«Последствия» Джефф Багвелл

Смит закрыл за собой дверь, стараясь не разбудить Элизабет и ребенка. После очередной неудачной ночи они наконец-то уснули, и чем дольше они оставались в таком состоянии, тем лучше. В эти дни сон был единственным спасением от кошмара.
Выйдя на тротуар, он остановился. Улица была пустынна. Через плечо висела винтовка, которую он нашел в прошлом году рядом с телом мертвого солдата. Пустая улица и винтовка помогли ему почувствовать себя... ну, может быть, не в безопасности, но более защищенным.
Чувство безопасности было роскошью другой эпохи, как и предположение, что точки вспышки самого кровавого конфликта в мире можно увидеть только на экране телевизора. Такие вещи ушли в прошлое навсегда, поскольку короткая передышка между окончанием холодной войны и началом Священной оказалась именно такой - передышкой.
Но зима была долгой, и многие погибли. Из оставшихся в живых большинство были больны и слабы. А в стране немощных, подумал Смит, даже тридцатилетний бухгалтер сможет выжить.
И ему пришлось. У них был ребенок.
Он осмотрел ряд викторианских террасных домов. Ему показалось, что он заметил движение в окне, и он нахмурился. Он сосредоточился на занавесках из сетки, оценивая риск. Его палец подполз к спусковому крючку винтовки и застыл на месте.
Ничего. Только его воображение. Медленно он убрал палец со спусковой скобы и позволил напряжению сойти с плеч. Он начал идти.
При случайном взгляде улица показалась ему такой же, как и тогда, когда они въехали в дом, - типичные лондонские террасы в миле к югу от Темзы, построенные для бедняков девятнадцатого века и заселенные богачами двадцать первого.
Вот только все было не так. На часах Смита (разумеется, аналоговых, поскольку полупроводниковые и кварцевые приборы больше не работали) было десять минут одиннадцатого утра. Но в воздухе висела пыльная серая дымка - сумерки, которые теперь выдавались за дневной свет. А еще через два часа наступит темнота, и к двум часам дня все погрузится в беззвездную ночь.
Смит пошел дальше. Мимо палисадников, где увядшие цветы пытались укорениться, но так и не смогли зацвести; мимо деревьев, которые были больны, мертвы или умирали; мимо животных, прячущихся в тени. Большинство из них были домашними животными или их потомством-мутантами; кошки и собаки, которых в наши дни скорее использовали в пищу, чем кормили. Оставленные бороться за выживание среди крыс и других паразитов, они имели мало шансов - их охотничьи гены были утрачены в результате одомашнивания.
Смит дошел до магазина "Косткаттер". Бросив быстрый взгляд через плечо, он вошел внутрь.
Санджив сидел на табурете за прилавком. Теперь он встал, его правая рука инстинктивно легла на АК-47, висевший поперек его тела.
- Брайан, друг мой. Как дела? - помимо Элизабет, Санджив был единственным человеком, который разговаривал с ним подобным образом. Цивилизованность и манеры были пустой тратой энергии, которую лучше поберечь для того, чтобы остаться в живых. - Как Элизабет и ребенок?
- Они в порядке.
Санджив продолжал улыбаться, но в его глазах была только жалость. Сейчас были не те дни, чтобы заводить семью.
- Так что тебе нужно?
Смит огляделся. Магазинчик был небольшой, чуть больше газетного киоска, но когда-то в нем продавались все необходимые продукты. Теперь же полки были безнадежно пусты. Он снова повернулся к Сандживу.
- Что у тебя есть?
Улыбка потускнела и померкла:
- Подожди.
Санджив вышел через дверь за прилавком. Когда он вернулся, в руках у него была картонная коробка. Он поставил ее на прилавок и стал выбирать из нее предметы по одному.
- Подгузники - одна упаковка; салфетки - две упаковки; детское питание - четыре баночки.
- И это все? - спросил Смит.
Санджив извиняюще пожал плечами.
- Это все.
Смит сунул руку в пиджак и вытащил горсть валюты: обручальное кольцо Элизабет, золотую цепочку, принадлежавшую ее матери, пару золотых сережек и другие вещи, на которые он даже не хотел смотреть.
- Этого достаточно? - спросил он.
Санджив кивнул.
- Прости, - сказал он, забирая их.
- Да, - сказал Смит. - Мы все сожалеем.


Когда он вернулся, в доме было тихо: Элизабет и ребенок еще спали. Он мягко ступал по коридору, затем медленно поднялся по лестнице. В спальне он встал рядом с кроватью.
Тонкий серый свет проникал сквозь занавески. Мать и ребенок лежали лицом к лицу, и даже во сне Смит видел, как тревожные морщины избороздили лоб Элизабет. Затем он перевел взгляд на дочь, которую сам принимал роды три месяца назад.
Лежа на боку, ее профиль был совершенством: изящный вздернутый носик, крошечное ушко, похожее на изысканную резьбу по перламутру, изящные губы, нежная выпуклость щеки. В горле Смита заклокотало, и, хотя он был агностиком по убеждениям, он вдруг понял, что многие могут приписать такую красоту только благосклонному творцу.
Затем она пошевелилась. Медленно перевернулась на спину.
И теперь Смит увидел вторую голову. Она торчала из ее шеи, пухлая и луковицеобразная, с пустыми глазницами и искаженными чертами лица. Ее кожа была полупрозрачной, как у переполненного воздушного шара, а чуть ниже поверхности пульсировала сеть вен, насмехаясь над надеждой Смита, что она сморщится и отомрет.
Он отвернулся. Он сглотнул, прежде чем комок в горле превратился в рыдание, поднимающееся из его внутренностей.
Не буди их. Сон - единственное спасение.
И тут, как это часто бывает, пришла другая мысль.
Ядерная зима была ужасной; но это ничто по сравнению с ядерной весной.