«Мужчины и женщины Ривендейла» Стив Резник Тем

Иногда он вспоминал, о днях и неделях в Ривендейле – неужели он провел там несколько недель? – в памяти не всплывали громадный холл и столовая. Он не вспоминал ни библиотеку, отделанную изумительными резными панелями красного дерева, ни даже мужчин и женщин Ривендейла с их светлыми глазами, белесыми головами и руками, почти лишенными волосяного покрова. Больше всего ему запомнился номер, в котором они с Кэти остановились, сама Кэти, свернувшаяся калачиком на кровати, ее лысая голова, которую она с трудом отрывала от подушки. Он вспоминал тяжелые плюшевые шторы, в прихотливых складках которых таилась бездна пыли.
Фрэнку думалось, что он целыми днями глазел на эти складки. В их номере только два предмета привлекали взгляд: шторы и его жена, превратившаяся в мешок, разъедаемый раком. Глаза ее стали просто огромными, лицо утратило признаки возраста и напоминало кукольное. Все это свидетельствовало о последней стадии болезни. Шторы были темно красного цвета. Иногда Фрэнк задавался вопросом: это их изначальный цвет или же они потемнели от времени и пыли? Вблизи на шторах различался орнамент – листики и морские раковины. Издали – когда он сидел в кресле или лежал на кровати – раковины казались ему сотнями крошечных хищных ртов.
До приезда сюда Кэти мало рассказывала ему о Ривендейле. Фрэнк знал лишь, что это бывший курорт где то на южном берегу озера Эри и там когда то били горячие источники. Он не спрашивал жену, но сам пытался понять, почему источники вдруг разом иссякли, словно кто то перекрыл общий вентиль. Бессмыслица какая то, поскольку в природе такого не бывает.
Кэти происходила из клана Ривендейлов. Ее предки владели этим местом, когда курорт еще действовал. Сейчас многие из них, если не все, жили либо в отеле «Курорт Ривендейл», либо в домиках, стоявших неподалеку. Фрэнк испытал некоторый шок, когда, с чемоданами в руках, переступил порог отеля и увидел всех этих Ривендейлов, сидящих в холле вокруг камина. Нет, они не напоминали клонированных существ из фантастических рассказов. Однако от их семейного сходства Фрэнку стало не по себе. Одинаковые позы, постоянно изогнутые брови, головы, вечно склоненные под острым углом, розовые пятна на щеках. У Фрэнка слегка похолодела спина. После нескольких дней жизни в Ривендейле он понял причину своей оторопи: рак превратил Кэти в рыхлую копию этих людей.
Фрэнк помнил ее совершенно иной: с длинными рыжевато каштановыми волосами и настоящим румянцем на щеках, оживленную, энергичную, потрясающе стройную, красивую женщину. Она с легкостью могла бы сделать карьеру фотомодели или манекенщицы, но ей претило выставлять себя на публике. И потом, как Фрэнк понимал интуитивно, подобный род деятельности опозорил бы фамилию Ривендейлов.
По словам Кэти, болеть раком – все равно что прожариваться под знойным солнцем. Пыльный номер и холлы Ривендейла дарили ей прохладу. Она сказала мужу, что хочет пробыть в Ривендейле как можно дольше, чтобы скрыться от врачей и медсестер.
На операцию она не соглашалась – это тоже было ниже достоинства женщины из семейства Ривендейлов, зато усердно прибегала к лучевой терапии. Когда Фрэнк увидел представителей этого семейства с их отдраенной, антисептической кожей, он вдруг подумал, что жена переусердствовала с радиацией.
Вопреки опасениям Фрэнка, рак у Кэти не сопровождался зловонием и быстрыми уродливыми изменениями внешности. Изменения происходили внутри организма. Иногда она жаловалась на внезапную слабость в ногах. Бывало, вскрикивала среди ночи. Тогда Фрэнк глядел на ее бледное, почти прозрачное тело и пытался угадать, где сейчас раковые клетки устроили свое пиршество.
Радиационная терапия привела к тому, что у Кэти начал расти живот. Она выглядела как женщина на седьмом месяце беременности. Они никогда не хотели детей. Им с лихвой хватало других занятий, и ребенок просто не вписывался в их планы. Теперь Фрэнку иногда снилось, как он везет жену на каталке в родильное отделение. Он бежал, стремясь добраться до врачей раньше, чем у нее начнутся ужасные схватки. В его сне двери родильного отделения всегда были широко открыты, и на пороге стоял долговязый врач в ослепительно белой маске. Врач забирал Кэти и закрывал двери. Сон так и не показывал Фрэнку, какое дитя родилось из большого бледного живота жены.
Через девять месяцев после того, как у Кэти обнаружили рак, она получила приглашение из Ривендейла. За все годы их совместной жизни она почти не вспоминала о родне, но это приглашение подняло в ней волну мрачного возбуждения. Вскоре Фрэнк увидел это письмо в мусорном ведре. Оно гласило: «Приезжай в Ривендейл». И все.
Когда они вошли, кто то из родственников приветствовал Кэти у стойки администратора. Впрочем, «приветствовал» – не совсем верное слово. Он записал в книгу прибытия имена ее и Фрэнка, словно здесь по прежнему был курорт, и даже выдал Кэти ключ с фирменным брелком. Кожа на брелке изрядно вытерлась, как и серебристая надпись. Их приезд прошел почти незамеченным; несколько человек на мгновение оторвались от чтения, а их рты скривились, будто после многих лет молчания они пытались заговорить. Не было произнесено ни одного приветствия и вообще ни одного слова. Насколько мог заметить Фрэнк, сидевшие в холле и между собой практически не разговаривали.
Они сразу же поднялись в номер, поскольку поездка утомила Кэти. Франк провел свой первый в Ривендейле вечер, сидя в старом кресле и глядя на жену, которая свернулась клубочком и сразу же заснула. Тогда он перевел взгляд на шторы. Ветер, дувший в открытую форточку, заставлял их шевелиться, и вышитые узоры беспокойно двигались взад вперед.

Утро началось со звона колокольчика. Звук был негромким, и Фрэнк посчитал, что это ему снится. Однако Кэти мгновенно встала и оделась. Тогда поднялся и Фрэнк. Он не знал здешних порядков и решил приглядываться к жене, чтобы не допустить какой нибудь оплошности. Когда колокольчик зазвонил снова, Кэти вышла из номера и направилась вниз. Фрэнк за нею.
Им отвели места за одним из длинных столов, покрытых льняными скатертями. На карточках было написано «Кэти» и «Фрэнк». Фрэнка настолько удивили эти надписи, сделанные старомодным витиеватым почерком, что он подумал: может, здесь есть их тезки? Однако Кэти тут же отодвинула стул и села. Тогда и он сел рядом.
Тост в их честь обошелся без слов. Родственник, записавший их вчера в книгу прибытия, поднял бокал с яблочным вином; все прочие сделали то же и через мгновение почти одновременно поднесли бокалы к губам. Кэти двигалась в общем ритме, но Фрэнку от этой согласованности стало не по себе. Он отставал на шаг, следя за Ривендейлами через стекло своего бокала. Самое удивительное, они и здесь не обращали внимания друг на друга. Конечно, синхронность их движений была не абсолютной, но достаточно впечатляющей.
Фрэнк посмотрел на Кэти. Пока она пила, ее щеки побледнели и напряглись. Есть обычную пищу она уже не могла и принимала особую питательную смесь. Кожа жены была гладкой, как у младенца, но из за отсутствия жировых прослоек морщилась. От каждого движения морщины делались глубже, будто борозды, оставленные плугом смерти.
После завтрака супруги встали у широкого окна столовой. Ривендейлы чинно расходились по двое и по трое. Их движения были медленными и вальяжными, как у рыб, обитающих на теплом мелководье.
– Может, нам следует представиться? – негромко спросил Фрэнк. – Ведь кто то нас пригласил сюда. А как остальные узнают, кто мы?
– Они знают, Фрэнк, и не надо поднимать шум. У Ривендейлов всегда были свои способы узнавать о нужных вещах. В нужное время кто нибудь из них к нам подойдет. А пока мы предоставлены самим себе.
Фрэнк не возражал.
Они долго гуляли по окрестностям. Плавательный бассейн был закрыт и застелен парусиной. Корты для шаффлборда пришли в запустение; там в трещинах росла трава и змеились корни деревьев. Теннисные корты… именно теннисные корты впервые дали Фрэнку понять, что необходимо уезжать отсюда.
Местные корты находились на вершине пологого холма, сразу за зданием отеля. Пока супруги туда поднимались, внимание Фрэнка привлекли странные звуки. Их было слишком много, и они сливались в общий вой. Испуганный Фрэнк схватил жену за руку и потащил вниз. Однако на Кэти вой никак не действовал, она даже в лице не переменилась, а только вырвала руку и продолжала идти.
– Кэти! Мне кажется, нам лучше…
Но она словно не слышала мужа, и Фрэнк неохотно поплелся следом.
Когда они подошли к ограде, вой стал еще громче, но теперь Фрэнк убедился, что это не человеческие голоса. Скорее, животных. Но каких? Сколько Фрэнк ни вспоминал слышанные звериные крики, он не мог припомнить ничего похожего.
Возле последнего дерева Фрэнк остановился, не в силах идти дальше. Кэти подошла к забору и встала почти у самой проволоки, но так, чтобы когтистые лапы не дотянулись до нее.
Теннисные корты были превращены в гигантский загон для нескольких сотен котов и кошек. Теперь Фрэнк понял причину неистового воя. На стремянке, возвышаясь над забором, стоял старик и опорожнял вниз ведра с кормом. По самому верху ограды тянулась металлическая сетка, укрепленная на стеклянных изоляторах.
«Электроизгородь», – подумал Фрэнк.
Старик обернулся и внимательно поглядел на Фрэнка. У него были изогнутые брови, бледная кожа и пятна на щеках. Старик улыбнулся Фрэнку, и форма губ совпала с формой бровей. Улыбка была похожа на крылья мотылька или на след, оставшийся от укуса на куске сыра. Во рту старика сверкнули ослепительно белые зубы.

Большую часть каждого дня Кэти проводила в обширной библиотеке Ривендейла. В основном она просматривала названия книг на корешках, но иногда садилась и читала какой нибудь старинный фолиант. Там к ней по очереди подходили родственники (вероятно, дядюшки или двоюродные и троюродные братья), что то негромко ей говорили и, кивнув, удалялись. Чем дольше Фрэнк жил в Ривендейле, тем труднее ему становилось распознавать его обитателей. Он еще мог отличить мужчину от женщины. В остальном все Ривендейлы были почти одинакового роста и телосложения. Определить их возраст Фрэнк затруднялся, поскольку молодые и старые Ривендейлы выглядели практически одинаково.
Помимо библиотеки Кэти тихо сидела в холле или столовой либо возвращалась в номер, где дремала или просто лежала, уставившись в лепнину на потолке. Каждый день она, словно заклинание, повторяла мужу, что будет рада, если он к ней присоединится, однако Фрэнк понимал: как бы он ни старался, ему не вписаться в общую массу Ривендейлов. Торчать в холле или столовой, в окружении этих людей, похожих на мумии или фигуры из музея восковых персон? Несколько раз он попытался заговорить с ними. В ответ очередной Ривендейл рассеянно улыбался, как тот старик на стремянке, или делал вид, что не слышит. Фрэнк уходил в библиотеку, надеясь развлечь себя чтением. Но ему почему то всегда попадались либо подробные руководства по устройству садовых шпалер, либо книги по истории французской архитектуры, либо музейные каталоги. Иногда он выуживал какой нибудь роман, однако на второй или третьей странице уставал от тяжеловесного стиля и обилия нравоучений. Наверное, Кэти находила для себя что то интереснее. Но эти книги ему не встречались, будто они хранились в особых шкафах. Можно было бы спросить у Кэти, однако Фрэнк не решался задавать жене подобные вопросы. Он даже не решался заглянуть ей через плечо. Как будто боялся.
Атмосфера неловкости и страха становилась все плотнее, и это злило Фрэнка. Его шейные мышцы постоянно оставались в напряжении, а головная боль почти не проходила. Но что еще хуже, все это не являлось для него неожиданным. С какого то времени отношения с Кэти текли в этом направлении. До знакомства с нею Фрэнк почти всегда страдал от скуки. В детстве его нужно было постоянно забавлять. Став взрослым, он без конца менял любовниц, жилье и работу. Теперь все это повторилось, что пугало Фрэнка.
Нарастающая скука, которая начинала пронизывать все стороны его пребывания в Ривендейле, отчетливо показывала ему, какой тоскливой была его семейная жизнь. Болезнь жены настолько поглотила его, что на время он забыл обо всем остальном. Когда у Кэти обнаружили прогрессирующий рак, скука рассыпалась. Пусть и в извращенном виде, но рак внес что то новое и почти драматичное в их совместное существование. Поначалу ему было плохо. Фрэнк содрогался, глядя на облысевшую Кэти, на ее тощее, изможденное тело с непропорционально большим животом. И вдруг это пробудило в нем затихшую чувственность. Фрэнку захотелось заниматься с женой сексом. Желание почти не оставляло его, однако после нескольких не особо удачных попыток он решил не приставать к ней. Фрэнк боялся просить Кэти об интимной близости. Но чем больше она продвигалась к смерти, тем сильнее становилась его страсть.
Иногда Фрэнк усаживался на широкой лужайке, расположив складной стул под развесистым деревом, всего в двадцати футах от окна библиотеки. Он наблюдал за женой, которая сидела за одним из громадных дубовых столов, листала книги и беседовала с кем нибудь из престарелых Ривендейлов. Они втекали и вытекали неиссякаемым потоком. Как то Фрэнк услышал фразу одного из Ривендейлов. Впрочем, может, это ему приснилось, когда однажды он прилег после завтрака или задремал, сидя под деревом. Фраза состояла всего из двух слов: «Семейные истории».
Бледное лицо с почти лысым черепом, застывшее за окном библиотеки, ничем не напоминало прежнюю Кэти: темноглазую, с нервными жестами и узким ртом, готовым сжаться в отвратительную гримасу или исторгнуть ругательства. Они оба убедились, что гнев, ярость и мелкие жестокости делают семейную жизнь куда более волнующей, чем любовь. На первом же своем свидании они сильно поругались. И вдруг, посередине язвительной тирады, Фрэнк попросил ее о новом свидании. Кэти уставилась на него во все глаза. Она даже перестала дышать. Потом нехотя согласилась.
Чем больше они встречались, тем яростнее делались их стычки. Однажды Фрэнк ее ударил (он и представить себе не мог, что способен ударить женщину), и она с рыданиями упала в его объятия. Они могли часами заниматься сексом. Это превратилось в бредовый ритуал: крики, вопли, потасовка, после чего их подхватывала сладостная волна желания. Утро они встречали обессиленными, с воспаленными от бессонной ночи глазами.
Брак – замечательное изобретение. Он позволяет вам сполна насладиться садизмом и мазохизмом втайне от чужих глаз и в безопасности вашего жилища.
– Что тебе от меня нужно, уродина?
Кэти сверкнула зубами. У них был розоватый оттенок, наверное, губная помада оказалась нестойкой. Так подумалось Фрэнку. Фрэнк прижал ее голову к матрасу и смотрел, как ее язык маятником дергается между зубов. Он попал в ловушку.
Она ударила его ногой и сбросила с кровати. Фрэнк попытался откатиться в сторону, но Кэти не позволила ему шевельнуться и придавила к полу.
– Отпусти! Отпусти меня! – прохрипел он.
Ее локоть упирался ему в горло, перекрывая воздух. Перед глазами все поплыло, а лицо начало сдавливать тяжесть.
– Фрэнк…
Он едва ее слышал. Он думал, что тогда вполне мог умереть. Еще одна из ее дурацких шуток. Он почти засмеялся. Из них двоих Кэти гораздо чаще говорила о смерти. Порою ее речи напоминали театральные монологи. У Фрэнка не было желания умирать, а у нее – было.
Он открыл глаза и взглянул на нее. Кэти возилась с его рубашкой, расстегивая воротник. Точнее, обрывая пуговицы воротника. Возможно, она пыталась его спасти.
Потом он увидел ее бешено пылающие глаза, оскаленный рот, двигающийся язык. Теперь Кэти вцепилась в его брючный ремень. Все это казалось очень знакомым. Выглядело частью их ритуала. Он попытался заглянуть ей в глаза, но, кажется, в тот момент она его даже не видела.
– Фрэнк…
Он резко проснулся и посмотрел на окно библиотеки. Оттуда на него глядело бледное лицо Кэти, окруженное еще более бледными лицами родственников. Их рты беззвучно шевелились, совсем как у рыб. Фрэнку показалось, что он слышит, как с легким звоном бьется стекло и сотни крошечных ртов впиваются в него своими зубами.

Чаще всего он вспоминал этот номер в отеле и наблюдающих Ривендейлов. У них был особый, очень вежливый стиль наблюдения. Что ни говори, во многом эти Ривендейлы оставались настоящими леди и джентльменами. Они следовали древнему этикету, сложившемуся через общение с людьми всех времен и племен. Задолго до того, как он встретил Кэти, они уже знали о нем, следили за ним и очень подробно его изучили. Во всяком случае, Фрэнку так казалось.
Особое, практически ежедневное, внимание Фрэнка привлекал один старый Ривендейл. Брови старика напоминали истрепанные крылья бабочки. Этот Ривендейл каждый день прогуливался по одному и тому же маршруту. Он размеренно двигался по безупречно вымощенной дорожке и, казалось, не обращал на Фрэнка никакого внимания. Только в одном месте у Фрэнка появлялось безошибочное ощущение, что старик наблюдает за ним. Прислушивается к нему. Этот прогулочно наблюдательный ритуал старика заставил Фрэнка подумать, что мир, возможно, полон Ривендейлов, наблюдающих и вербующих в свои ряды.
Фрэнк начал узнавать их (при этом он испытывал странное возбуждение), угадывать их мысли. Они всегда насыщались, насыщались жадно. Их огромный голод не поддавался утолению, сколько бы жизней они ни опустошили и на сколько умирающих отношений ни взирали. Подобно раку, таящемуся внутри тела, их вежливые обличья скрывали внутреннее паразитическое возбуждение. Они питались чужими чувствами. Своих у них не было. Они даже не могли производить детей и, чтобы размножаться, были вынуждены заражать других.
Прежде Фрэнк представлял их породу более страшной: с невероятно длинными зубами и зловонным дыханием, в котором ощущается запах крови. Нет, у них были изысканные манеры, и даже волновались они сдержанно, не расходуя силы.
Как никак, он был одним из них. Одним из Ривендейлов, если не по крови, то по привычкам. Эта мысль его ужасала.
Чаще всего он вспоминал, как сидел в номере отеля, а Кэти лежала на кровати и глядела на него, едва шевеля своей лысой головой.
– Кэти, я должен уехать отсюда. Это какое то безумие.
Минут пятнадцать он собирал свои вещи, надеясь, что она скажет хоть слово. Но единственными звуками в номере были шелест и шуршание его рубашек и брюк, которые он наугад вытаскивал из гардероба и бросал в чемодан. Впрочем, был и другой звук – шелест штор от ветерка, дувшего из форточки. Казалось, что маленькие листики и раковины на шторах дышат, вздыхают и о чем то переговариваются.
И был ее последний вздох, последняя попытка вырваться отсюда, убежать из родового гнезда, пока их рты не поймают ее и не начнут насыщаться.
– Кэти…
Позади кровати двигались тени. Фрэнка раздражало, что он не видит ее глаз.
– Между нами все равно не было любви… ты понимаешь, о чем я говорю?
Красные глазки вспыхивали и перемигивались в темноте. Десятки пар.
– Стычки и ссоры – это все, что удерживало нас вместе и отгоняло скуку. Но мне уже не хочется ссориться с тобой.
Тишина действовала ему на нервы.
– Кэти!
Фрэнк прекратил сборы. Несколько пар носков упало на пол. В окне тускло поблескивали крошечные глаза. И крошечные ротики. Другого источника возбуждения у него не было; делать это сам он не умел. Никакой иной защиты от жуткой, всепоглощающей скуки. Ривендейлы правильно его оценили.
Кэти вытянулась на постели. Он видел тень от ее жуткого, вздувшегося живота, видел, как тот выпирает из под тяжелого одеяла. Фрэнк видел бледность ее кожи, ее зубы. Но он не слышал ее дыхания. Он стал медленно взбираться на кровать. У него дрожали руки, однако ему не терпелось добраться до нее.
Он часто вспоминал следы укусов в прохладном ночном воздухе, крошечные рты, притаившиеся в пыльном плюше. Он вспоминал, как его в последний раз охватила паника, а затем он отдался новому ощущению. Но чаще всего он вспоминал этот номер в отеле.