«Чудо-машина мистера Твитчера для измельчения младенцев» Джефф Стрэнд

Чудо-машина мистера Твитчера для измельчения младенцев была удивительным изобретением. Эта штука могла в мгновение ока разрубить младенца пополам! Приходилось повозиться, чтобы перезагрузить и почистить ее, но в хороший день мы могли нарезать почти две сотни младенцев. Наш рекорд - двести тридцать восемь. Это был отличный день.
Думаю, я проработал у мистера Твитчера около шести лет, прежде чем моральные последствия всей его компании начали меня беспокоить. Когда ты работаешь на заводе, ты так занят, дергая рычаги, настраивая циферблаты и оттирая поверхности, что у тебя нет времени на самоанализ. Мы просто загружали плачущих детей в машину, разрезали их на две части, правильно утилизировали половинки и повторяли процесс. Мне и в голову не приходило, что я делаю что-то не так.
Я не знаю точно, с чего началось мое маленькое недоумение. Это не было похоже на то, что мы разрубили особенно очаровательного ребенка или что-то в этом роде. Но когда я засовывал нижнюю половину в пластиковый пакет, меня вдруг осенило: Это было неправильно.
Я, конечно, продолжал работать, но никогда еще не был так счастлив, услышав свисток на обед. Мой сэндвич с тунцом был не таким вкусным, как обычно, а картофельные чипсы казались несвежими, хотя срок годности истекал через несколько месяцев.
- Еще один день, еще один доллар, - сказал мой приятель Гэрри, садясь за мой стол. Гэрри говорил это каждый день. Обычно я отвечал: "Я знаю!", но сегодня я был не в настроении. Гэрри доел половину своего сэндвича с беконом, прежде чем понял, что я не разговорчив.
- Эй, Джоуи, что случилось? - спросил он. Шестеро из нас работали на мистера Твитчера, но я всегда чувствовал свою самую сильную связь с Гэрри.
- Ты когда-нибудь чувствовал, что то, что мы делаем, это... ну, знаешь, зло?
- Зло? Что ты имеешь ввиду?
- Не знаю, - признался я. - Целый день рубим младенцев пополам; такое ощущение, что была перейдена какая-то этическая грань.
Гэрри пожал плечами и откусил еще кусочек от своего бутерброда.
- Этих детей нужно рубить.
- Почему?
- Мистер Твитчер так сказал.
- Но откуда нам знать, что он прав?
- Неужели ты думаешь, что мистер Твитчер стал бы тратить столько усилий и средств на эту фабрику по разделке детей, если бы для этого не было причин? Ему потребовалось почти десять лет, чтобы усовершенствовать свою чудо-машину. Ты думаешь, мы должны просто использовать ножовку? Думаешь, это гуманно?
Я покачал головой.
- Я не об этом. Я думаю, стоит ли нам вообще убивать младенцев.
- Кого бы мы тогда убивали? Хомячков? Обезьян? Машина была специально откалибрована для человеческого младенца. Помести туда обезьяну, и уйдут часы на то, чтобы распутать шестеренки от шерсти.
- Да, наверное, ты прав, - признал я. - По какой-то причине у меня было странное чувство по поводу всего этого. Рыдающие матери никогда не беспокоили меня до сегодняшнего дня. Может быть, я просто устал.
- Во сколько ты лег спать вчера вечером?
- Около десяти.
- Разве ты обычно не ложишься в девять тридцать?
- Да, чаще всего.
- Ну, вот и все встало на свои места, - сказал Гэрри. - Разум вытворяет забавные вещи, когда ему не хватает отдыха.
- Если подумать, я чувствую себя сегодня каким-то вялым. Наверное, в этом дело. Спасибо!
Гэрри всегда был прекрасным источником мудрости, и я с удовольствием съел оставшийся сэндвич с чипсами. Когда снова прозвучал свисток, я сразу же вернулся к работе. Пока Гэрри снимал детей с конвейерной ленты и привязывал их к железной плите, я и остальные пять парней готовили машину, чтобы разрубить их пополам. Это была жаркая, утомительная работа, и уже через некоторое время я был покрыт толстым слоем пота, а мои руки были грязными от крови и жира.
После душа я чувствовал себя превосходно. Гэрри спросил меня, не хочу ли я выпить с ним пару кружек пива, и мы протиснулись сквозь протестующих на улице, зашли в бар "У Вито", выпили и просмеялись весь вечер. Я приплелся домой, разделся, забрался в кровать и сразу же уснул.
Проснувшись, я взглянул на будильник. 2:21 НОЧИ.
Я не мог снова заснуть.
Убивать детей целый день было неправильно.
Нет. Нет, не может быть. Мистер Твитчер был порядочным человеком и чертовски хорошим предпринимателем. Разрезать этих новорожденных пополам с помощью его машины было правильно. Любой, кто говорит обратное, просто пытается поднять шумиху.
Ты знаешь, что это правда. Эти младенцы не заслуживают того, чтобы их так разделывали, а их трупы выбрасывали как бесполезный мусор. На твоих руках кровь младенцев, и когда-нибудь тебе придется за это ответить.
Я честно отработал свой день.
Ты честно отработал день за убивая детей! Эти дети могли бы стать будущими врачами. Они могли бы написать классические произведения литературы, подарить миру смех или чувство моды. Но тебе пришлось пойти и разрубить их пополам, ты, садистский ублюдок.
- Прекрати! - закричал я. - Прекрати! Прекрати! Оставьте меня в покое!
Я вдруг обрадовался, что живу один, так как это избавило меня от необходимости объяснять, почему я кричал "Прекрати!" на свой собственный мозг. Я натянул одеяло на голову и зажмурил глаза, но сон не возвращался.
Шесть лет работы на мистера Твитчера.
Восемь часов в день, пять дней в неделю, не делая ничего, кроме как кромсая младенцев этой чудо-машиной.
Неужели я был чудовищем?
У меня болел живот.
Я лежал на своей постели, погруженный в мысли, пока будильник не прозвенел в шесть тридцать.
Следующий день был почти невыносим. Я видел, как Гэрри схватил младенца с конвейерной ленты. Я подумал, не перепугался ли бедняжка до смерти, когда Гэрри пристегивал его к плите. Я никогда не задумывался о том, что крики младенцев могут быть признаками ужаса - я полагал, что дети просто много плачут, - но теперь я не мог не поверить, что ребенок осознавал приближение смерти, своей насильственной гибели.
Сэмми, которого мы называли Жирным Сэмми, хотя он был всего лишь в меру тучным, обеими руками потянул главный рычаг назад. Я смотрел, как гигантское лезвие разрезает ребенка пополам через пупок. Затем я собрал кусочки в пакет, запечатал его и вытер кровь, чувствуя себя почти так же, как если бы я прятал улики ужасного преступления.
Я открыл крышку утилизатора. Последним этапом моей работы было бросить младенца в устройство с пакетом и всем остальным. Останки тщательно измельчались, а затем полужидкое вещество всасывалось через трубку в крематорий, где сжигалось до пепла партиями по десять штук. Пепел затем развеивался по ветру. В целом, это был очень эффективный процесс.
Следующий ребенок так извивался, что Гэрри едва мог его удержать. К счастью, он перенес его на плиту без происшествий - мистер Твитчер не любил нытиков.
Это несчастное, невинное создание. У него никогда не будет возможности вырасти, смеяться, потерять первый зуб, даже вырастить первый зуб, отпраздновать день рождения. Разрубленный пополам, пока его мать лежит дома на кровати и плачет, спрашивая Бога, как Он мог допустить такое...
Я понял, что мои глаза начинают увлажняться. Я судорожно смахнул слезы, надеясь, что никто не видит.
Что со мной происходит?
Мой мир, когда-то удобный, как пара хорошо поношенных носков, превратился в спираль замешательства. Я не знал, что хорошо, а что плохо. Я не отличал добро от зла. Рая от ада.
Огромный клинок вонзился в младенца, разрубив его пополам, разбрызгивая багровые брызги, и навсегда прекратив его крики.
И я вздохнул.
Мои пальцы дрожали, когда я смотрел в его мертвые глаза, в его безжизненный взгляд. Я поспешно положил его в пакет лицом вниз. Я взял в руки его левую ногу, на которой был маленький розовый ботиночек.
Нет, не его левую ногу. Её левую ногу.
Как ее звали? Шарлотта? Ванесса? Тина?
Держу пари, что это была Тина. Она выглядела как Тина.
Несколько капель крови попали на цементный пол, когда я пытался засунуть нижнюю половину Тины в пакет.
- Какого черта ты делаешь, Джоуи? - воскликнул Гэрри. - Будь осторожен!
Я пробормотал извинения и засунул оставшуюся часть ребенка в пакет. Я запечатал его и засунул все это в утилизатор, чувствуя, что меня жутко тошнит.
Тогда я понял, что нужно делать. Я должен был поговорить с мистером Твитчером. Я должен был выяснить причину.
Хотя он был суровым человеком, мистер Твитчер всегда придерживался политики открытых дверей для своих сотрудников. Мало кто пользовался ею, потому что он не был человеком, которого можно пригласить на обед или поболтать с ним о вчерашних телепередачах, но дверь его кабинета действительно была приоткрыта, я подошел к ней после обеденного свистка и постучал.
- Входите, - сказал он.
Я толкнул дверь и вошел внутрь. Мистер Твитчер сидел за своим столом и смотрел на меня сквозь очки. Это был пожилой человек, почти лысый, с кривым носом и тонкими усами. Он отодвинул несколько бумаг в сторону и сложил руки на столе.
- Добро пожаловать в мой кабинет, - сказал он. - Пожалуйста, присаживайтесь.
Я кивнул и закрыл за собой дверь.
- Я бы предпочел, чтобы вы оставили дверь открытой, - сказал мистер Твитчер. - Я не могу утверждать, что у меня политика открытых дверей для всех сотрудников, если вышеупомянутая дверь закрыта, не так ли?
- Конечно. Извините, сэр, - сказал я, приоткрывая дверь. Я сел на стул перед его столом, надеясь, что никто не пройдет мимо кабинета, пока мы разговариваем.
- Так что у вас на уме?
Я не знал, как тактично поднять эту тему, и поэтому сразу проболтался:
- Почему мы убиваем детей?
Мистер Твитчер, казалось, не был озадачен моим вопросом.
- А, собственно, вопрос в том, почему бы нам не убивать младенцев?
Я ждал, пока он уточнит. Но он этого не сделал.
- Просто... Мне, конечно, нравится моя работа, но я не могу не думать, что мы не должны рубить младенцев.
Мистер Твитчер нахмурился.
- Почему вы так говорите?
- Ну, это же невинные младенцы.
- Невинные? С каких это пор невинность представляет ценность? Это вздор, бред и чушь собачья. Скажите мне, что ребенок сделал для вас за последнее время?
- Ничего, сэр.
- Конечно, ничего! Вы когда-нибудь меняли подгузник?
- Нет, сэр.
- Ну, я менял, и позвольте мне сказать вам, что это неприятный процесс. Младенцы только и делают, что плачут, пачкают подгузники и срыгивают. Я призываю вас назвать еще одну вещь, которую делает младенец.
Я на мгновение задумался над его вызовом.
- Они воркуют.
- Воркуют? Вы думаете, что воркование - это благо? Если бы я захотел услышать, как что-то воркует, есть множество лучших источников, чем ребенок, уж поверьте мне. - на мгновение я подумал, что он собирается прогнать меня из своего кабинета, но, к моему удивлению, мистер Твитчер улыбнулся. - Вы не первый человек, который обращается ко мне с подобными вопросами.
- Я не первый?
- О, нет. Далеко не первый. Есть много людей, которые считают, что моя деятельность по измельчению младенцев в лучшем случае сомнительна. Вы будете удивлены некоторыми именами, которыми меня называли.
- Например?
- Убийца младенцев, например. Но я не позволяю этому беспокоить меня. Я высоко поднимаю голову, когда каждое утро иду на свою фабрику. Ибо я знаю, что я прав. Если не считать воркования, младенцы не вносят никакого вклада в общество.
- Не как новорожденные, - согласился я. - Но когда они вырастают...
- О, черт побери. Я слышал этот аргумент сотни раз. Позвольте мне спросить вас кое о чем. Вы трудолюбивый человек?
- Да, сэр.
- И плачу ли я вам справедливую зарплату?
- Безусловно, сэр.
- Хорошо, давайте представим, что я нанял вас, ожидая, что вы будете трудолюбивым работником, и платил вам справедливую зарплату. Но в течение первых двенадцати или тринадцати лет работы вы вообще ничего не делали. Будет ли это разумным деловым решением для меня?
- Думаю, нет.
- Вы думаете? Вы не знаете! Да, дети в конце концов становятся продуктивными гражданами, но до тех пор они являются воплощением лени и бессмысленного потребления. К тому времени, когда они готовы внести свой вклад, будет уже слишком поздно. Вот почему я рублю их, измельчаю и сжигаю. Вы понимаете?
- Думаю, да.
- Отлично. Не стесняйтесь заходить ко мне с любыми другими вопросами. Моя дверь всегда открыта.
Я шел в обеденный зал, чувствуя себя в мире со всем миром. И в течение следующих нескольких месяцев я был одним из лучших сотрудников мистера Твитчера. Мы с Гарри даже побили рекорд по измельчению младенцев. Всего на три штуки, но мы все равно побили его!
Иногда я устраивал игру, подбрасывая половинки в воздух и пытаясь поймать их в открытый пакет. К сожалению, мистер Твитчер не одобрял игры на фабрике, и мы получали выговоры.
Однажды мы пришли на работу и увидели рядом со станком большую палатку. Ну, не совсем палатку, а скорее что-то, накрытое огромной белой простыней. Мистер Твитчер гордо стоял перед ней и жестом пригласил нас собраться вокруг.
- Вот! - крикнул он, срывая простыню. - Мой чудо-измельчитель щенков и котят!
Это была действительно впечатляющая машина. Сталь блестела в свете флуоресцентных ламп. В отличие от устройства по измельчению младенцев, это устройство имело не менее восьми лезвий. Пораженные, мы все подошли поближе, чтобы получше рассмотреть.
- Значит, теперь мы убиваем щенков и котят? - спросил Гэрри.
- Конечно, убиваем! И я дам дополнительную дневную зарплату первому, кто скажет мне, что самое лучшее в моем новом изобретении!
Я тут же поднял руку.
- Оно может рубить сразу восьмерых!
Мистер Твитчер покачал головой.
- Нет, нет, нет, нет. По одному за раз. Только так, Джоуи, по одному! У кого еще есть догадки?
Были и другие догадки, ни одна из них не была правильной. Мистер Твитчер усмехнулся.
- Это не убивает их сразу! - объявил он. - Восемь лезвий из самой острой стали, но они не повредят ни одного жизненно важного органа! Щенок или котенок останутся живы, чтобы умереть медленной, мучительной смертью, пока мы будем наблюдать!
Все зааплодировали.
- Это было моим следующим предположением, - пробормотал Гэрри, хотя я сомневался в его честности.
И вот мистер Твитчер расширил свою империю. Мы рубили и резали на кубики весь день, и хотя я не мог объяснить это, в последующие недели меня начало одолевать легкое чувство вины. Я начал думать, не болен ли я. Возможно, у меня опухоль мозга или что-то еще хуже.
Я пошел к врачу и прошел полный физический осмотр. Он заверил меня, что я в полном порядке.
Так что же со мной было не так?
Я лежал в постели и снова не мог заснуть. Я думал о последнем щенке. На нем был ошейник с надписью "Вуфи", и он до последнего момента своей жизни держался за жевательную игрушку. Я не мог выбросить из головы образ проникновенных глаз щенка. Почему? Почему это так мучило меня?
И правда мгновенно стала кристально ясной.
Убивать щенков было неправильно.
Убивать котят было неправильно.
И, да, даже убийство младенцев было неправильным.
Здесь не было никакой моральной серой зоны. Каждый будний день я приходил на фабрику мистера Твитчера и делал ужасные вещи. Отвратительные вещи. Непростительные вещи. Я был хуже грабителя, укравшего сумочку у пожилой женщины. Хуже вандалов, которые покрывали изысканные статуи краской из баллончика. Хуже даже, чем бизнесмен, который производил махинации с налогами.
На самом деле, я был хуже, чем все они вместе взятые.
Ну, это должно было прекратиться. В следующий раз, когда драгоценного котенка будут расчленять, я не буду тем, кто потянет за рычаг, чтобы запустить лезвия из нержавеющей стали! Завтра утром я собирался войти в кабинет мистера Твитчера и подать заявление об уходе.
Я чувствовал себя так, словно с моих плеч сняли груз тысячи наковален. Теперь я понимал, какое счастье, блаженство, чувство собственного достоинства испытывают те, кто не убивает младенцев, котят и щенков в рамках своей ежедневной работы. Теперь я был одним из них. Я был чист.
Я чуть было не встал с постели и не помчался на фабрику, но посреди ночи никого не было бы на работе, и моя моральная победа осталась бы незамеченной. Вместо этого, впервые за свою карьеру, я явился на работу с пятнадцатиминутным опозданием.
- Где ты был? - спросил Гэрри. - У нас завал с детьми!
- Мне все равно, - спокойно ответил я.
- Что?
- Мне все равно. Я больше не буду убивать детей.
С некоторым усилием я забрался на вершину чудо-машины для убийства младенцев, стоя на поверхности плиты, хотя и не там, где меня могло достать лезвие. Забираться на оборудование было строго запрещено, но мне было уже все равно, даже когда я увидел, что мистер Твитчер вышел из своего кабинета посмотреть, что происходит.
- В мире существует зло, - объявил я. - Мы можем думать, что оно существует только в далеких странах, но оно существует прямо здесь, в нашем городе. Фактически, оно существует у меня под ногами. Все это время я закрывал глаза на все это, но больше нет. Больше нет! Еще вчера я был таким же, как и все вы. Я не больше думал о том, чтобы разрубить ребенка, чем о том, чтобы съесть бублик. И это прискорбно. Более чем прискорбно. Вчера, когда я смотрелся в зеркало, я думал, что вижу мужчину, но вместо этого я увидел чудовище!
- Спуститесь оттуда, черт возьми! - крикнул мистер Твитчер.
- Я спущусь, - сказал я. - Я спущусь. На самом деле, я спущусь со всей этой ужасной процедуре. Потому что, как бы вы это ни оправдывали, убивать младенцев только потому, что они вам не нравятся, - это абсолютно неправильно. То же самое относится к щенкам и котятам. Они могут не платить налоги, но у них почти такое же право на жизнь, как и у нас!
Я посмотрел на лица своих коллег. Я знал, что они мне не поверили. Они считали меня сумасшедшим.
Но знаете что? Это было нормально, потому что я говорил свои мудрые слова не для них. Я также не произносил эту речь для детей всего мира, щенков и котят.
Я сделал это для себя.
Я спустился со станка мистера Твитчера и ушел с завода, навсегда.
Пожалуйста, не называйте меня героем. Я обычный человек, чьи глаза в тот день открылись чуть шире.
Я поддерживал связь с Гэрри. Он рассказал мне, как мистер Твитчер представил третью машину, способную растянуть медвежонка панды в два раза выше его обычного роста, прежде чем это милое создание разорвется. Глаза Гарри блестели, когда он описывал устройство, но мои собственные глаза были не впечатлены.
Потому что я не стану мучить невинного медвежонка. Я уже не тот человек.
Иногда в жизни приходится отстаивать то, во что ты веришь. Именно это я и сделал тем теплым августовским утром. И вы тоже можете это сделать. Возможно, вы не спасете ни одной жизни и не сделаете мир лучше, но если вы сможете остановить себя от того, чтобы сделать его хуже, значит, вы внесли свою маленькую лепту.
Я снова могу смотреть в зеркало.
И мне нравится то, что я вижу.