«Дурное знамение» Джо Р. Лансдэйл

Вряд ли кто додумался бы назвать Вуд Тик городком. Скорее тот походил на широкую проплешину в лесу. Промозглым осенним днем Преподобный Джебидайя Мерсер заехал в эти края на черном как смоль жеребце. Тусклое небо висело низко, с медленно ползущими тучами цвета вороненой стали. Точно знамение, а он знал по опыту, что от знамений хорошего не жди.
Перед ним открылась жалкая пародия на город: узкая глинистая улочка с разбросанными шаткими хибарами, числом всего шесть. Три изрядно кренились к югу под гнетом северных ветров. У одной угадывался разрушенный каменный дымоход, подправить который так никто и не сподобился. Камни, точно стреляные гильзы, валялись около хибары. Вокруг них проросла пожелтевшая от времени трава и даже небольшое деревцо. Дыру на месте дымохода закрывал кусок полотна от походной палатки, накрепко прибитый гвоздями и сильно почерневший от непогоды.
В центре поселения стояла повозка с деревянной решеткой под плоским тяжелым навесом. Лошадей не было. Ось повозки увязла в земле, так что сама повозка наклонилась набок. Изнутри к решетке прильнул человек, на все лады проклиная горстку ребятни, швырявшей в него камнями. Мальцам явно было суждено вырасти в уродливых мужиков. Неподалеку, на покосившемся крыльце, сидел старикан и строгал какую-то палку. Несколько других жителей слонялись по улице как сонные мухи, не обращая внимания на сорванцов и бедолагу в повозке.
Преподобный Мерсер спешился, прошел к коновязи перед трухлявым крыльцом и рассмотрел старикана. Сбоку на шее у него торчал огромный желвак, убранный в засаленный мешочек, завязки которого были пропущены за ухо и под подбородок. Широкополая шляпа оставляла лицо в тени, что, несомненно, пошло на пользу. При виде такой рожи невольно вздрогнешь — в умении лепить уродов Господу не было равных.
— Сэр, позвольте спросить кое-что? — обратился к старикану Джебидайя.
— Сделай милость.
— Отчего этот человек в клетке?
— Так это тюрьма Вуд Тика. Другой нет. Собирались построить, да что от нее проку? Беззаконников-то сразу вешаем.
— А он в чем виноват?
— Да просто полоумный.
— Это преступление?
— Нам виднее. Он тут всех задолбал своими байками. Раньше нормальный был мужик, а потом свихнулся. И не поймешь, с чего. Только твердит день и ночь о призраках и сбежавшей жене, которую вроде как те утащили.
— Призраки?
— Они самые.
Преподобный обернулся к повозке и ребятишкам. Их камни попадали в цель с завидной точностью и силой.
— Камни вряд ли помогут ему образумиться, — заметил Преподобный.
— Тут уж как Бог рассудит. Будь Его воля, не пришлось бы потчевать придурка камнями, чтобы не нес всякую чушь.
— Как слуга Господень, обязан с тобой согласиться. Промысел Божий не единым милосердием славен. Но из человеколюбия стоило бы спасти бедолагу от жестоких детей.
— Шериф так не считает.
— И где же он?
— Да перед тобой. От тебя не ждать какого подвоха, а?
— Не пристало сажать за решетку и швырять в человека камни лишь за то, что он не в своем уме — вот и все.
— Коли так, забирай его, только бы сюда не возвращался. Забирай и проваливайте.
Преподобный кивнул.
— Я готов. Но сперва хотелось бы поесть. У вас где-нибудь кормят?
— Дальше с милю от города есть домишко мисс Мэри, за деньги она чего состряпает. Да не всякий переварит.
— Не слишком лестный отзыв.
— Оно так. Сдается, я смог бы поджарить тебе мясца, найдись пара лишних монет.
— Деньги есть.
— Вон как. У меня нет. Но конина для готовки имеется. В самой кондиции. Еще час-другой — напрочь стухнет.
— Весьма заманчиво, но, пожалуй, отправлюсь к мисс Мэри.
— Супы ее из разных корешков, травы и всякой дряни. Как ни мешай, вкус всегда один. А после не продрищешься. Сама на вид неказиста, но подмахнуть горазда, если есть такой интерес.
— Спасибо, не нуждаюсь. Конина сгодится, только посмотрю, как ты готовишь.
— Ладно. Я мигом дострогаю.
— Мастеришь что-то?
— Зачем? Просто строгаю.
— Какой тогда в этом прок?
— Так мне нравится строгать. Получаю удовольствие.

Старикан сообщил Преподобному свое имя с таким видом, будто доверяет страшную тайну. Звали его Джад. Вблизи он был еще безобразнее, чем с обзорного пункта у коновязи. В изъеденной порами коже можно было запасать воду, а нос ломали столько раз, что при разговоре он раскачивался словно колокол. Зубы большей частью вывалились, а те, что остались, сгнили и побурели от табака. Пальцы на почерневших руках были грязными настолько, что Преподобный сразу представил, куда ими залезали.
Внутри жилища царила нищета, в полу зияли дыры. В дальнем углу комнаты стояла дровяная плита, изогнутая труба уходила в дыру в потолке. Снаружи через ту же дыру проникал дождь, так что плита наполовину заржавела. Пол под плитой заметно просел. «Еще одна треснувшая доска, — подумал Преподобный, — или прогрызенная термитом дырка — и плита провалится вниз». Вдоль стены на крюках висели облепленные мухами куски конины. Некоторые уже позеленели и почти все покрылись плесенью.
— То самое мясо, что ты предлагал?
— Угу, — признал Джад, почесывая засаленный мешочек на шее.
— Выглядит сомнительно.
— Дошло до кондиции, я ж говорил. Так будешь?
— Сам приготовить могу?
— Заплатить все равно придется.
— Сколько?
— Пару монет.
— О, две монеты за тухлятину, которую сам и пожарю.
— Давай пожарю я, цена та же.
— Воистину деловой подход, Джад.
— А то, всю жизнь этим славился.
— Не мешало бы еще прославиться чистоплотностью.
— Ась? Это к чему ты ведешь?
Преподобный Мерсер откинул полы длинного черного сюртука, выставив на обозрение рукояти своих револьверов.
— Человеку иногда свойственно полюбить вещи, о которых он прежде редко задумывался.
Джад покосился на револьверы.
— Ну, Преподобный, с тобой не поспоришь. Я было принял тебя за балабола Господня, тока, судя по твоим стволам, слона тебе случалось повидать.
— Воистину случалось. И всех его слонят.

Разогнав мух, Преподобный отыскал сравнительно подходящий кусок конины и ножом отрезал от него ломоть. После чего выскреб насекомых из покрытой слоем жира сковородки и положил на нее мясо. Растопил плиту — и вскоре мясо уже шкворчало. Прожарить следовало основательно, пусть даже подгорит. По крайней мере, так есть шанс не помереть от отравления.
— Найдется, чем подсластить нашу сделку? — поинтересовался он.
— Ничем, кроме конины.
— А как сгниет совсем или закончится, чем будешь пробавляться?
— Дык есть еще пара кляч и старый мул. Кого-то пущу в дело.
— Не думал разбить огород?
— Руки мои не для мотыги. Коли совсем прижмет, схожу подстрелю белку, опоссума, енота или еще кого. Собачатина сойдет, если готовить подольше.
— И сколько у вас всего жителей в городе?
— Считай, человек сорок, а с Норвилем, который в кутузке, сорок один. Хотя он-то уезжает, уговор ведь такой был? Да вообще он здесь и не живет.
— Сорок будет с детворой?
— Верно, это ж все Мэри ублюдки. Годков от тринадцати и до шести. Она прямо их высирает, а кто, значит, папаша, ей побоку. Есть там который и на меня сильно смахивает.
— Храни его Господь, — сказал Джебидайя.
— Во, в самую точку. Двое уже преставились: одного лошадь лягнула в башку, второй залез в речку и потонул. Дурачку бы сперва плавать научиться. Была еще девчонка постарше, но связалась с тем Норвилем и ушла отсюда, а там и от него сбежала.

Когда мясо обуглилось, как грешник в пекле, и задымилось, как сигара богача, выяснилось, что тарелок не припасено, так что Преподобному пришлось есть с помощью ножа прямо со сковородки. Мясо напоминало подошву и воняло, будто задница скунса. Отведав достаточно, чтобы заморить червячка, он счел за лучшее прекратить трапезу.
Джад поинтересовался, будет ли он доедать, и, услышав, что нет, подскочил и волком набросился на объедки, разрывая мясо руками.
— Вот это вкуснотища, — пробурчал Джад с набитым ртом, — шел бы ты ко мне в повара.
— Это вряд ли. Чем же люди зарабатывают на жизнь в ваших краях?
— Древесиной. Рубят лес и возят на продажу. Восточный Техас как раз знаменит своими лесами. — Придет время — лесов здесь поубавится, попомни мои слова.
— Не беда, вырастут снова.
— Люди множатся быстрее. Будь их поменьше, всем жилось бы вольготнее.
— С этим, Преподобный, не поспоришь.

Когда Преподобный в компании Джада вышел освобождать Норвиля, дети все так же швырялись камнями. Преподобный подобрал булыжник и запустил в сорванцов. Угодив одному в голову, он сбил его с ног.
— Черт, — сказал Джад, — это ж парнишка.
— Был парнишка, выросла шишка.
— Ну, Преподобный, ты и фрукт.
Мальчуган вскочил и с ревом убежал, закрыв голову руками.
— Проваливай, мерзкий маленький поганец, — напутствовал его Преподобный Мерсер. Затем, когда мальчуган скрылся из виду, добавил:
— Метил я в спину, но вышло неплохо.
Они подошли к повозке. Решетка из толстых деревянных прутьев закрывалась на железный засов и большой висячий замок. Странно, что он не выломал засовы, удивился Преподобный, но тут же уяснил причину — узник был прикован к днищу клетки. Цепь продета в большое кованое кольцо, а с другого конца лодыжку бедолаги надежно удерживал железный браслет. Голову и лицо Норвиля покрывали ссадины, верхняя губа раздулась, из многочисленных ран сочилась кровь.
— Нельзя так обращаться с человеком, — сказал Преподобный.
— Твоя закуска обошлась ему в десяток лишних шишек.
— И то правда, — признал Преподобный Мерсер.


Шериф отпер замок, зашел внутрь и отстегнул браслет с лодыжки Норвиля. Тот выпрыгнул из клетки босиком, прошелся вокруг, поглядывая на небо и расправляя спину. Тем временем Джад проковылял к крыльцу, покопался под ним и выудил пару старых башмаков. Он швырнул их Норвилю, тот обулся и, подойдя поближе, оглядел Преподобного.
— Спасибо, что вызволил меня, — сказал Норвиль. — Я не спятил, просто видел то, что видел, но они и слушать меня не хотят.
— Оттого, что ты свихнулся, — хмыкнул Джад.
— Так что же ты видел? — спросил Преподобный.
— Пусть только заведет свою шарманку, мигом отправится назад в кутузку, — сказал Джад. — Уговор был: берешь его и проваливайте. Сдается мне, терпение наше на исходе.
— Как и терпение моего желудка, — ответил Преподобный Мерсер. — То мясо давно просится наружу. — Ну так займись своим желудком в другом месте. И забирай этого долбанутого.
— У него есть лошадь?
— А как же, твоя кляча, — ответил Джад. — Забирайтесь на нее и езжайте.
— Норвиль, идем, — сказал Преподобный.
— Так я не против, — откликнулся тот и поспешил следом.
Отвязав коня, Преподобный забрался в седло и протянул руку Норвилю. Тот пристроился позади и обхватил Преподобного за пояс.
— Руки держи повыше, — предупредил Преподобный, — или тебя найдут за городом носом в сосновых иголках.
— Да валите уже, — сказал Джад, направляясь к крыльцу.
— Не сказать, что я в восторге от здешних мест, — заметил на прощание Мерсер. — Однако, шериф Джад, чтобы ты не слишком обольщался, твоя персона волнует меня мало. Просто твой городок насквозь провонял, и его следует сжечь дотла.
— Убирайтесь, — буркнул Джад.
— Так и сделаю, но по своей воле.
Преподобный тронул коня, обернувшись на тот случай, если Джад надумает пальнуть ему в спину. Но беспокоиться не стоило. Джад нырнул в свою хибару, не иначе как за новой порцией жареной тухлятины.
Мили через три от города Преподобный решил сделать привал у ручья. Спешившись, пустил коня напиться. Пока тот утолял жажду, Преподобный снял седло, а затем отвел коня в сторонку — на что годен конь с раздувшимся брюхом? Следом достал из седельной сумки скребок и щетку и, как хороший пастырь, приступил к делу.
Норвиль сорвал травинку, пожевал ее, уселся под деревом и заговорил:
— Заметь, я в своем уме. Да, видел то, что видел. Но тебе я на кой сдался? Как, по-твоему, выходит, я полоумный?
— Мой долг — исполнять волю Господа. Не для утехи, но по его велению. Я гонитель тьмы и проводник света. Молот и наковальня. Опора и десница. Меч и орудие. Слуга Божий для исполнения его замыслов. Однако наши с ним суждения не всегда совпадают. И я скажу тебе так: он не Бог Иисуса, но Бог Давида, ветхозаветный Бог неистовых разорителей городов, истребителей людей и животных. Неизменно грозный и завистливый, и, если для того есть причина, мне еще предстоит ее узнать.
— Ну, я-то хотел узнать, спятил я, по-твоему, или нет.
— В жизни у меня одна цель — уничтожать зло. Притом, скажу тебе, зла вокруг хватает, а силы мои не беспредельны.
— Так… я, по-твоему, спятил, или как?
— Давай рассказывай свою историю.
— Ага, а как решишь, что я спятил, бросишь меня здесь?
— Нет. Сначала пристрелю, а там увидим… Шутка. Вообще с чувством юмора у меня туго.
Преподобный привязал коня, они сели вместе под деревом, хлебнули воды из походной фляги, и Норвиль начал рассказ.

— Папаня мой, как прихлопнул маманю из-за похлебки еще в Каролинах, снарядил фургон, взял меня с сестрой и отправился в Техас.
— Убил из-за похлебки?
— Прихлопнул на месте. Огрел по башке пучком репы.
— Пучком репы? Это как же?
— Ну, маманя собралась варить суп, репу сложила на стол, прямо с ботвой. Он хвать за ботву и как махнет. А там клубней семь было, здоровых. Так приложил, что мозги ей вышиб. К ночи она померла, прямо там, на полу. А нас он к ней не пустил. Сказал, мол, Бог не от репы ей смерть уготовил, не даст тому свершиться.
— Сказать по правде, Бог не так милостив… Отец убил ее на твоих глазах?
— Ага. Мне лет шесть было, сестренке четыре. Папаня ту репу терпеть не мог, даром что в супе. Сжег, значит, хижину с маманей внутри, и отвез нас в Техас. С тех пор я здесь, так и жил в центре штата. Примерно год назад папаня помер, а сестра подхватила хворь да так и не оправилась — кашель загнал ее в могилу. И решил я отправиться странствовать. — В твои годы, пожалуй, это нормально. Тебе сколько? Тридцать?
— Двадцать шесть. Досталось мне просто. Значит, скитался я, жил на подножном корму вроде белок и раз набрел в лесу на хижину, которая пустовала. Набрел по случаю, там рядом никакой дороги. Стояла в чащобе, но крыша как новая, а рядом колодец. Я позвал, жду, но никто не откликнулся, а дверь настежь. Короче, дом брошенный, жильцы куда-то пропали. А сам дом хороший, с настоящими стеклами в окнах и выстроен с умом. Даже деревья вокруг посрезали, чтобы лужайка была.
Стал я там жить, и жилось неплохо. Правда, как заглянул в колодец, вижу, он завален камнями и разным мусором. До воды не добраться. Но, по счастью, шагах в полсотне от дома бил ключ, так что с чистой водой никаких перебоев. В округе водилась дичь, вдобавок я вскопал огород и стал выращивать репу. — Как по мне, ты на репу и глядеть бы не смог.
— Знаешь, я любил маманину похлебку. Ее вкус до сих пор помню. А то, как папаня… из-за супа… разве это по-людски…
— Тут я с тобой целиком согласен.
— В общем, место было что надо. И надумал я вычистить колодец. Понемногу стал вытаскивать камни. Ключ был недалеко, но колодец поближе, и вокруг шел каменный парапет. Вот мне и подумалось, что удобно брать воду оттуда и не таскаться к ручью.
К тому времени забрел я в Вуд Тик. Городок паршивый, видел сам, но и там была одна вещица, на которую облизывались все жители мужской половины. Звали ее Сисси, одна из дочерей Мэри. Единственная, кто знал своего отца — он был из бродячих торговцев, продал мамаше шерсть и по ходу отдрючил. Правда, с соперниками мне повезло. Вуд Тик населяют одни уроды: каждый второй с зобом или чем похуже. Мы с Сисси приглянулись друг другу — ей пятнадцать, я всего на пять лет старше, чем не пара.
— Но она была ребенком.
— Это в наших краях не помеха. Многие берут в жены молодых девчонок. Да и Сисси вполне созрела. — Головой или телом?
— И тем и другим. Короче, мы поженились, вернее, так решили и перебрались в мой домик.
— Ты так и не докумекал, чей это был дом, кто его построил?
— Сисси мне рассказала. В доме жила одна старуха, только дом строила не она, но померла там, а земля потом осталась родне. Они там поселились, но через месяц все исчезли, кроме младшей дочки. Ту нашли на дороге, она шла и говорила сама с собой. Что-то вроде: «Оно заползало и высасывало». Оставили девочку Мэри, чтобы та ее подлечила, но не помогло — малышка умерла. Рассказывали, что за несколько дней она точно состарилась лет на пятьдесят.
Местные отправились в дом, но ничего там не нашли. Следом поселилась другая семья, временами те наезжали в город, но потом перестали. Тоже все куда-то девались. После них заехал один из жителей Вуд Тика — корзины плел да веревки, — но и он пропал. Без следа. Так дом и стоял, пока один пришлый проповедник вроде тебя не решил туда наведаться. Он заявил, что дом — вместилище зла, но остался в нем, а прошло время, вернулся в город со словами, что дом надо сжечь, землю перекопать и засыпать солью, чтобы не давала всходов и чтобы никто бы там не селился.
— Он, стало быть, выжил?
— Выжил, но вскоре повесился в амбаре и оставил записку со словами: «Я видел слишком много». — Коротко и ясно, — заметил Преподобный.
— После в доме поселился я и привел туда Сисси.
— После всего услышанного решился поселиться там вместе со своей женщиной? Мистер, у тебя и правда не все дома?
— Так я не верил россказням.
— А сейчас веришь?
— Верю. И ради Сисси должен пойти туда и положить всему конец. Вот я и пытался объяснить городским, что с ней вышло неладное, но меня слушать не пожелали. Просто сочли, что я съехал с катушек, и бросили в чертову клетку. Не окажись тебя рядом, я бы так там и сидел. За доброту твою спасибо, а если б ты отвез меня поближе к чертову дому, дальше я сам бы управился.
— Ну, судя по тому, что я услышал, там дело как раз для меня.
— Ты это о призраках и прочем?
— Можно и так сказать. Но расскажи мне, что же случилось с Сисси?
Норвиль кивнул, глотнул еще раз из фляги и закрутил пробку. Глубоко вздохнув, он поудобнее оперся спиной о дерево.
— Поначалу нам с Сисси жилось неплохо. Но я не бросил затею вычистить проклятый колодец: спускался и укладывал камни в бадью, а потом тащил ее наверх. Попадались такие глыбы, что приходилось обвязывать веревкой и запрягать мула, чтобы их вытянуть. Я забрался глубоко, но воды все не было. Наконец, когда на дне не осталось ничего, кроме грязи, загнал шест поглубже в глину, только все без толку. Тогда я плюнул и продолжил брать воду из ручья. Дел по дому и так хватало — где подлатать крышу, где половицы подправить. Сисси тем временем сажала цветочки, чтобы глазу было приятно. Пока вдруг не выяснилось, что она не может спать по ночам. Вроде чувствовала, что снаружи кто-то есть, и видела в окне лицо, но, когда я взял ружье и вышел во двор, там не было ничего, кроме кучи камней из колодца. В другой раз мне почудилось, что за мной наблюдают, вероятно из леса, и по спине побежали мурашки. Прежде со мной такого не случалось, и я поспешил назад в дом. Вот тут-то мне показалось, что за мной кто-то крадется. Хотел я было обернуться, но не смог. Просто не смог. Было чувство, что увижу такое, чего видеть не стоит. Стыдно признаться, но я бегом кинулся в дом, захлопнул дверь и запер щеколду, а снаружи слышалось чье-то дыхание.
С тех пор, как стемнеет, мы закрывались в доме. Я и окна досками забил. Днем страхи казались глупыми, но с наступлением ночи нам обоим казалось, что кто-то бродит вокруг, а раз я услышал шум на крыше, словно кто-то пытается влезть в дымоход. Я мигом развел огонь и с тех пор топил каждую ночь, даже в жару, пока очаг не рассыпался. Так что готовить приходилось днем на улице, а ужинать остывшей едой. Мы стали бояться темноты. Жуть как боялись. Днем отсыпались несколько часов, а силы останутся — я брался за огород или охотился, но так, чтобы не уходить далеко от дома и Сисси.
К тому времени я сообразил, что лучше собраться и уехать. Не раз о том говорили. Только дом и земля вокруг были всем, чем мы владели, пусть и без бумаг, поэтому каждый раз сходились на том, что наши страхи — вымысел, хотя поводов для них прибавилось. К гнету ужаса и звуков добавился запах, как от гнилого мяса и тухлой воды. Он обволакивал дом по ночам, лез сквозь двери и заколоченные окна, становился всё сильнее.
Пока однажды утром мы не увидели, что все посаженные Сисси цветы вырваны с корнем, а на пороге лежит мертвый енот с открученной башкой. — Открученной?
— Вот именно. Стоило только взглянуть на ошметки мяса на шее. Голову открутили, точно цыпленку, и ошметки были бледными, будто к шее кто-то присосался. Я из любопытства вспорол зверьку брюхо, так крови в нем не осталось ни капли. Призадумаешься, верно?
— Еще как.
— Дальше пропал наш мул. Исчез без следа. Тут уж мы решили, что пора дать дёру. Вот только не знали, куда податься. Да и денег у нас не было. А потом, выхожу я наутро и вижу на камнях, что я под ступеньки приспособил, здоровенный грязный след. Чей след, не поймешь, прежде я таких не видел, но ступня и пальцы имелись. И тянулся тот след в кусты. Взял я оружие — и туда. Да только ничего не нашел.
Позже, среди ночи, слышу скрип за окном спальни. Вскочил, в руке револьвер, и вижу: одна доска, которой я заколотил окно снаружи, оторвана, а к стеклу прижалось лицо. Хоть и темно, но при свете луны я разглядел, что это не человек. Обликом схож, но вот глаза и рот… будто лепили по подобию, но уронили, расплющили и вышла… эта тварь. Образина бледная, как задница шлюхи, вся перекошенная, а глаза красные будто кровь, горят как две плошки, да так ярко, словно она стоит прямо передо мной. Ну, я и выстрелил: дорогое стекло вдребезги, а следом за вспышкой лицо пропало.
Решил я, что с меня хватит, сунул револьвер Сисси, велел запереться и сидеть в доме. Сам схватил топор и на улицу, только слышу, как засов за мной громыхнул. Обежал дом, смотрю, вот он, мелькнул за угол, сам будто голый и ноги чудные. Я следом, обежал дом раз, другой… будто со мной кто в прятки играл. И вдруг замечаю: из окна, разбитого пулей, торчит что-то белое, на вид как простыня. Я и не понял поначалу, что там. И оно втянулось через окно в спальню.
— Выходит, это был дух… или призрак, как ты говорил.
Норвиль кивнул:
— Кинулся к двери, только она заперта, как было велено. Тогда я к окну, давай крушить остатки досок и раму, залез внутрь, весь исцарапанный, в волосах осколки. А Сисси нет, только револьвер на полу. Топор в сторону, хватаю револьвер и вдруг слышу вопль — такой, что кровь в жилах застыла. Я в гостиную, а там… Верь мне, проповедник, тварь держит Сисси, пасть разинула как змея, и зубов там не счесть, да нет, клыков звериных… И как вцепится в голову… кровь так и брызнула. Я выстрелил, все пять пуль всадил в эту тварь. А ей хоть бы что, словно брюхо щекочу. Только уставилась на меня и… Господь мой свидетель, изрыгнула голову бедной Сисси и присосалась к шее, откуда кровь хлещет, и стала сосать, как малыш сиську.
Тут ноги мои подкосились, револьвер выпал. Сам не помню, как очухался и метнулся за топором… Оборачиваюсь, а тварь — вот она, рядом. Я и врезал ей с размаху. Рубанул как надо, и хоть бы капля крови проступила. А тварь сграбастала меня и как швырнет в окно! Будь я проклят, если пулей не вылетел прямо на груду камней из колодца. А погань просочилась сквозь окно, будто вода, и ко мне. Я схватил камень, что под руку подвернулся, и запустил в ее тощее брюхо. Вот тут чего не сделали пули и топор, сделал камень.
Чудище заверещало, будто адский огонь пролился в его глотку, и припустило к колодцу с быстротой, какой мне не случалось видеть. Все вихлялось, словно вот-вот на куски распадется или как если бы все кости внутри перемешались. И с разбегу скакнуло в колодец — было слышно, как плюхнулось в грязь на дне.
Я снова пролез в окно, бросился в гостиную, стараясь не глядеть на бедную Сисси, схватил с полки над очагом дробовик, зажег лампу и вышел во двор уже через дверь — с дробовиком в одной руке и лампой в другой.
Поначалу посветил лампой над колодцем, но разглядеть ничего не смог — слишком темно. Тогда я перегнулся через край и опустил лампу ниже, все время ожидая, что тварь меня схватит. Стенки колодца были вымазаны какой-то слизью, и я видел жижу на дне, куда, верно, нырнула тварь. Теперь на поверхности осталась только легкая рябь.
Остаток ночи я просидел в лесу. Наутро вернулся, выкопал на задворках могилу и, пока не стемнело, похоронил останки Сисси. Потом заново заколотил все окна, заперся и всю ночь просидел посреди гостиной с дробовиком на коленях. Сказать по правде, на оружие я не надеялся, но другого ничего не было — только я и дробовик.
В ту ночь тварь ко мне не сунулась, хотя слышались шорохи вокруг дома и доносился смрад. Как рассвело, я набрался храбрости и вышел наружу. Тело Сисси, обглоданное, лежало возле разрытой могилы. Понятно, ночью сделать такое могли и звери, но, по мне, это не они. Я зарыл останки снова, поглубже, сверху накидал землю и утрамбовал. После срезал два прутика, связал из них крест и воткнул в землю. Ну и отправился в город, где все рассказал. Оказалось, никто даже не подумал подозревать меня в убийстве. И спрашивать не стали — просто заперли в клетку, объявив полоумным, и хоть бы один сходил проверить, мертва Сисси или нет. Им было плевать. Увел я Сисси, и ладно, больше про нее не вспоминали. Зная, что за бабы у них в городке, очень странно. Но Вуд Тик вообще странное место.
После объявился ты, а дальше сам знаешь.


Когда они добрались, солнце уже скатывалось на запад, но было еще светло. Дом из толстых бревен, с массивным дымоходом и нарядной крышей из гладкой, плотно уложенной черепицы выглядел основательно. Любой путник счел бы его подходящим приютом, признал Преподобный.
Норвиль проворно соскочил наземь и, забежав за угол, скрылся из виду. Преподобный привязал коня у крыльца и обошел дом. Его спутник застыл на краю разрытой могилы, рядом на земле валялся разломанный крест. Они долго стояли молча.
Потом Норвиль рухнул на колени:
— Господи Иисусе, я должен был забрать ее отсюда. Он заполучил, что хотел.
— Сделанного не воротишь, — сказал Преподобный Мерсер. — Поднимайся, друг. Горевать не время. Надо осмотреться.
Норвиль встал, но по виду едва держался.
— Соберись, парень, — одернул его Преподобный. — Дело не ждет.
Никаких признаков тела вокруг не было видно — оно исчезло. Преподобный подошел к колодцу, нагнулся и заглянул внутрь. Глубоко. Он чиркнул спичкой о каменный край и бросил ее вниз, проводив взглядом крохотный огонек. Упав на дно, спичка зашипела.
— Ты веришь мне? — спросил Норвиль, стоявший в нескольких шагах за спиной.
— Верю.
— Как же мне быть?
— Как бы ни повернулось дело, ты в любом случае не один. Я останусь с тобой.
— Благодарю, Преподобный, но что ты задумал?
— Я пока не решил. Зайдем в дом и поглядим.
Дом, пусть и небольшой, состоял из двух комнат. Маленькая спальня и большая гостиная с обеденным столом, развалившимся очагом, несколькими скамьями и стульями. Пол гостиной и циновка были заляпаны кровью. Следы крови имелись на стенах и даже на потолке. Преподобный остановился у разрушенного очага и наклонился, разглядывая камни. — Ты заметил на камнях рисунки?
— О чем ты?
— Гляди. — Преподобный провел пальцем по одному из камней, где было высечено странное изображение, вроде фигуры из черточек в обрамлении идущих по кругу маленьких рун. — Такие же на большинстве камней, и думаю, если освободить те, где их не видно, найдем рисунки с обратной стороны. Камни из колодца, верно?
— Так почти все. Колодец-то глубокий.
— Как я убедился. Но символы ты не заметил?
— Да видать, торопился вытащить камни и не заметил.
— Их можно разглядеть, только если знаешь, где искать.
— Как ты?
— Я искал любые знаки. Это мое ремесло. С твоих слов, ни пули, ни топор чудищу не повредили, а брошенный камень заставил его отступить. Вот я и прикинул, что неспроста. Полагаю, это защитные руны.
Преподобный принялся осматривать дом. Он заглянул под кровать, оглядел стены, углы, щели. Прошелся по полу, проверяя половицы. Затем его внимание привлекла измазанная кровью циновка. Приподняв один край, он заметил несколько обрезанных по длине досок, образующих прямоугольник. С помощью ножа Преподобный отковырнул одну, и под ней открылся тайник с небольшим железным сундучком внутри. Оторвав соседние доски, Преподобный рассмотрел сундучок целиком. Тот был закрыт на замок.
— Подай мне топор, — попросил Преподобный.
Норвиль вышел из комнаты и вернулся с топором. Преподобный приложился обухом, размахнулся и одним уверенным ударом сбил замок. Затем открыл сундучок. Внутри лежала книга.
— Зачем кому-то понадобилось прятать книгу под замок? — спросил Норвиль.
Преподобный сел на стоявшую у стола длинную скамью. Норвиль уселся напротив. Открыв книгу, Преподобный перелистал страницы. Затем поднял голову и произнес:
— Кто бы ни выстроил этот дом, для нас они задумали недоброе.
— Для нас? — удивленно отозвался Норвиль. — Кто же мог знать заранее, что мы тут окажемся? — Речь не о нас с тобой. Я имел в виду людей вообще. Говоря «они», я подразумевал тех, кто владел книгой. Это Книга Дофинов. Те же, кто хотел заполучить книгу, готовые за это платить или убивать, верили, что смогут заключить соглашение с темными силами, куда более темными, чем наш Бог, и, выпустив эти силы, станут повелевать ими или станут доверенными слугами. Последнее иногда возможно, но иной вариант исключен. В итоге доверенным слугам всегда находится замена.
— Ты к чему ведешь? — недоуменно переспросил Норвиль.
— Существует завеса, Норвиль, по другую сторону которой таятся чудовища. Нам не дано видеть ту сторону. Но чудовища рвутся в наш мир. И эта книга содержит заклинания, способные их призвать. Некто уже выпустил одно в наш мир.
— Этого кровососа?
— Именно. — Преподобный тряхнул книгой, так что страницы зашелестели. — Взгляни на страницы. Видишь? Буквы и рисунки нанесены вручную. Потрогай страницы.
Норвиль опасливо пощупал страницу двумя пальцами.
— Вроде полотно.
— Это кожа. Человеческая кожа, как гласит книга.
Норвиль отдернул руку.
— Эти каракули ты смог прочесть?
— Да. Когда-то давно я читал перевод и научился разбирать изначальные символы.
— У тебя есть эта же книга?
— Была. Одну из них, переведенную, я утратил. Другую уничтожил.
— А как случилось, что утратил?
— Теперь это не столь важно. Но книгу сюда, похоже, принес тот, кто выстроил дом. Только планам не суждено было сбыться. Тварь, которую призвали, принадлежит к низшей иерархии, но она отпугнула хозяев или разделалась с ними на тот же манер, как с бедной Сисси. Там, откуда она явилось, мокро — вот она и таится в колодце. И тварь голодна. Всегда голодна. Пусть из мелких демонов, но паскудная. — Раз тварь из-за этой, как ее, завесы, на кой кому-то вытаскивать ее оттуда?
— Норвиль, не следует недооценивать людскую глупость и алчность.
— Ну, коли чудище вызвала книга, сожжем ее, и делу конец.
— Мысль неплохая, но вряд ли поправит дело. Пока есть время, мне стоит как следует изучить книгу и поискать решение. Думаю, именно те, кто принес ее сюда, выпустили тварь. Потом они поняли свою ошибку, нанесли защитные руны на камни и заключили тварь в колодце, где та любила укрываться, ведь она из мест, где всегда мокро. А затем кто-то вроде тебя достал из колодца камни и освободил тварь. После другой, из уцелевших, скажем проповедник, сумел узнать достаточно, чтобы заключить тварь снова. Наконец, явился ты и опять ее выпустил.
— Так законопатим ее обратно, — предложил Норвиль.
Преподобный покачал головой:
— Со временем кто-нибудь снова распечатает колодец.
— Надо сровнять кладку с землей, положить сверху камни и закидать глиной.
— Недостаточно. Нет гарантий, что в будущем какой-нибудь болван не надумает раскопать холм. Нет, тварь следует убить. Вот что, пока светло, расседлай коня и заведи его внутрь, где безопаснее.
— Неужто в дом?
— С каких пор ты стал такой разборчивый? Я не собираюсь оставлять коня на растерзание. Захочет тварь поживиться, придется пожаловать к нам в гости.
— Всё, уяснил.
— Внеси внутрь мое седло и упряжь. И те камни из колодца. Но только из колодца. Сложи их в гостиной.
— А тех, что из очага, не хватит?
— Для них есть применение. И помни: один камень может обратить тварь в бегство, но вряд ли убьет. Давай, Норвиль. Солнце садится, а темнота — наш первый враг.

Когда камни лежали кучей посреди гостиной, а конь стоял неподалеку, Преподобный оторвался от книги и приказал:
— Сложи из камней круг, чтобы мы оказались внутри, и пусть он будет пошире. У дальнего края комнаты выложи из них линию, коня заведи к стене за нее. Да оставь побольше места, если он вдруг всполошится. Взнуздай его и привяжи к крюку в стене.
— А ты пока чем займешься?
— Продолжу чтение, — ответил Преподобный. — Придется мне довериться. Я — единственная преграда между тобой и этой тварью.
Норвиль принялся раскладывать камни.
Уже почти стемнело, когда камни лежали кругом вокруг стола и цепочкой тянулись от одной стены к другой, огораживая пространство с привязанной к стене лошадью.
Преподобный прервал чтение.
— Ты закончил?
— Почти, — отозвался Норвиль. — Только заколочу окно в спальне. Проку в том немного, ведь тварь пролезает в любую щель, но хоть задержит ее на время.
— Оставь как есть, и пусть дверь в спальню будет приоткрыта.
— Ты уверен?
— Вполне.
Преподобный положил перед собой на стол один камень, извлек из ячеек на ремне патроны, вытащил нож и стал прилежно переносить символы прямо на пули. Благо, это не составляло труда — символы представляли собой схематическую фигуру из черточек с завитушками по кругу. За час он нанес символы на двенадцать пуль, после чего зарядил ими оба револьвера.
— Зажечь лампу? — спросил Норвиль.
— Не нужно. У тебя есть дробовик и топор. Возьми их, они могут понадобиться, и возвращайся в круг.


Пока они ждали, расположившись на полу в центре круга, Преподобный нацарапал символы с камня на лезвии топора. Он подумал о патронах дробовика, но решил, что толку не будет: патроны заряжены картечью, а наносить символы на картечь — непосильное дело.
Положив топор посередке, Преподобный протянул Норвилю дробовик.
— Дробовик останется дробовиком, — заметил он. — Тварь он не прикончит, но отвлечет. Улучишь момент, стреляй или сиди на месте и ни при каких обстоятельствах не выходи из круга. Я сделал на топоре символы, он может пригодиться.
— А круг точно ее удержит?
— Наверняка не скажу.
Норвиль сглотнул.

Тянулись часы — они ждали, ловя малейший шорох. Преподобный достал маленькую фляжку из седельной сумки.
— Это я держу больше для медицинских целей, однако холодает, так что стоит пропустить по глотку, но не больше.
Они по очереди приложились, и фляжка отправилась в сумку. В тот же миг дом наполнило зловоние. Букет из запахов склепа, скотобойни и отхожего места.
— Она рядом, — прошептал Норвиль. — Это ее вонь.
Преподобный приложил палец к губам, призывая к молчанию.
Снаружи донеслись шорохи, но кто их издавал, оставалось загадкой. Наконец из спальни долетел звук, как от упавшего на пол мокрого белья.
Норвиль покосился на Преподобного. Тот кивнул, давая понять, что слышал, и взвел курки обоих револьверов.
В комнате было темно, но привыкшие к темноте глаза Преподобного различали очертания предметов. Он заметил, как шевельнулась приоткрытая дверь в спальню. Следом дверной косяк обхватила рука, белая и распухшая, как лепесток орхидеи, и длинные, будто стебли, пальцы толкнули дверь вперед, впустив через порог ручеек мутной воды.
Краем глаза Преподобный уловил движение Норвиля и, вытянув руку, придержал его за плечо.
Дверь распахнулась шире, и тварь пролезла в гостиную. Двигалась она необычно, точно слепленная из мягкого воска. Покрытое илом тело мертвенно-бледное. Тварь была бесполой: место, отведенное гениталиям, было гладким, как обкатанная водой речная галька. Рослая, колени при движении слегка выгибались в стороны, и вся она странно подрагивала, словно вот-вот лопнет и разлетится в разные стороны. Маленькая голова состояла преимущественно из пасти, с тонкими прорезями глаз и отверстием на месте носа. Тощие изогнутые ноги заканчивались широкими приплюснутыми ступнями, вроде четырехлистника с когтями на каждом пальце.
Странной, тягучей поступью, раскачиваясь и изгибаясь, тварь приближалась, пока не оказалась напротив. Подавшись вперед, она принюхалась. Отверстие на месте носа расширилось и затрепетало.
«Она чует нас, — подумал Преподобный. — Справедливо, уж мы-то подавно ее чуем».
В следующий миг тварь разинула пасть и метнулась вперед.
Но едва достигла камней, невидимый барьер отбросил ее обратно, а на теле твари проступили пульсирующие синие пятна. Она проехалась по полу в луже из собственной грязи и слизи.
— Камни действуют, — заключил Преподобный.
Чудище тут же бросилось снова. Норвиль вскинул дробовик и выстрелил. Картечь прошила тварь насквозь и загрохотала по противоположной стене. Дыра от картечи не кровоточила и быстро затянулась, словно ее и не было.
Преподобный Мерсер вскочил на ноги, быстро прицелился и выстрелил. Теперь пуля пронзила тварь с чавкающим звуком, вырвав сгусток слизи и какой-то темной субстанции. Тварь, впрочем, это не остановило. Снова врезавшись в невидимую стену, она с воем отлетела. И поволочилась в обход круга, направляясь к привязанному за камнями коню. Тот в ужасе попятился и рванул поводья, лопнувшие, будто гнилые нитки. Затем сорвался с места, так что из-под копыт во все стороны полетели камни, и пронесся по границе круга, следом в образовавшуюся брешь в круг ворвалась тварь.
Преподобный выстрелил снова. Тварь заверещала, как свинья, и отпрянула. И сразу метнулась вперед, ухватила Преподобного за горло и отправила кувырком через всю комнату, так что в другом конце он влетел в бок обезумевшего коня.
Норвиль перехватил дробовик и выстрелил в упор в разинутую пасть, однако эффект был тот же, как если бы тварь проглотила несколько мошек. Она ухватила дробовик за дуло и, как рычагом, запустила скорчившегося Норвиля по полу собирать занозы, пока тот не захлопнул собственным телом дверь в спальню.
Тварь скакнула вперед, но защитный круг ее удержал. Здесь не пройти. Тогда она развернулась в поисках выхода, и в этот миг Преподобный, который уже вскочил на ноги, дважды выстрелил твари в спину, заставив нырнуть вперед, как раз через брешь, прямо на камни, что прежде укрывали коня. Тварь врезалась в камни головой, завизжала и выпрямилась одним расплывчатым движением, словно струя водопада. След от камня горел на голове ярким пятном.
— Скорее в круг, — позвал Преподобный. — Замкни его.
Норвиль не заставил просить себя дважды. Он прыгнул внутрь круга и стал сгребать камни обеими руками. Тем временем Преподобный откинул левой рукой полы сюртука, выставил вперед правую ногу, вскинул револьвер, тщательно прицелился и выстрелил. Раз, другой.
Обе пули попали в цель — в голову и горло твари. Они возымели эффект. Чудище с хлюпаньем распласталось, но, едва успев коснуться пола, завертелось червяком на сковороде и по-змеиному быстро вцепилось в сапог Преподобного, в один миг вновь представ перед ним в полный рост.
Преподобный Мерсер угостил тварь дулом разряженного револьвера, та в ответ попыталась его сграбастать. Преподобный увернулся и врезал кулаком, но удар лишь раззадорил страшилище. Тварь разинула пасть — и воздух наполнился нестерпимым зловонием. Второй револьвер выпустил пулю прямиком в отверстие, служившее твари носом, та завалилась назад и впилась зубами в половицы.
Преподобный запрыгнул в круг.
Когда он обернулся, чудище, как огромный слизняк, ползло по стене, оставляя за собой липкий след. Добравшись до потолка, тварь устремилась дальше с проворством насекомого.
Конь тем временем забился в угол, уткнувшись мордой в бревна. Тварь свалилась ему на спину, челюсти сомкнулись на голове коня, и тот встал на дыбы, замолотил передними ногами и завалился на спину. Тварь оказалась под ним, но прыти у нее не убавилось. В один миг она развернула коня на бок, словно набитую перьями подушку, с хрустом вгрызаясь ему в череп. Конь дернулся и застыл, а тварь принялась сосать. Кровь ручейками струилась по краям ее рыхлой пасти.
Преподобный сунул револьвер в кобуру, нагнулся, схватил топор и выпрыгнул из круга. Тварь заметила его приближение, отшвырнула коня, подпрыгнула и побежала по стене. Когда Преподобный кинулся следом, она сорвалась со стены прямо на него.
Размахнувшись, преподобный рубанул тварь по шее, отбросив ее назад. Узкие щелки глаз расширились и полыхнули красным. Тварь снова взметнулась, уже медленнее, чем раньше, и кинулась к двери. Пока возилась с задвижкой, новый удар Преподобного отправил ее на колени. В тот же миг она подцепила когтями дверь и потянула. Дверь со скрипом подалась, открыв небольшую щель, и этого хватило. Тварь шмыгнула туда, точно змея. Преподобный пнул дверь, только чтобы увидеть, как чудище протискивается в окно. Он отбросил топор и, прежде чем оно скрылось, вскинул револьвер и дважды выстрелил.
Подбежав к окну, Преподобный Мерсер выглянул наружу. Раскачиваясь, падая и поднимаясь, тварь волочилась в сторону колодца. Преподобный выставил револьвер в окно, для устойчивости положив ствол на оконную раму, и выстрелил снова. Пуля попала чудищу в шею, и оно рухнуло на землю.
Вновь подхватив топор, Преподобный пролез в окно. К тому времени тварь успела доползти до колодца и как раз дотянулась до края, когда Преподобный настиг ее и несколько раз подряд, насколько осталось сил, обрушил зачарованный топор на изуродованную голову.
Пока он наносил удары, небо на востоке розовело. Дыхание с хрипом вырывалось из груди, словно холодный северный ветер. С последним взмахом солнце взошло над горизонтом, и ноги его подкосились.
Когда он пришел в себя и огляделся, тварь не шевелилась. Норвиль стоял неподалеку с одним из помеченных камней наготове.
— Ловко ты управился, даже мешать не пришлось, — сказал он.
Кивнув, Преподобный сделал глубокий вдох.
— В сумке. Тащи снадобье. Самое время подлечиться.
Через несколько мгновений Норвиль вернулся с фляжкой. Приложившись как следует, Преподобный отдал фляжку Норвилю.
Солнце взобралось повыше, поднялся ветерок и пришло время довершить дело. Тварь распласталась возле колодца, выпустив наружу мерзкое нутро: обломки лошадиных костей, сгустки крови, ошметки чего-то, от одного вида которого сводило желудок. Рассыпанные по камню клыки походили на кучку брошенных лезвий.
То, что можно было сжечь, отправилось в костер из сухостоя и опавших листьев, клыки и другие останки зарыли поглубже, обложив со всех сторон камнями с охранными знаками.
Близился вечер, когда костер догорел. Они допили фляжку и отправились ночевать в дом, где их никто не потревожил. Наутро жилище предали огню, пустив на растопку Книгу Дофинов. Когда дом загорелся, Преподобный взглянул вверх. Небо очистилось от ползущих туч.
Они двинулись в путь. Преподобный нес на плече седельные сумки, а Норвиль тащил наволочку, набитую остатками съестных припасов. Черный дым за их спинами столбом поднимался вверх, к ночи на месте дома осталось лишь тлеющее пепелище.