«Меня зовут чад» Кристофер Триана

На чердаке находилась коробка, доверху забитая VHS-кассетами.
В коробке среди записанных с телевизора фильмов "Рокки III", "Самая плохая ведьма" было несколько кассет с этикетками: Home Movies. У меня защемило сердце, когда я увидел надписи, выведенные изящным почерком моей умершей матери, поэтому я перенес коробку с чердака дома моих родителей в гостиную. Я решил продать дом, вещи, которые я собирался оставить себе, находились с одной стороны, а пожертвования - с другой.
Когда я вынул кассеты, то увидел, что на дне коробки находится видеомагнитофон. Я уже много лет не видел таких видеомагнитофонов, тем более таких ранних моделей - большого металлического устройства, тяжелого настолько, что им можно было забивать железнодорожные колья. Я вспоминал, что магнитофон стоял на полке под нашим старым ламповым телевизором с переключателем, который нужно было поворачивать плоскогубцами. Каждая кассета Home Movie была помечена годами, и все они были середины 1980-х годов, в то время, когда я был еще ребенком. Но я не помнил, чтобы когда-либо смотрел эти кассеты. Отец на протяжении многих лет снимал огромное количество видео - он увлекался камерами и гаджетами, - но самые первые видеозаписи, которые я помню, были сняты в 1989 году, когда мы ездили в Disney, Gatlinburg и Universal Studios, открывшуюся летом 1990 года.
Отец перешел на цифровые технологии раньше, чем большинство людей, и все было перенесено на компьютерные файлы и DVD. Я уже просмотрел все эти записи, после его смерти ностальгия накатила на меня, как цунами. Похоже, что о первых кассетах VHS все забыли: мои предки умерли в течение месяца друг за другом, оставив эту потрепанную коробку с записями на память, спрятанную среди кучи рождественских гирлянд и пластмассовых фонарей из тыквы. Я подумал о Джени.
Может быть, причиной тому, что кассеты хранились на чердаке и о них забыли, была именно она.
Когда мама и папа были еще живы, они не часто вспоминали о моей старшей сестре. Ее трагическая смерть в возрасте восьми лет сильно ранила их сердца, и они никогда не позволяли воспоминаниям вырваться наружу.
Возможно, им было слишком больно пересматривать домашние фильмы с ней, но мама и папа не могли выкинуть кассеты, так же, как не могли заставить себя посмотреть их.
Мысль о том, что на кассетах может быть моя сестра, не давала мне покоя.
Мои воспоминания о ней были очень размытыми и блеклыми. Единственный четкий мысленный образ, который у меня сохранился, был связан с фотографией, которую мама держала на камине - маленькая светловолосая девочка с грустными глазами, которая сидит перед именинным тортом. Резкий контраст всегда угнетал меня. Словно Джени догадывалась, что этот день рождения станет для нее последним. Мне было всего семь лет, когда мою сестру сбил пьяный водитель. Кассеты с записями - уникальный шанс перемотать жизнь назад.
Я закрыл коробку и забрал ее к себе домой.


Полина, по крайней мере, позволила мне забрать один из телевизоров с собой, когда мы разошлись. Это был один из немногих предметов, из-за которых она не стала со мной спорить, когда я переехал в квартиру, оставив жену и двух мальчиков в доме, за который я расплачивался последние одиннадцать лет. Мне было больно жить отдельно от Люка и Мэтта, но я просто не мог простить жене ее измену. Жить самостоятельно - впервые за несколько десятилетий - казалось лучшим решением, чем заставлять сыновей расти, наблюдая, как их родители состоят в разлаженных отношениях. Развод все еще был в процессе, но я уже несколько месяцев жил один, когда мама скончалась, вслед за папой. Я был их единственным живым ребенком, поэтому они оставили мне дом. Я думал о том, чтобы переехать в дом, но, поскольку мой развод становился все более вероятным, я нуждался в деньгах, которые можно было бы выручить от продажи. Мне было больно избавляться от дома, в котором я вырос, но всем нам в какой-то момент приходится принимать решение.
Большинство моих вещей все еще находились в квартире, но я забрал телевизор, для просмотра матчей "Mets" и "Giants". Подключив видеомагнитофон, я выключил свет, чтобы создать нужную атмосферу, как я поступал всякий раз, когда смотрел фильмы с мальчиками. По дороге домой я даже заехал в магазин и купил упаковку попкорна.
Все, что было записано на этих кассетах, имело особое значение. Я хотел придать присмотру особый настрой, которого он заслуживал.
Когда запустилась первая кассета, мне пришлось настраивать трекинг, возиться с кнопками, пока помехи и скачки не сгладились. Я усмехнулся, размышляя, что бы подумали мои сыновья о таком архаичном устройстве, и, черт возьми, от этого я почувствовал себя старым. Изображение прояснилось, и я сел в кресло, наблюдая за мелькающими на экране зернистыми кадрами.
На экране мелькали дома и тротуары. Тот, кто снимал видео, осуществлял съемку изнутри движущегося автомобиля. Машина двигалась по жилому району. Листва на деревьях была красной и оранжевой, а опавшие листья разлетались по тротуару, скребя его, как кошки своими когтями. По маркам и моделям машин, которые находились на улице, я понял, что видео действительно было снято в 1986 году, как и было указано на этикетке. В моей душе возникла теплая, волнующая сентиментальность. Машина повернула, и камера тоже, на экране показалась незнакомая мне школа. Дети весело спускались по ступенькам, некоторые прыгали, некоторые скакали от восторга. По всей видимости, это была начальная школа, и учебный день только что закончился.
Наверное, мама с папой записали на пленку, как мы с Джени выходим из школы, - подумал я. - Может быть, был важный день. Кажется, в этом году я пошел в первый класс, а Джени училась во втором или третьем...
...и еще жива.
Машина остановилась у обочины, двигатель работал на холостом ходу. В течение нескольких минут дети выходили из школы. Автобусы и микроавтобусы заполнялись; больше ничего не происходило.
Я опустился в кресле.
Ну же...
Я как раз собирался перемотать видео вперед, когда камера приблизилась, и я увидел знакомого мальчика с короткой светлой стрижкой, в вельветовых брюках и черно-желтой куртке на пуговицах, такой же блестящей, как у спортивных команд. На рукавах виднелись нашивки с логотипами супергероев. Я узнал его, потому что у меня были такие же нашивки и такая же куртка.
Срань господня.
Да это же я.
Я наблюдал, как я на экране спускаюсь по ступенькам, с металлическим ланчбоксом в руке и, рюкзаком на плечах.
Сейчас, спустя более тридцати лет после создания фильма, сидя в своем кресле, я смотрел на "Маленького меня" с радостью и горечью. Из моей груди вырвался вздох, из уголка одного глаза выкатилась слеза. Я ожидал, что Маленький Я подбежит к камере, заберется в машину и расскажет маме и папе о том, как прошел его день (тогда мне пришло в голову, что на записи еще никто не говорил), но вместо этого мальчик побежал по тротуару к детской площадке. Камера последовала за ним. Возле качелей стояла стройная блондинка в осеннем пальто. На ее глазах были большие солнцезащитные очки времен 70-х годов. Когда Маленький Я увидел ее, он ускорил шаг, и женщина присела на корточки, радушно встречая его распростертыми объятиями. Она подхватила его и закружилась с ним. Маленький Я захохотал от всей души.
Я не узнавал эту женщину.
Моя мама всегда была небольшого роста, с темно-каштановыми волосами. У меня не было ни одной тети или другой родственницы, похожей на эту женщину. Даже когда она подняла солнцезащитные очки на голове, я все равно не смог ее узнать. Она могла быть няней или другом семьи, о которой я давно забыл, но зачем маме и папе идти в школу, чтобы заснять, как кто-то другой забирает меня? Прежде чем я успел задать себе еще какие-нибудь вопросы, видео внезапно прервалось, на экране возникла статическая помеха и затем начался следующий фрагмент. Видео было похожим: Маленький Я шел по тротуару перед школой и встретил светловолосую женщину, но одежда на нас была другая, значит, съемки проводились в другой день. На сей раз машина некоторое время следовала за ними по улице, снимая их, пока они не подошли к небольшому дому и не вошли внутрь.
Я услышал за кадром голос моей мамы.
- А вот и мы, - сказала она.
Затем последовал голос моего отца.
- Я разобрался.
- Похоже, легкий доступ с заднего входа.
- Да, на карте тоже так указано. Сзади только лес.
Наступила тишина, после чего снова заговорила мама.
- Выглядит неплохо.
Видео оборвалось.
Я отложил свой пакет с попкорном и уселся на краешек кресла.
Что за чертовщина?
Единственное, о чем я мог думать, это о том, что мои родители следят за моей няней, убеждаясь, что со мной все в порядке. Родители, как известно, устанавливают в своих домах скрытые камеры, чтобы следить за тем, как заботятся об их детях. Но мы прожили в одном доме всю мою жизнь, а это место не было нашим домом. Возможно, это был дом женщины, а может быть, детсад для детей на дому.
На экране появились статические помехи.
Следующий ролик был снят на заднем дворе. На земле лежало намного больше листьев, чем в предыдущих видео. Значит, прошло время. На экране были видны голые ветви деревьев, а также небольшие кусты, увитые красными и оранжевыми цветами осени. Тот, кто снимал, находился в лесу за тем самым домом, в который, похоже, заходили Маленький Я и женщина. Камера показывала, как Маленькая Я рисует мелом на деревянной доске. Не знаю, почему, но у меня от увиденного перехватило дыхание. При мысли о том, зачем отец крадется по лесу, снимая меня на камеру, издалека, как подглядывающий Том, у меня пересохло во рту.
За кадром раздался голос мамы.
- Мне кажется, все правильно.
Потом заговорил папа.
- Да, я тоже так думаю, Бетти.
Бетти?
Мою маму звали Эва.
Папа никогда не называл ее Бетти. И никто не называл.
Душевные воспоминания, которые переполняли меня, быстро превращались в моем желудке в нечто черное и густое. Я внезапно почувствовал необъяснимую тревогу, непонятный страх пополз от горла вниз к паху.
- Я буду держать камеру, - сказала мама.
Папа недовольно хмыкнул.
- Давай просто выключим ее.
- Нет, нет. Сейчас особенный момент.
- Верно. Так давай не будем его портить...
- Гарри, я хочу записать всё на плёнку.
Гарри?
Моего отца звали Джексон. Это что, какая-то ролевая игра?
Может быть, это вообще фильм. Не привычное домашнее видео, а любительский фильм.
Мама и папа выступали в качестве актеров, изображая персонажей по имени Бетти и Гарри. Но в этом не было никакого смысла. Если это было правдой, то зачем им было скрываться от камеры и упоминать о том, что они используют камеру? В 1980-х годах так называемые "found footage" фильмы еще не снимались.
- Ладно, хорошо, - сказал папа. Камера, должно быть, была передана маме, потому что изображение закрутилось, показывая серое небо и размытую скалистую местность. - Только будь готова идти, когда я вернусь.
- Буду, буду.
Камера резко поднялась и остановилась на Маленьком Я.
И тут я поднялся с кресла и опустился на колени на пол перед экраном. Я вспотел.
На видео мужчина бежал через лес. Он был так молод - тело стройное, волосы густые, - что я не сразу узнала отца. Он быстро бежал, продираясь сквозь заросли, и забежал во двор, где Маленький Я поднял на него глаза. Лицо мальчика побелело от шока. Я тяжело сглотнул, увидев ужас в глазах Mаленького Я. Когда отец настиг мальчика, тот закричал и бросился бежать.
- Что здесь, черт возьми, происходит? - спросил я у телевизора.
Папа догнал Маленького Меня и схватил его на руки. Он не поднял мальчика - он схватил его, как грабитель в бронированном автомобиле наличные деньги. Камера слегка покачнулась, и я услышал, как мама тяжело дышит, из ее горла вырвалось несколько взволнованных хныканий.
- Мамочка! - закричал Mаленький Я.
Сзади появился папа с мальчиком, пинающим ногами. Маленький Я смотрел не на женщину, державшую камеру, а на дом, он вытянул руки и звал маму.


Нет.
Это не могло быть тем, на что похоже. Просто не могло. Наверное, это прикол или нечто подобное.
Я ждал продолжения, но на экране были только статические помехи. Я перемотал пленку вперед до самого конца. Ничего. Я вытащил первую кассету, взял вторую с надписью 1986 и вставил ее.
Маленький Я находился в каком-то темном месте. Судя по всему, это было подземелье, вроде пещеры или подвала. Единственная лампочка была направлена прямо на его лицо, и он щурился от света. Позади него были только серые и черные тени на влажном бетоне.
Я видел только лицо и верхнюю часть тела, но этого оказалось достаточно, чтобы рассмотреть ремни, которыми он был пристегнут к стулу, на котором сидел.
Я услышал, как мой отец за камерой сказал.
- Все может быть гораздо проще, сынок.
От этой фразы, Я Bзрослый вздрогнул. В недрах моего подсознания зародился страх.
Маленький Я, хныча повернул голову.
- Ты создаешь проблемы, - сказал ему отец. - У меня вся ночь впереди.
Кто-то прошелся перед камерой, а затем скрылся в темноте. Когда я услышал ее голос, я понял, что это была моя мама.
Или та, кого я считал своей мамой.
- Джексон, - сказала она, - не будь так строг к мальчику. Он одумается, как и его сестра.
Я понял, что она использовала имя, под которым я всегда знал своего отца. Она держала перед камерой белую доску. На ней было написано:
Отчет о проделанной работе. Чад.
19 ноября 1986 года.
- Я хочу, чтобы он был больше похож на свою сестру, - сказал папа. - Если он не изменится, ему придется уйти.
Уйти?
Я напуганный, шепотом, повторил сказанное слово, хотя то, что меня страшило, уже произошло несколько десятилетий назад.
- Не говори так, - сказала мама. - Я знаю, что он справится. Я не хочу потерять еще одного сына.
Что? Мои родители никогда не говорили о другом сыне. Смысл этой записи становился все более мрачным.
- Давай продолжим, Эва.
Доску убрали с экрана. Маленький Я наклонил голову от яркого света.
- Хорошо, малыш, - сказал отец, немного успокоившись. - Когда я называю тебя Чадом, ты должен откликаться. Это твое имя.
Ну, да, конечно, - подумал я.
Меня всегда так звали. Но Маленький Я что-то пробормотал.
- Что такое? - спросил папа.
Голос у мальчика был такой слабый.
- Грег... меня зовут...
Тень нависла над Маленьким Я, и он закричал. Я увидел спину отца, который стоял перед мальчиком. В его руке было что-то металлическое. Он взмахнул рукой, и я вздрогнул от звука громкого треска.
- Ты же понимаешь, чем тебе грозит это имя! - крикнул отец.
Он ткнул чем-то в бок Маленького Меня. Снова раздался треск, и на этот раз я увидел голубое свечение электрического тока прямо перед тем, как папа ткнул электрошокером в Маленького Меня. Он судорожно дергался на сиденье, когда через него проходил электрический ток. Он был слишком парализован, чтобы закричать... но я закричал вместо него. Я встал и повернулся спиной к экрану, не в силах вынести суровую реальность того, что я видел. Все, что я знал о своей семье, о себе - рушилось, обнажая самое черное подбрюшье, на лицо с которого сняли маску, было страшно смотреть.
- Назови свое имя! - крикнул отец.
Мальчик рыдал, но ему все же удалось.
- Чад... меня зовут Чад.


На остальных пленках был записан весь процесс.
Маленький Я был подвергнут деконструкции, а затем перепрограммирован. Мои "родители" при помощи пыток и поощрений заставляли мальчика не просто говорить то, что они хотели, а самому поверить в это. Они действовали мастерски. Мне стало интересно, где и как они научились промывать людям мозги, как будто они были сотрудниками ЦРУ. Это был один из многих вопросов, которые у меня возникли. Моя жизнь была ложью - голограммой, фантомом. Все, что было сейчас, это тайна и сумасшествие.
Мои родители оказались похитителями.
Я не являлся их сыном. Я - жертва.
Меня украли со двора моей матери и держали связанным в подвале, кормили только тогда, когда я подчинялся альтернативной реальности, которую придумали для меня похитители. Когда я сопротивлялся, меня били розгами, как скота. Иногда меня били ремнем. Иногда на меня выливали ледяную воду и заставляли сидеть мокрым в подвале, посреди зимы, до тех пор, пока я не посинею. Но когда я был хорошим мальчиком, мне давали игрушки и разные игры. Мне давали печенье и разрешали смотреть "Romper Room" и воскресные мультфильмы по утрам. В дальнейшем, мне даже разрешили выходить из подвала, и ко второй части кассеты за 1987 год отчеты о прогрессе в развитии были почти полностью положительными. У меня была своя комната, много игрушек, и, казалось, я почти все время пребывал в хорошем настроении. Единственной отрицательной оценкой (мама отметила ее на экране) были плохие сны, в которых я мочился в постель. В остальном я оставался для них драгоценным сыном, мальчиком, которого они всегда хотели.
Я рос здоровым. Я был счастлив. Я был Чадом.
На видео 1988 года не было никаких отчетов о прогрессе. С этого времени началось домашнее видео. Были игры на заднем дворе. Были Рождественские утренники. Были барбекю, катание с горок, вечеринки по случаю дня рождения и маленькие шоу, которые я устраивал для своих родителей: пел, танцевал и рассказывал неубедительные детские шутки. А еще была Джени.
Моя старшая сестра с грустными глазами и светлыми косичками. Видео с ней было тем единственным, что из этой коробки с кошмарами приносило мне хоть какую-то радость, хотя и горько-сладкую, учитывая все, что я узнал.
Очевидно, что она не была моей настоящей сестрой. От этого я не перестал любить ее меньше, но я начал задумываться, была ли она родной дочерью мамы и папы или еще одним похищенным ребенком. То, что во время отчетов об успеваемости они говорили, что она успевает лучше, чем Маленький Я, свидетельствовало о последнем. Может быть, поэтому ее глаза всегда были такими грустными, даже когда она улыбалась. За ними что-то происходило (о чем я узнаю на следующей кассете), но в данный момент я просто наслаждался, наблюдая за ней. Слезы навернулись на мои глаза, когда я увидел, как мы играем во дворе, но мои эмоции резко изменились, когда к нам присоединился папа. Мы все дружно играли и смеялись, а Маленький Я выглядел особенно счастливым, именно таким я помнил свое детство. Я определенно не помнил ни ремня, ни розг. Мои воспоминания о подростковом возрасте были такими же приятными, как и мои взрослые годы с родителями. Я всегда чувствовал, что у меня дружная и любящая семья, и всегда был признателен за это.
Но вторая часть VHS за 1988 год началась с возвращения в подвал. На этот раз Маленький Я был не единственным связанным. Джени находилась рядом с ним, прикованная к радиатору. Я ахнул, когда увидел синяки на ее руках, синяк под глазом и окровавленную губу.
- Вы сукины дети, - сказал я, и мне захотелось перенестись во времени и взять своих сородичей за горло.
Это было ужасное чувство - желать зла людям, которые вырастили меня, маме и папе, которых я всегда любил. Но они оказались не теми, кем я их считала. Отец был преступником и садистом. Он был мерзким растлителем детей.
Мама оказалась не лучше. Для меня это разоблачение было равносильно повторной их потере. Даже больнее, чем обычная скорбь, потому что это омрачало приятные воспоминания, благодаря которым горе переносится легче. На видео мама заговорила первой.
- Маленькая лгунья. Ты все время притворялась, Джени. Разве ты не знаешь, что маленькой девочке нельзя лгать?
Джени шмыгнула носом, но не заплакала. Ее лицо было словно из гранита. Такой взгляд был чужд столь юной девушке. Она казалась сильной не по годам, даже вызывающей.
Хотя она была еще ребенком, она не позволила этим больным людям сломить ее. Мне захотелось протянуть руку через телевизор и вытащить ее из подвала, из самого времени. Она должна находиться здесь, со мной, а не быть запечатленной в этом тягостном, позабытом воспоминании.
- Мы отдали тебе все, - продолжала мама, - и чем ты решила отплатить нам? Тем, что лгала нам! Все это время ты притворялась! Притворяясь, что любишь нас так, как маленькая девочка должна любить своих маму и папу, - oна приблизилась к камере, отбрасывая угрожающую тень на лица детей. - Ты разбила нам сердца, маленькая сучка.
Мама ударила ее. Маленький Я заплакал, умоляя ее остановиться.
- Заткнись, Чад! Мы от тебя тоже не в восторге, молодой человек.
- Пожалуйста, мамочка, - сказал он. - Я люблю тебя и папу.
- Да, именно! - рявкнул отец за кадром. - Если ты так нас любишь, почему ты пошел с Джени, когда она пыталась убежать?
Прежде чем Маленький Я успел ответить, Джени сказала.
- Он не виноват. Я виновата. Он не знал, куда я его веду.
- И куда ты собиралась его отвести? - спросила мама. - Ты думаешь, что кто-нибудь другой взял бы тебя, а? Думаешь, кто-нибудь другой будет любить парочку неблагодарных, подлых сопляков? Вы должны быть благодарны за то, что у вас есть мы, но ох, нет. Только не маленькая мисс Джени. Она обязательно должна быть нарушительницей спокойствия...
- Я просто хочу домой! - сказала Джени. Ее лицо покраснело. В конце концов, для нее наступил переломный момент. - Я хочу к маме и папе!
Значит, ее тоже похитили. Только ее разум не так легко сломался, как у Маленького Меня. Она поддерживала их иллюзию семейного благополучия, завоевала достаточно доверия и свободы, чтобы иметь возможность сбежать, когда наступит подходящий момент. И, благослови ее Господь, она пыталась спасти и меня.
Мама ударила ее электрошокером.
- Дрянь, - сказала она, покачав головой. - Ничтожество.
Мама повернулась к камере. Ее лицо, хотя и выглядело более молодым и гладким, было для меня ужаснее, чем я мог себе представить. В глубине ее глаз я видел только бездонную жестокость и эгоизм. Она была демоном, чудовищем.
- Мы никогда не сможем добиться от нее того, что нам нужно, - сказала она папе.
- Ты ведь понимаешь это, не так ли?
Теперь папа проявил сочувствие.
- Пойдем, Эва.
Теперь смена их имен приобрела для меня смысл. Псевдонимы, на всякий случай...
- Я знаю, что она папина дочка, - сказала мама, - но с ней одни проблемы. Чад сейчас такой хороший мальчик. Он не такой притворщик, как она. Нам не нужно, чтобы она оказывала на него дурное влияние или, что еще хуже, забрала его у нас. В следующий раз, когда она утащит его ночью, нам возможно не посчастливится поймать их. Мы же как раз собирались отдать их в государственную школу.
Я услышал, как папа вздохнул.
- Ты права, дорогая.
И это был конец Джени.


Не было никакого пьяного водителя. Черт, даже аварии не было. Я знаю, потому что видел видео. Я видел то, что случилось с моей старшей сестрой 14 сентября 1988 года, сквозь потоки слез. Это была последняя запись, которую я смог заставить себя посмотреть в тот вечер. Несколько дней спустя я увидел, что все остальные домашние видеозаписи были такими же нормальными и радостными, какой я всегда помнил свою жизнь. Больше не было ни отчетов об успеваемости, ни наказаний, только моя счастливая маленькая семья на протяжении тридцати лет.
Остановив видеомагнитофон, я выключил телевизор и пошел в ванную. Я сел на унитаз и зарыдал, израсходовав половину рулона банных салфеток. Я давно так сильно не плакал, ни когда уличил Полину в измене, даже когда я хоронил своих родителей. Сейчас горе было тяжелее, глубже, и помимо печали в душе поселился ужас.
Когда я наконец овладел собой, я надел туфли и взял ключи. Я всегда включаю музыку, когда за рулем, но сегодня я не включил музыку по дороге к дому родителей, поэтому все, что я слышал, это стук лопаты, которую я положил в багажник машины, которая с лязгом двигалась вперед и назад, когда я проезжал повороты и ехал быстрее, чем следовало.
Когда я въехал на подъездную дорожку, в доме было темно. Я не ощущал прежней теплой ностальгии, которая всегда переполняла меня, особенно после того, как я уехал из дома в колледж. Каждый мой приезд сюда заставлял меня чувствовать себя в безопасности, в любви. Теперь же я чувствовал себя так, словно угодил в яму к упырю. Это был не семейный дом, а дом с привидениями, место, где поселился и обжился ужас. На крыльце дома моя рука дрожала, когда я пытался вставить ключ в замок. У меня кружилась голова, меня тошнило, и мне приходилось напоминать себе о необходимости дышать, пока я опиралась на лопату для опоры.
Пожалуйста...
Я так хотел ошибиться. Несмотря на все, что я увидел на кассетах, я все еще хотел, чтобы это оказался какой-то тщательно продуманный страшный фильм, который сняли мои родители. Я хотел, чтобы все оказалось ложью, злым розыгрышем, который кто-то разыграл со мной с помощью CGI и искусного монтажа. Отрицание было последней ниточкой моего здравомыслия.
Я просто хотел вернуть свою семью.
Когда я щелкнул по выключателю, ничего не произошло. Я совсем забыл, что отключил электричество. Это заставило меня вспомнить о электрошоке, и я поморщился, вытесняя воспоминания из головы. Луны сегодня не было, и в коридоре царила густая темнота. Здесь стоял слабый, затхлый запах - старых людей, старого ковра, старой боли. Хотя ночь была теплой, по позвонкам пробежал холодок, и я взял лопату обеими руками, как оружие, словно собирался отбиваться от злой истории этого дома. Но моим единственным реальным оружием против него была любовь к сестре и решимость раскрыть правду, как бы больно мне ни было. У двери в подвал я подошел к выступу, где хранился фонарик. Сколько я себя помню, на этом выступе стоял фонарик. Даже когда горел яркий свет, здесь, внизу, были углы, в которых всегда царила темнота. Я включил фонарик, спустился по лестнице и вошел в камеру пыток детства, которую мой разум отключил, чтобы защитить меня. Здесь был более насыщенный запах - мокрой земли, черной плесени, печали. Когда луч фонарика осветил радиатор, я быстро отвернулся, чтобы не видеть место, где умерла Джени.
Не дожидаясь, пока у меня сдадут нервы, я поставил фонарик на пол, чтобы осветить место, которое видел на видео, и направил кончик лопаты между трещинами в плитке.
Я начал копать.


Два маленьких скелета.
Два ребенка, мертвые на протяжении десятилетий, похороненные под домом моих родителей.
Я стоял над неглубокой могилой, смотрел вниз на Джени и брата (или сестру), которых я никогда не знал. Кости, грязь и два маленьких черепа.
Я отвернулся, и меня вырвало. Я упал на колени. Злость была подобна лезвию, вращающемуся в моих кишках, ране в самой глубине моей души. Я хотел сжечь это место, поджечь адский дом, надеясь, что тем самым смогу забыть о том, что в нем произошло.
Но, конечно, я не мог так поступить.
Продажа этого дома позволяла мне пережить развод. Продажа этого дома означала значительное увеличение средств на обучение моих детей в колледже. Я не мог сжечь дом, и я не мог сообщить о том, что нашел, в полицию. Да я и не хотел. Дом резко обесценится в цене, если станет известно, что это "дом убийц", и я точно не хотел быть известным как похищенный приемный сын дуэта детоубийц. Я хотел выяснить правду, но теперь, когда я ее выяснил, я знал, что это будет очень личная правда, которую я однажды унесу с собой в могилу.
Настоящая семья Джени, конечно, возможно, была бы признательна за раскрытие дела. Но после тридцати лет, возможно, лучше оставить все погребенным, как в переносном, так и в буквальном смысле. По крайней мере, так я пытался убедить себя.
То же самое касалось и семьи таинственного ребенка в яме, и то же самое касалось моей биологической матери, моей настоящей матери. Был ли у меня настоящий отец? Его не было на видео, но он должен был существовать, даже если они с мамой были разлучены. Как долго они искали меня, прежде чем согласиться с жестокой правдой, и насколько разрушительной была эта правда?
Разрушился ли их брак? Стали ли они алкоголиками? Возможно, один из них подсел на наркотики и умер от передозировки. Один, возможно, покончил жизнь самоубийством, не в силах справиться с ошеломляющей потерей. В лучшем случае, после трех долгих десятилетий они уже состарились, если не умерли. И по прошествии всего этого времени они должны были жить дальше, тем или иным образом научиться справляться с пережитым горем, хорошо им было или плохо.
Мы все должны двигаться дальше в определенный момент.
А может быть, они все еще продолжают искать. Может быть, они никогда не теряли надежды.
Было много причин, по которым они и власти не смогли меня найти. Насколько я знал, меня похитили из другого штата, а может быть, даже страны. Насколько я помню, я всегда жил на севере штата Нью-Йорк, но мои воспоминания оказались недостоверными.
Что, если худая светловолосая женщина из видеороликов - та, что каждый день после школы поднимала на руки Mаленького Mеня, - все еще ищет своего потерянного ребенка? Что, если надежда на то, что я все еще где-то есть, - это все, что заставляет ее продолжать поиски? Разве моя настоящая мать не заслуживает той же правды, которую я так отчаянно пытался узнать? Она могла сойти с ума от боли, не зная, что случилось с ее сыном, не зная, мертв он или жив.
Моя плоть задрожала, когда я понял, что для меня могли быть организованы похороны. Такое казалось вероятным. Но теперь это имело смысл, не так ли? Я остался жив, но мальчика, которого похитили с заднего двора, больше не существовало. Часть меня хотела найти эту женщину, которая родила меня, которая была лишена возможности воспитывать меня и наблюдать, как я расту. Но другая, более значительная часть меня боялась, что мне будет больно, что все это будет казаться чужим. Независимо от кровных уз, мы были чужими. Все, что связывало нас сейчас, - это трагедия. Кроме того, поиски ее означали бы обращение в полицию с тем, что я обнаружил. Это была совсем другая форма расследования, которую я не мог допустить по целому ряду причин. Быть с мамой - вот чего хотел Маленький Я. Но я больше не была тем ребенком.
Не было никакого Грега.
Меня зовут Чад.
Я посмотрел вниз, в яму. Фрагменты детей, потерявших еще больше, чем я, выглядели в тусклом свете как кусочки мела, каким мы с Джени рисовали на тротуарах долгими летними вечерами.
Один череп был повернут на бок, нижняя челюсть отвалилась. Другой был цел, лежал лицом вверх, и я смог разглядеть отверстие в верхней части черепа, куда выстрелили в мою сестру.
Прощай, моя семья.
Я начал засыпать могилу.