды ему захочется такую же хорошую левую ногу или столь же сильное, юное сердце, как у вас. Будьте осторожны, чтобы он не подошел слишком близко и не услышал, как оно стучит во тьме. Единственное, чего Билли не может, это заменить гнилую, обмотанную тряпками голову на целую, из плоти и крови. Старый Царапка не открыл ему тайны, как остаться при этом в живых. Придержал секрет, чтобы знать, что Билли будет чудовищем, сколько бы жизней не отнял. Так его блуждания и поиски вовек не закончатся, и когда ваши дети подрастут, они тоже станут петь эту песню.