«Свежеватель» Сэм Уэст

Гейл Финч с трепетом опустила рассказ Карла Брауна на кухонный стол, не совсем веря в то, что только что прочитала. Конечно, она просила своих студентов-первокурсников написать что-нибудь "жуткое" к Хэллоуину в качестве упражнения по курсу "Творческое письмо", который она преподавала, но это было за гранью. Мизогинизм и психоз даже близко не подходили к описанию тех ужасов, которые он написал.
- Господи, - пробормотала она, откидывая стул на кафельный пол и на дрожащих ногах направляясь к непочатой бутылке красного вина на кухонной столешнице.
Была среда, и она обычно не пила в школьные вечера, но после прочтения этой гадости ей это было необходимо. Потому что сексистские, извращенные, откровенно злобные высказывания Карла-Бастарда-Брауна, несомненно, стоили звонка в полицию.
Гейл налила себе бокал вина и вернулась к кухонному столу, где взяла в руки оскорбительное произведение. Она уставилась на титульный лист, не в силах сдержать дрожь.
Ей не хотелось читать это снова, но она не могла остановиться: его отвратительные слова стали для нее струпьями, которые она не могла перестать ковырять.
Чувствуя себя больной до глубины души, она прочла его целиком во второй раз.


Свежеватель Карла Брауна

Если бы кто-то спросил меня, что я люблю - сиськи или задницу, я бы ответил, что скорее внутренности.
Не поймите меня неправильно, мне нравятся сиськи и задницы, я же не педик. Мне нравится, как девушка извивается при ходьбе, мне нравятся изгибы.
Хотя, надо сказать, я не люблю толстых. Я предпочитаю аккуратную попку, мне не нравится нынешний тренд на большие задницы - по-моему, это выглядит странно.
А что касается ягодичных имплантатов – они просто жуткие. Кто вообще додумался до такого дерьма? Толстые от природы задницы так же плохи, особенно если они приобретают вид апельсиновой корки. А вот сиськи могут быть сколь угодно большими, лишь бы они были натуральными. Имплантаты любого вида отвратительны - кто захочет трахать девушку, чьи части тела напоминают сдутый воздушный шар? Кроме того, мне нравится идея отпилить сиську, но оставить ее прикрепленной лоскутом кожи и трахать ее во вновь открывшееся отверстие. Это придает дрочке сиськами совершенно новый оттенок.
В свете этого я бы выбрал сиськи, а не задницу, но я бы выбрал внутренние части девушки, а не все, что снаружи. Ведь главное - это то, что внутри, верно? Простите, неудачная шутка. Но вы знаете, что они говорят – многие правдивые слова произносятся в шутку.
Большинство парней, глядя на девушку, возбуждаются от ее внешних данных - ее нежная кожа, блестящие волосы, красивые губы, сочная пизда, если им повезло зайти так далеко. Я же, глядя на девушку, представляю себе всю эту скользкую, красную прелесть, эту губчатую, липкую влажность, пульсирующую под ее кожей. Настоящую, скрытую ее часть. Все ее тайные места. Когда я вижу голую девушку, это, конечно, приятно, но она не совсем голая, не для меня. Обнаженная - это без кожи, это интимные места, глубоко внутри нее. Кожа - это как сексуальный наряд, намекающий на все те уязвимые, влажные места, которые я так хочу увидеть.
Никакая мокрая киска или рот не сравнятся с зияющей раной. Если вы засунете свой член в прореху в плоти, я гарантирую, что она будет мокрее любой возбужденной киски.
Но я хочу сделать нечто большее, чем просто трахнуть рану. Я хочу быть мокрым весь, хочу зарыться в нее, почувствовать ее всю в себе, быть охваченным ее сладким, пульсирующим, мокрым жаром.
Я люблю кровь, если вы еще не догадались. Не просто кровь, как вы понимаете, хотя это тоже немаловажно.
Видеть кровь, вытекающую из девушки, сродни тому, что чувствуют большинство парней, когда видят красивую, раздвинутую, сочащуюся пизду. Я нахожу это приятным, и все такое, но для меня это не совсем то, что нужно. Мне нравится, когда девушка сочится красным. Боже, это дерьмо так чертовски возбуждает.
Пока я не проникся симпатией к моему прекрасному рыжему ангелу -
а о ней я расскажу чуть позже, мне нравилось заставлять девушек истекать кровью еще в колледже. Была одна девушка, которая мне особенно нравилась; ее звали Джейн Тернер. Она сидела на одном и том же месте каждый вторник утром и пятницу после обеда на уроке английской литературы, и однажды в пятницу за обедом я подпортил ее место...
Было лето, и она носила эти милые коротенькие платьица, выставляя напоказ свои милые ножки. Она была одной из тех компактных девушек -
невысокая, но в меру коренастая. У нее была упругая попка и высокие круглые сиськи. Проще говоря, она была чертовски роскошной - я просто хотел съесть ее всю, сделать ее мокрой и скользкой.
Конечно, я так и не набрался смелости поговорить с ней; она была мне не по зубам. В общем, в ту пятницу за обедом я вставил в ее деревянный стул десять бритвенных лезвий. Перочинным ножом я выскоблил в деревянном сиденье десять крошечных трещинок - как раз достаточно широких, чтобы вставить туда маленькое лезвие острой стороной вверх. С первого взгляда их не было видно, так как они торчали из сиденья всего на несколько миллиметров - достаточно, чтобы прорезать кожу, но не настолько, чтобы нанести реальный ущерб. Я разложил эти бритвы в произвольном порядке по всему сиденью - мне хотелось порезать ее везде. От ягодиц до задней поверхности коленей, где кожа тоньше и легче кровоточит. Если она не будет смотреть вниз, прежде чем сесть, все будет в порядке...
И так оно и было. Это сработало как по волшебству. Я до сих пор испытываю возбуждение, вспоминая ее крики, разносящиеся по классу. Ммм, да, это было нечто особенное. В тот день она была одета в симпатичное короткое бело-бирюзовое платье, и кровь стекала по ее ногам и впитывалась в юбку. Клянусь, я чуть не кончил в штаны, глядя, как она поднимается со стула...
Да, я делал это несколько раз. Или что-то вроде этого. Дробленое стекло на дне рюкзака девушки. Лезвия бритвы, вставленные в перила, по тому же методу, который я использовал для стула Джейн Тернер.
(Правда, это не всегда срабатывало так, как я задумал, потому что парни тоже трогают перила).
Я продолжал заниматься этим в убогом колледже, в который учился в Бродгейте, отчасти потому, что заведение было слишком ветхим, чтобы вкладывать деньги в какую-либо систему видеонаблюдения, а главным образом потому, что девушки там были действительно хорошенькие. Я имею в виду, Боже, я думаю, что все они мне нравились на моих курсах в то или иное время.
Но это было год назад. Сейчас я учусь в университете, и все изменилось. Мне приходится быть более осторожным, не в последнюю очередь потому, что здесь больше камер наблюдения.
Кроме того, я сдерживаю эти порывы, потому что смотрю только на одну девушку.
Или женщина, в данном случае. Обычно мне не нравятся такие старые, как она, потому что ей уже далеко за тридцать, но, о боже, она просто красавица.
На самом деле она, возможно, самая красивая женщина, которую я когда-либо видел в своей жизни. Она высокая, с длинными рыжими волосами, большими сиськами, симпатичной попкой, длинными ногами, тонкой талией... Но она еще и стильная, элегантная и умная. У нее тело как у Мэрилин Монро, а мозги как у Эйнштейна. Нет, не Эйнштейна, она больше литератор, чем ученый. Я заменю это слово на Хеммингуэй, потому что ее ум - ее прекрасный, творческий ум - почти так же потрясающ, как и ее тело. Она самая удивительная, самая красивая женщина, которую я когда-либо встречал, - я совершенно очарован.
И я хочу причинить ей боль. Я хочу причинить ей ужасную боль. Я хочу уничтожить ее.
Да, я знаю, любовь не должна быть такой. Но я не способен любить в традиционном смысле. Когда я вижу красивую девушку, когда я взволнован настолько, насколько взволнована такая красивая женщина, как она, я хочу сломать ее. Я хочу аккуратно содрать с нее кожу, разорвать ее и погрязнуть в ее внутренностях. Я хочу вывернуть ее наизнанку и эякулировать на ее обнаженное, еще бьющееся сердце. Мне нужно почувствовать ее мягкую влажность.
Ни один мужчина не сможет оценить этого прекрасного огненноволосого ангела так, как я. Я люблю ее, каждый ее дюйм, внутри и снаружи.
И скоро я сделаю ее своей...
Гейл бросила оскорбительное задание во второй раз - повторное прочтение не улучшило ситуацию.
- К черту все это, - пробормотала она, решительно отодвигая стул и вскакивая на ноги.
Выпив последний бокал вина, она подошла к бутылке, стоявшей на столешнице, и направилась в гостиную на поиски мужа.


Гейл помахала заданием Карла Брауна перед лицом своего мужа Бена, который, забравшись с ногами на длинный коричневый кожаный диван, смотрел повтор передачи Top Gear.
- Ты должен это прочитать, - сказала она.
Он повернул голову в ее сторону, его темно-карие глаза остекленели. Казалось, он только что очнулся от сна.
- Ты пьешь в школьный вечер? - пробурчал он.
Да, подумала она. Определенно только что проснулся. Он всегда говорил невнятно и был не в духе, когда засыпал перед телевизором.
- Поверь мне, Медвежонок, мне это нужно. Тебе действительно нужно это прочитать.
Она называла своего мужа Медвежонком на протяжении всех десяти лет их отношений - четыре из которых они были женаты. Он был Медвежонком, потому что был высоким, мускулистым и волосатым, с копной черных волос и большими карими глазами.
Бен нахмурился, что было верным признаком того, что он ворчлив и не отдохнул после сна. Работа у него была физическая - он трудился на стройке, и он очень уставал к вечеру. Ворча, он поскреб щетину на челюсти. Он побрился только сегодня утром, но теперь у него была почти черная борода.
- Не уверен, что смогу прочитать это, детка. Я чертовски устал.
Раздражение зашевелилось в ее внутренностях. Они были такими разными, и иногда она задавалась вопросом, почему они вообще были вместе. Бен был по сути своей практичным человеком и не слишком любил читать. Она же, напротив, преподавала английскую литературу в университете. Тем не менее с ним она чувствовала себя в безопасности, и ей нравился контраст между его практичностью и ее интеллектуализмом. Она чувствовала, что они дополняют друг друга.
В большей степени.
- Пожалуйста, Медвежонок, это важно. Мне страшно. На самом деле, я думаю, мне стоит позвонить в полицию.
Это разбудило его, хотя глаза у него оставались затуманенными, когда он принял более вертикальное положение, спустив ноги на пол. Он протянул руку хватательным движением.
- Хорошо, - пробурчал он. - Давай.
Она протянула ему три листа бумаги, а затем села на противоположный конец дивана, потягивая вино.
- Хочешь выпить? - спросила она.
- Неа, - ответил он. - Школьный вечер, да? Завтра важный день на стройке.
Тяжело вздохнув, как будто она попросила его о монументальном одолжении, и под звуки Джереми Кларксона, рассказывающего об электромобилях, он начал читать.
Гейл внимательно наблюдала за ним, как он читает, методично осушая свой бокал с вином. Чем больше он читал, тем больше углублялись одиннадцать морщинок между его густыми бровями.
Хорошо, подумала она. По крайней мере, он воспринимает меня всерьез.
Он закончил читать через несколько минут и поднял свой усталый взгляд на нее.
- Это одна из самых хреновых историй на Хэллоуин.
- Но это ведь не история, правда? Это больше похоже на запись в дневнике.
Он пожал плечами.
- И что?
Раздражение зашевелилось в ее внутренностях.
- Как ты можешь так относиться к этой непристойной тираде?
- Ты преподаешь курс "Творческое письмо". Он писал творчески. Признаю, это приземленно, но ведь именно об этом ты и просила, верно?
- Нет! - ответила она, гораздо громче, чем собиралась, но, черт возьми, она была в ужасном состоянии.
- Ладно, не нужно кричать.
- Я не кричу, - сказала она. - Это не было выдумкой. Мне показалось, что это автобиографично.
- Мне кажется, ты слишком много в него вкладываешь. Это была вымышленная запись в дневнике, как у Бриджит Джонс, или Адриана Мола, или еще кого-нибудь в этом роде.
Она сделала глоток вина, с удивлением обнаружив, что бокал пуст, и опустила его обратно на подлокотник кожаного дивана.
- Он говорил обо мне, Медвежонок.
- Не обязательно. Он же не упоминал твое имя или что-то в этом роде.
- Да ему и не нужно было, - ответила она. Высокая, с длинными рыжими волосами? Большие сиськи? Длинные ноги? Лет тридцати?
- У тебя нет монополии на эти качества.
- Да ладно, это же явно я.
Но Бена было не переубедить.
- Это может быть кто угодно; вымышленный персонаж.
Она вздрогнула от его тона - он говорил пренебрежительно, подразумевая, что она была высокомерна, описывая себя как грудастую, длинноногую рыжую женщину.
Но она была такой, и она была привлекательной. Конечно, сказать, что она была похожа на ангела, было бы чересчур, но в какой-то степени красота - дело рук человека, и если Карл считал ее красивой, то кто такой Бен, чтобы спорить? Почему он так пренебрежительно отзывался о ней? То, что он редко делал ей комплименты, еще не означало, что она перестала нравиться другим парням.
- Ну ладно, - сказал Бен, словно пытаясь успокоить ее и чувствуя, что обидел. - А этот парень не давал тебе повода думать, что у него может быть к тебе нездоровый интерес? Каков этот юноша? То есть, я полагаю, он подросток, раз учится на первом курсе.
- Да, он молод. Лет двадцать, я думаю, - она сделала паузу, думая о Карле Брауне и мысленно перебирая в памяти все, что у нее с ним было. Ничто не выделялось.
Студенты-мужчины всех возрастов - да и вообще мужчины - обычно строили ей глазки. А вот Карл? задалась она вопросом. Конечно, не больше, чем другие студенты-мужчины. Он был самым обычным на вид, высоким, плотным мальчиком, не особенно привлекательным и не уродливым. Во всяком случае, у нее от него не было мурашек по коже.
- Он просто обычный, понимаешь? Вроде как ничего особенного. Тихий, немного застенчивый, держится особняком. Редко отвечает на уроках, но достаточно вежлив и дружелюбен.
- Ну, вот и хорошо. Ты получила ответ.
Теперь она начинала злиться на него.
- Какой ответ?
- Мальчик совершенно нормальный и выполнил домашнее задание, и точка. Если ты будешь звонить в полицию, то будешь выглядеть сумасшедшей.
Гейл вдруг почувствовала себя слишком усталой, чтобы высказывать свои опасения.
- Мне нужно еще вина, - проворчала она, вскакивая на ноги.
- Еще? - спросил Бен, но он уже не смотрел на нее, его взгляд был прикован к Джереми Кларксону.
Она добралась до двери гостиной, прежде чем обернуться, обида негодования поднималась вверх из ее бурлящих кишок, как он мог не видеть?
- Боже мой, Бен, как ты можешь относиться к этому так беззаботно? Я в одном шаге от того, чтобы позвонить в чертову полицию, а ты принижаешь меня, унижаешь. Ты пытаешься заставить меня почувствовать себя королевой драмы.
Он отвел взгляд от телевизора, явно раздражаясь на нее.
- Я тебя унижаю? Как, черт возьми, я тебя унижаю?
- Тем, что не воспринимаешь меня всерьез.
- Ты воспринимаешь себя достаточно серьезно для нас обоих.
- Это уже ниже пояса, Бен. Когда она злилась на него, он всегда был Беном, а не Медвежонком. Ты принижаешь мои вполне реальные опасения, представляя их как женскую истерику.
- Женскую истерику? Почему ты всегда и во все приплетаешь свое женское дерьмо?
Ну вот, началось, подумала она с досадой.
Достаточно сказать, что они с мужем не всегда сходились во мнениях по целому ряду вопросов, включая вопросы пола и расы.
- Иногда ты такой чертовски невежественный, - выплюнула она в ответ, и ее скрытая, кипящая тревога, а в основном глубоко запрятанная неудовлетворенность браком вырвалась наружу и заставила ее высказаться, когда в противном случае она бы просто замолчала.
- Зачем ты вообще со мной разговариваешь, если считаешь меня таким невеждой? - надулся он.
Затем он выключил телевизор и напористо поставил ноги на место, давая понять, что разговор окончен.
Гейл стояла и смотрела на него в дверном проеме. Зачем она вообще вышла замуж за этого невежественного, необразованного олуха?
- Образование - это разница между самоуверенным невежеством и жалкой неуверенностью, - пробормотала она, цитируя Марка Твена.
Потому что, решила она, Бен был невежественным - глубоко невежественным. Его мировоззрение было строго черно-белым: правильно или неправильно, хорошо или плохо, и ничего между ними.
- Ты сама не своя, - простонал он. - Честное слово, тебе стоит иногда прислушиваться к себе.
И вот опять мы здесь, с усталой грустью подумала она.
Все всегда сводилось к их несовпадающим политическим взглядам, и это утомляло.
Как раз в тот момент, когда она повернулась, чтобы уйти на кухню, в ее периферийном зрении промелькнуло движение: Бен сидел на диване. Вздрогнув от неожиданности, она закрутилась на месте, и перед ее недоверчивыми глазами все развернулось в замедленной съемке.
Ее худший кошмар выскочил из своего укрытия за диваном и ухмылялся, глядя на нее, а с ножа капала кровь Бена.
На горле мужа зияла рана, а сам он безучастно смотрел на нее, обмякнув на диване. Она даже не могла осознать это зрелище, не могла понять, что происходит.
- Привет, - сказал Карл.


Гейл вскрикнула и, шатаясь, попятилась назад через дверь, прочь от невозможной сцены, и вышла в коридор.
Дверь в кухню, а значит, и телефон, заряжающийся на кухонной столешнице, маячили перед ней, такие близкие и в то же время такие далекие. Она успела сделать всего пару шагов, как он оказался у нее за спиной. Он был намного моложе, намного лучше подготовлен к этому, как психологически, так и физически. Гейл, напротив, оцепенела от ужаса, от страха ее ноги превратились в желе.
Вся тяжесть его высокого роста врезалась ей в спину, и пол заходил ходуном. Калейдоскоп мерцающих огней вспыхнул в ее глазах, сопровождаемый парализующей болью, пронизывающей все вокруг, а затем осталась только темнота.


- Просыпайся, красавица, пора играть.
Слова проникали в ее заторможенный мозг, по большей части бессмысленные, но от этого не менее страшные.
Застонав, она попыталась сесть, но ничего не вышло. Шея задрожала от усилия удержать голову, а по всему телу разлилась боль - общая боль, источник которой она не могла определить. Все вокруг закружилось, потолок гостиной поплыл в ее затуманенном зрении.
- Ты с нами, Гейл? Давай, просыпайся, поднимайся и сияй, я так хочу тебя трахнуть.
- Как? Почему? - пролепетала она, слова звучали невнятно, а во рту было густо и тяжело.
- Я зашел раньше, когда вы, ребята, были на работе, и просто немного побродил вокруг, ожидая, когда вы вернетесь домой. Просто поразительно, насколько легко проникнуть в большинство домов. И вот ты здесь, наконец-то дома.
- Бен, - пролепетала она в новом приступе страха.
Наверняка ей привиделось, что она только что была дома, до того как этот ублюдок сбил ее с ног в коридоре и затащил обратно в гостиную? Конечно, ей привиделось, что ее муж лежит на диване с перерезанным горлом, а кровь густыми реками течет по его груди.
Она попыталась сесть, но ее больное тело снова содрогнулось от усилий, и ничего не произошло.
Я сплю, - пришла уверенная и верная мысль. Наверное, так и есть.
И почему она не может пошевелить своими чертовыми руками?
Постепенно она осознала, что ее руки вытянуты над головой, и как бы сильно она ни напрягалась, ей не удавалось вернуть руки к телу.
Да, что-то в этой картине было не так.
С огромным усилием она заставила себя сфокусировать взгляд, чтобы не позволить окровавленному потолку крениться над ней, словно он был на грани обрушения.
Над ней нависло лицо Карла, его темные волосы разметались по плечам, а карие глаза сияли от восторга. Его лицо закрывало ей вид на свисающий с потолка абажур из голубого стекла, который она недавно купила в "Икее" вместе с Беном.
- О Боже, Бен, - простонала она. Затем, еще громче: - Бен!
- Ради всего святого, Гейл, ты видела, как я перерезал ему горло, тебе действительно нужно принять программу.
Гейл заставила себя сфокусироваться на его мальчишеском лице, наполненном ненавистью, желая, чтобы его расплывчатые черты слились воедино. Он присел рядом с ней, и до нее наконец дошло, что ее руки и ноги связаны и каким-то образом прикреплены к полу.
Только когда она почувствовала мягкую плоть его руки на голой коже своей груди, до нее дошло, что она обнажена.
- Что за черт? - застонала она, извиваясь под его прикосновениями, когда он сжал рукой ее левую грудь, разминая ее и пощипывая сосок.
- Ммм, отличные большие сиськи, - одобрительно пробормотал он. - Ты даже не представляешь, как давно я мечтал о таких.
Как это могло произойти с ней?
- Отстань от меня, - простонала она. Просто отвали от меня.
Он не убрал, а ущипнул еще сильнее, заставив ее выгибаться и извиваться под его пальцами, похожими на клещи.
- Между прочим, я согласен с твоими чувствами. Твой муж был необразованным, развратным головорезом; не представляю, зачем ты вообще за него вышла. По крайней мере, я ценю все, что ты можешь предложить мужчине.
Наконец он перестал лапать ее грудь и поднялся на ноги. Она повернула голову и стала наблюдать за ним, пока он шел к спинке кожаного дивана, чтобы взять большой спортивный рюкзак. Он отнес его к ней и бросил рядом.
- Нет, - простонала она, испытывая физический ужас, от которого кружилась голова и била дрожь. Она не знала, что находится в этом рюкзаке, но ей было совершенно ясно, что ничего хорошего там быть не может.
- Итак, - размышлял он, почесывая гладкую челюсть, - давай посмотрим, что у нас тут...
Его голос прервался, когда он стал рыться в рюкзаке. Она услышала лязг, и ее плоть затрепетала, а внутренности скрутились и сжались.
- Прекрати, - простонала она. Просто остановись.
Он продолжал рыться в рюкзаке, как будто она ничего не говорила.
- Я захватил с собой несколько игрушек, надеюсь, ты не возражаешь. Он рассмеялся. Не то чтобы мне было все равно, если бы ты возражала. Ага! Вот и все. Отлично!
Гейл вскрикнула, когда увидела, что у него в руках молоток.
- Расслабься, Гейл, это только для того, чтобы вытащить гвозди, которыми я прибил твои руки и ноги к кабельным стяжкам. Но если ты не перестанешь кричать, я выбью тебе зубы, хорошо?
Угроза прозвучала в легкомысленном тоне, но какая-то часть ее души осознала истинность его слов, и ее крики сменились рыданиями.
- Пожалуйста, прекрати это, о Боже, пожалуйста, прекрати!
Она не могла заставить себя посмотреть на своего мертвого мужа, лежавшего неподалеку от нее. К счастью, его слегка приподнятое положение на диване не позволяло ей видеть его в прямой видимости.
Он снова склонился к ее голове и ухмылялся, глядя на нее с перевернутым лицом, как жестокий психопат, которым он, несомненно, и был.
- Теперь давай просто освободим это...
Она почувствовала, как ее дергают за запястья, услышала тупой лязг металла, отделяемого от дерева, а затем ее руки поднялись вверх, и все еще скованные запястья легли на ее вздымающуюся грудь.
Когда она опустила взгляд, то увидела, что ее руки крепко связаны красными кабельными стяжками, и чем сильнее она тянула, тем сильнее щелкали маленькие зубцы и затягивались еще на несколько миллиметров. Если она будет продолжать в том же духе, то полностью перекроет кровоснабжение своих рук. Она перестала бороться, а ублюдочный засранец все это время наблюдал за ней, жестоко улыбаясь.
- Мы просто немного изменим твое положение, доктор Финч, - сказал он с удовольствием. - Нам нужно подготовить тебя.
Пока он говорил, он положил молоток и потянулся в сумку за ножом - не тем, которым он перерезал горло ее мужа, этот был меньше, лезвие изогнуто, рукоятка из слоновой кости. Он не был похож на то, что человек может использовать в качестве кухонной утвари. Нож проскочил сквозь кабельные стяжки на ее запястье так же легко, как самый острый самурайский меч прорезает папиросную бумагу. Освободив руки, он повернулся так, что оказался у нее на груди, поднял молоток и ударил ее им по рту.
- Прости. Я соврал. Конечно, я собираюсь тебя измолотить.
Она едва слышала его из-за извержения боли во рту. Агония, взорвавшаяся в ее голове, была уничтожающей, кричащий шар страдания, который излучался наружу, уродливый и абсолютный. Ее губы и рот пылали, медный вкус влаги заливал рот - рот, который, как ни странно, был парализован, а также визжал в агонии.
Эта всепоглощающая агония была настолько сильной, что она не обратила внимания на то, что он схватил ее за запястье и дернул в сторону под прямым углом к ее телу. Не успела она осознать, что происходит, как тыльная сторона ее руки ударилась о доски пола, разбив костяшки пальцев. Она ощутила давление на ладонь и внутреннюю сторону запястья, тошнотворную тяжесть, которая вызвала первобытный ужас в глубине ее души.
Она повернула голову в сторону, и кошмарное зрелище предстало перед ее затуманенным, заплывшим зрением. Карл стоял на коленях у ее запястья, упираясь острием длинного гвоздя в ее ладонь, а его другая рука, поднятая над головой, сжимала молоток, с которого капала ее кровь.
- О, да, детка, - закричал молодой парень, и молоток с силой опустился вниз, одним сильным ударом вбив гвоздь до конца в ее руку. Еще один сильный удар молотком, и ее правая рука оказалась прибита к полу.
Боль была шокирующей, она пронзила ее, словно удар молнии, и она резко дернулась, пока ее мозг не отключился от полученной травмы.
Гейл была в бреду и дезориентирована, перед ее глазами мелькали картины кровавой бойни и агонии. Карл все еще был рядом с ней, делая то же самое: упираясь коленом в ее запястье и высоко поднимая молоток, прежде чем сделать замах.
Но ведь он только что сделал это, смутно подумала она, одновременно осознавая, что теперь он находится у другой ее руки.
Гвоздь вонзился в ее нежную плоть, и снова огненный разряд электричества пронесся по телу, грубо ввергнув ее в другое состояние - такое, в котором существовала только боль.
Возможно, она снова потеряла сознание, она не знала. Она не кричала, а лишь хрипела, стонала и булькала в собственной крови, разрушенной плоти и осколках зубов. Она, по глупости, попыталась поднять руки, но они не двигались.
Когда она попыталась поднять свою дрожащую голову, горький привкус крови наполнил ее распухший, воспаленный рот, когда она посмотрела вниз на свои большие, забрызганные кровью груди.
Сквозь непрекращающийся туман боли она поняла, что он перерезал кабельные стяжки, связывающие ее лодыжки, и раздвигает голени. Она вяло брыкалась, но была слишком слаба, ее скрутило в агонии.
- О Боже, нет, - захлебываясь кровью, прохрипела она, но в ответ раздался лишь сдавленный стон.
Он делал то же самое у ее ног. Молоток. Гвозди... И это было уже слишком.
Она потеряла сознание.
Когда она пришла в себя, все ее тело трепетало и пылало, боль была невыразимой и абсолютной. Он сидел на ее животе, его длинные, обтянутые джинсами ноги были согнуты в коленях, придавая ему вид человеческой лягушки, а ноги в кроссовках были поставлены по обе стороны от ее бедер.
В ее затуманенном зрении он раскачивался и наклонялся, словно на карусели, а его ноги в кроссовках Converse располагались по обе стороны от ее бедер. Она снова закрыла глаза, заставляя себя снова погрузиться в забытье.
- Проснись, Гейл, или я вырву тебе веки.
В бреду она открыла глаза. Она смутно осознавала, что под головой что-то мягкое, и каким-то отстраненным умом понимала, что он подпер ее голову одной из подушек с дивана, заставляя смотреть на него.
Он держал нож в своих забрызганных кровью руках, щелкая ногтем по его острию.
- Этот маленький красавец - охотничий нож, сделан на заказ на Аляске. Это самый острый нож, который можно купить за деньги, его точность сродни скальпелю хирурга. Для снятия шкур он подходит как нельзя лучше.
Он потянулся к груди и осторожно провел острием лезвия по складке подреберья, где грудь соединяется с грудной стенкой.
А затем разрезал.
Сначала она ничего не почувствовала, только влажную кровь, растекающуюся по телу. Боль во рту и руках перекрывала все остальное.
Пока этого не произошло.
На ее глазах грудь поднялась вверх, на время закрыв ему обзор. Какая-то часть ее сознания все еще понимала, что это движение было неестественным - ее груди были большими, но они не должны были выходить за пределы плеч.
В передней части ее туловища возникло ощущение шевеления и потягивания, едва различимое, однако, за сплошной стеной агонии, сковавшей ее. Ее туловище дернулось и заскользило по доскам пола под напором его движений, а затем он снова появился в поле зрения, когда стена ее собственной блестяще-красной плоти исчезла. Или, точнее, накинутые на плечи окровавленные простыни.
- Я выскреб твои сиськи, - с мальчишеским ликованием сказал он, обхватывая влажную субстанцию, похожую по консистенции на частично застывший бланманже, с комочками мяса внутри. - Ух ты, она такая мягкая. Ты такая сексуальная, Гейл. Я знал, что ты будешь такой красивой.
Ее зрение приобрело зернистое черно-белое качество, и она едва слышала его из-за звона в ушах. Он стоял у ее ног, присев между раздвинутых ног.
- Думаю, нам следует начать отсюда, - сказал он. Даже сквозь непрекращающийся шум боли она почувствовала прохладное прикосновение лезвия охотничьего ножа к нижней части голени, чуть выше лодыжки. Она обратила внимание на это легкое прикосновение только потому, что оно символизировало боль. Еще больше боли. Боль, не поддающуюся исчислению.
Катаклизмическую боль.
Боль конца.
И вот он приступил к снятию шкуры.
Стальное лезвие без труда рассекало ее плоть, тихий шепот приносил с собой громкую агонию, оглушая нервные окончания.
- Пора избавить тебя от этого сексуального наряда, Гейл. Я хочу увидеть тебя.
Его голос обрушился на нее приливом страдания, очищая ее от человечности.
Гейл погрузилась под воду. Когда она ненадолго всплыла на поверхность, то смутно осознала, что ее травмированное, лишенное плоти тело корчится на земле под напором его толчков.
Он приподнялся на локте, с любовью глядя на нее сверху вниз, лаская ее обнаженное сердце. Ее изуродованная плоть висела клочьями. Изуродованная до неузнаваемости.
Она преобразилась.
Она была его.
Последнее, что она увидела, было его лицо, наполненное горячим желанием, прежде чем ее сердце разорвалось.