«Костяная богиня» Чендлер Моррисон

По утрам, когда рассветный свет, проникающий в окно, был холодным и серым, Луэнна растягивалась обнаженной перед зеркалом на потолке своей спальни и любовалась своим увядающим телом. Тонкая кожа — белая, как стиральный порошок. Выступающие ребра — как брусочки ксилофона. Углы лица такие острые, что ими можно пускать кровь. Тазовые кости торчат кверху, будто какие-то диковинные новообразования. По затравленному взгляду ее глаз, излучающих нездоровый блеск, можно счесть неслыханные откровения.
Перед камерами этот странный блеск меркнет. Холодные всплески фотовспышек его как-то приглушают, усмиряют, заклинают осесть на самом дне ее существа. Это такая церемония очеловечивания для нее; а слова мужчин, говорящих ей, что она — совершенна, бесподобна и сексуальна, — это колыбельная. Она позировала и надувала губы, тлея в объективе камеры, но мыслями была где-то далеко, совсем в другом месте. Ритуалы обожания возносили ее ввысь и прочь. Помогали взойти на трон. Она могла смотреть на мир свысока со своего царственного возвышения. Бесконечно удаленные, люди у подножия ее мнимого обелиска напоминали всего-навсего пластиковых солдатиков. Хрупкие такие штучки. Пожелай она только — всех растопчет. Попросту уничтожит их всех.
По вечерам в каком-нибудь ресторане в Западном Голливуде, Беверли-Хиллз или Санта-Монике ели все, кроме нее. Они набивали свои утробы «быстрыми» калориями и углеводами. Их мягкие, оплывшие лица кривились в гримасе непристойного удовольствия; скрежещущие челюсти, смыкаясь и размыкаясь, перемалывали хлеб, лапшу и мясо во влажную мучнистую пасту. Столовые приборы скрежетали по тарелкам, превращая блюда в месиво, пачкая фарфор вязкими разводами соусов и соков — похожими на следы, оставляемые улитками и слизнями. Эти безумные едоки запихивали окровавленную требуху в свои трепещущие глотки, запивали все это, хлюпая и прихлебывая, — вином, пивом, сладким ликером, еще какой-нибудь дрянью. И Луэнна наблюдала за ними с тошнотворным чувством — не то с отвращением, не то с жалостью.
Бывали моменты, когда кто-то — обычно девушка, какая-нибудь ревнивая сучка — ей говорил что-либо по этому поводу. «Почему ты никогда ничего не ешь?» — с насмешечкой, с проблеском этакого понимающего снисхождения в глазах. Луэнне никогда не приходилось им отвечать. Кто-то другой — обычно мужчина, кто-то, обладающий неопределенной властью — поднимал глаза на вопрошающую девушку и хладнокровно говорил: «Оставь ее в покое». Тогда та особа, конечно, начинала протестовать, изображать оскорбленную невинность… и в таком случае покровитель спокойно и властно повторял все те же четыре слова. Или какие-нибудь другие, но с тем же посылом. Лучше не трогай ее. Не твоего ума дело. И тогда Луэнна широко улыбалась зазнайке — с осознанием безоговорочной победы. Она всегда выигрывала. Все время.
По ночам Луэнна приводила кого-нибудь в свою квартиру в Западном Голливуде. Мужчины и женщины, мальчики и девочки, все они обладали блеском и родословной, которые в какой-то момент ее жизни были ей недоступны. Люди, которые смотрели мимо нее, сквозь нее, — теперь она могла ими распоряжаться. Могла превращать в униженных, жалких просителей у алтаря своего тела.
Она предпочитала мужчин, потому что они думали, будто пользуются ею, и воображали себя охотниками, а ее — добычей. Когда она приглашала их к себе домой, они думали, что это доказывает что-то о них самих. Ну, конечно, они и сами все о себе знали, но — вот оно, живое подтверждение! Она позволяла им такую наивность: пусть.
Для Луэнны то, что происходило в постели, ничего не значило. Ощущения, трение частей тел — все это было таким утомительным, таким механическим. Ей хотелось завладеть хотя бы на время их зрением, увидеть себя со стороны. Вместо этого она видела одни только эти прожорливые хранилища калорий. Ходячие пищеварительные системы с торчащими членами. Ощущение их жирных, перепачканных едой пальцев на ее теле было почти невыносимым. Она никогда не кончала. Ни с кем из них.
Для нее настоящее удовольствие пришло позже. Оно пришло от осознания того, что она выиграла. Что она выигрывала все время. Те же самые существа, что много лет назад высмеяли бы ее за внешность, теперь желали ее. Она стояла у кровати и смотрела на их погруженные в сверхкалорийный сон телеса, стараясь не слышать бульканья их внутренностей, и думала о каждом старшекласснике, который когда-либо смеялся над ней, отвергал ее. Думала о своем отце, который говорил ей не есть так много. Вспоминала, как мать говорила ей, что она никому никогда не будет нужна. Вспоминала выражение отвращения на лице своей старшей сестры, когда та увидела ее в купальнике. И думала — ох, красотка, видела бы ты меня сейчас.
Затем она выходила обнаженной на свой балкон и смотрела на мерцающие огни города, где люди жили бессмысленной жизнью и отворачивались от своих зеркал, становясь уродливее, толще и беднее. Она улыбалась про себя, а затем откидывалась на спинку шезлонга и открывала галерею в телефоне, переходя к секретной папке, где хранила свои самые откровенные фотографии. Фотографии, которые давным-давно были удалены из Интернета и перенесены сюда, в это место, доступ к которому имела только она. Фотографии ее — до того, как она стала кем-то другим. До того, как превзошла себя. Она смотрела на них, на эти снимки, где ее тело представало мягким, а лицо — круглым. Снимки, на которых она была сплошь обвешана лишней плотью, гротескными мешочками жира. Она листала эти снимки своего старого тела, нежно прикасаясь к своему новому, и только тогда — кончала.
Несколько месяцев назад она побывала недалеко от своего родного города в Огайо на фотосессии и встретилась со школьной подругой Джесси, чтобы выпить. Джесси была тихой и невзрачной, не прямо-таки непривлекательной, но — из тех девушек, которых вовсе не замечаешь, если не смотришь прямо на них. Луэнна думала, что Джесси осыплет ее похвалами, когда увидит ее новое тело, но она этого не сделала. Она бросила на нее один-единственный взгляд и сказала:
— Боже мой, Луэнна. Господи. Что с тобой случилось? Ты что, болеешь?
«Болеешь». О, это слово. Луэнна избегала этого слова как огня. Оно пробуждало в мозгу каскады образов, которые всяко не заслуживали ее внимания. Секунды болезненного ожидания над унитазом — волосы стянуты на затылке в тугой узел, острый привкус желчи щекочет горло. Обмороки под яркими софитами фотостудий. Кокаин, который заставлял ее дрожать, визжать и чихать кровью. Грызущий голод, скручивающий желудок, настолько знакомый, что будто стал уже частью ее самой. И стыд. Неизменно — стыд.
На эти вещи лучше не обращать внимания. Они не вписывались в ее повествование. Если бы Луэнна сосредоточилась, она могла бы сделать их все сугубо воображаемыми. Нет смысла думать о задолженности на кредитной карте, верно? Она — эфемерна. Реально лишь то, что ты можешь заполучить, имея этот чертов кредит.
Луэнна отвернулась от Джесси. Ее взгляд упал на их отражения в зеркале за стойкой бара. На полсекунды, может быть, меньше, Луэнна сосредоточилась на себе. На мгновение увидела — или подумала, что увидела — нечто омерзительное. Почти мертва. Вот она, твоя выписка с баланса кредитной карты жизни — летит тебе прямо в лицо.
Своим новообретенным взглядом она изучила образ Джесси, стоящей перед ней, как бы противопоставленный ей, и поразилась тому, насколько одуряюще обычной предстала перед ней подруга, обремененная десятью, может быть, даже пятнадцатью фунтами лишней плоти; Луэнна захотела бы срезать все эти излишки ножом, будь они на ее теле.
Она моргнула, и собственный предпохоронный видок сгладился, истаял. Ее отражение в стекле сияло ярче кристаллов утреннего света на нетронутом снегу.
Все-таки именно такой ее видят камеры. Видят — и щедро одаряют за одно лишь зрелище. Дорогая дизайнерская одежда. Драгоценности, бриллианты…
Луэнна отвела взгляд от зеркала и снова посмотрела на Джесси. Луэнна увидела холод в ее простых карих глазах. В них не было беспокойства, и уж точно — ни намека на жалость. Так, презрение… голодное и отчаянное. Так бездомный смотрит на бизнесменов, завтракающих в дорогом ресторане. «Я — все, чем ты хотела бы стать», — подумала Луэнна так громко, что на мгновение засомневалась, не произнесла ли она это вслух.
«Все, чем ты могла бы стать, если бы только у тебя хватило на это духу».
— Болею? — переспросила она с жестокой улыбкой. — Нет, что ты. Абсолютно здорова.
Джесси окинула ее взглядом.
— Луэнна, — повторила она. — Ты стала…
— Я стала богиней, — сказала Луэнна и раскинула руки, ладони обратив к небу — как будто веря, что может воспарить куда-то ввысь, подобно истинному ангелу. Она была почти уверена, что ей это по плечу; ведь она так легка, что оторваться от земли не составит труда.
И в большинстве случаев ей это и впрямь удавалось.