«Венера в доме Рака» Чендлер Моррисон

Я говорю себе, что проблема — в чем-то внешнем. Извне. Всему виной город, говорю я себе: суетливое уличное движение, ненавистный скрежет машин, пустые улыбки — пустота в душах, которую легко увидеть. Протяни руку — и потрогаешь ее, эту пустоту.
Я говорю себе это, потому что так проблему легче решить. Всего-то — уехать отсюда.
Ссутулившись напротив меня в тускло освещенной кабинке в «El Cid», Саммер Пристли спрашивает, что, по моему мнению, я найду там, в пустыне. Что я собираюсь увидеть там, чего нельзя увидеть где-то еще. Я смотрю на стакан с грейпфрутовым соком и тоником и понимаю, что мне не хочется это пить. Столь многие вещи стали нежеланными, еще больше — попросту утратили для меня всякую полезность.
— Я на выходные — и обратно, — успокаиваю я ее.
— И что потом? Что произойдет, когда ты вернешься — и ничего не изменится?
— Я не знаю. В последнее время я стараюсь не лгать себе.
— Все, что ты делаешь, — это бесконечно лжешь себе.
— Вопрос перспективы.
Она снимает солнцезащитные очки и изучает меня.
— Какая-то странная муха тебя укусила, — наконец выносит она вердикт.
— Это все город сказывается. Нужно просто уехать на пару дней.
— Ты одет в белое. Никогда не видела на тебе этот цвет. — Она садится прямее. — И откуда у тебя этот шарф на шее?
Наши сигареты тлеют в пепельнице между нами. Мы к ним не прикасаемся. Я смотрю, как мне подмигивают из столбиков пепла угольки, и говорю:
— Есть ощущение конца, от которого я не могу избавиться. Кажется, все идет к некоему финалу. — Перевожу взгляд на пустую сцену. Уже поздно; мы — похоже, единственные гости. — В воздухе так и носится запах гари. Я к нему почти уже привык.
Саммер прослеживает мой взгляд и говорит:
— Помнишь, мы пришли сюда посмотреть, как поет Каллиопа? В тот вечер она была в белом. И на шее у нее был повязан шарф.
— Это было очень давно.
— Но именно тогда я поняла. Все обрело смысл.
— Какой смысл? Что и как ты поняла?
— Поняла, насколько ты сломлен. И что ты никогда не позволишь кому-то настоящему полюбить себя.
— Кому-то настоящему, — эхом повторяю я. Слова — как расплавленный пластик на языке.
Она берет свою сигарету и затягивается. Моя погасла.
— Тебя интересуют только жестокие призраки, — говорит она.
Я не нахожу, чем ей возразить.
— Скоро найдешь себе очередную? — спрашивает она. — Времени-то уже много прошло. — Когда я не отвечаю, она продолжает: — А, вижу, уже нашел. — Она прищуривается, сжимает губы в жесткую полоску. — Это та, о ком я думаю? Та, что косит под Джейн Фонду?
Я поднимаю свою потушенную сигарету и сильнее вдавливаю ее в пепельницу. Хотел бы я оказаться лишь столбиком пепла под ней.
— Мельпомена Люкс, — бормочу я. Ее имя — темное заклинание. Черная магия. Вуду.
Саммер закатывает глаза.
— Ох, как звучит! Снова какая-то из древнегреческих муз.
— Не знаю, как о ней написать. Критики зовут ее «звездой брутального фэнтези».
— Она — пьяница, как и почти все другие твои пассии до нее?
— Ей всего двадцать четыре.
— И что это должно значить?
— Маловато для «пьяницы».
— Значит, что-нибудь другое найдется. Ты наступишь на старые грабли, дружище. Сам же понимаешь, разве нет? Кругом тебя раскиданы капканы, а ты и рад в них угождать.
— Известная беда лучше ожидаемой неизвестности.
— Ее образ ты тоже потом примеришь на себя? Начнешь носить плиссированные юбки и чулки до бедер? Покрасишь волосы и отпустишь челку?
Я зарываюсь пальцами в шарф у себя на шее.
— Все не так просто, как ты иногда себе представляешь, — говорю я ей.
— Мне ли не знать. Но с моей нынешней позиции все кажется до одури простым.
— Видимо, все зависит от позиции.
— И какую занял ты?
— Стараюсь вообще ничего никогда не занимать.
Мой телефон продолжает жужжать, когда я оставляю Саммер одну в баре и отправляюсь в пустыню. Я не проверяю уведомления, потому что знаю, что ни одно из них не будет носить то имя, которое я хочу видеть.
«Ты будто робот», — сказала мне одна девица ранее на этой неделе, когда я выскользнул из ее спальни, пахнущей шоколадом и латексом. Я оглянулся на ее зареванное лицо с потекшей тушью, заляпавшей скулы и переносицу. «Ты ничего не чувствуешь». Чего я не сказал ей — так это того, как сильно я хотел бы, чтобы ее слова оказались правдой.
До рассвета остается несколько часов, когда я прибываю в Палм-Спрингс. Черные холмы — это злокачественные образования. Если я прищурюсь, то смогу увидеть горящие алые глаза, наблюдающие с их вершин. Злобный шепот сокрыт в дуновениях теплых ветров, гуляющих над парковкой отеля, — голос, похожий на мой или на кого-то другого; больше не видно никакой разницы. Я спешу в вестибюль.
В моем номере имеются три зеркала, и все они сделаны из обычного стекла. Мои волосы длиннее, чем я их помню. Темнее, но со светлыми прядями. Не такой уж я и высокий, как мне прежде казалось. Интересно, что же меня так обточило в собственных глазах.
«Какая-то странная муха тебя укусила», — сказала Саммер.
Я не вижу в зеркале ничего незнакомого — только то, что я предпочитал игнорировать.
Игнорировал и буду игнорировать впредь.
Следующий день я провожу в истоме страдающего бессонницей, не обращая внимания на постоянные вибрации своего телефона и жуя таблетки корня валерианы, покуда хожу по этим извилистым, похожим на лабиринт коридорам. Я продолжаю полагать, что столкнусь тут с кем-нибудь или с чем-нибудь. Медуза. Минотавр. Надвигающаяся угроза таится за каждым углом, но никогда не проявляет себя.
Снаружи светит апокалиптическое солнце. Его лучи скребут по моим мозгам, как мерзкие паучьи лапки, — так недолго и с ума сойти. Я стою у края бассейна, глядя на мерцающую воду. Отражение на его поверхности — не мое собственное. Представляю, как утопаю, захлебываюсь. Это несложно, потому что я много раз об этом думал. Утопление — как спорт или хобби. Давно ли я нормально дышал? Не из-под слоя воды. Не могу вспомнить.
Ночь окутывает пустыню, и я оказываюсь на вечеринке по случаю выхода на пенсию безликого руководителя студии в роскошном особняке недалеко от отеля. Я здесь никого не знаю. Все моложе меня. Музыка слишком громкая, и повсюду что-то блестит. Шипуче-сладкий запах шампанского навевает дурноту. У девушки, которую я отвожу в отель, в глазах ужасная серьезность — может быть, даже настоящая. Я мог бы объяснить ей, чем все заканчивается, но в этом не было бы никакого смысла. Смысл неуловим и иллюзорен.
Когда несколько часов спустя она собирается уходить, я говорю ей, что никогда не смог бы полюбить ее.
— Почему нет? — спрашивает она. Она стоит в дверях, накручивая прядь бронзовых волос на палец. Ее улыбка довольно игривая — как будто мое заявление было шуткой. Думаю, так оно и могло быть, но обстоятельства уж больно неподходящие.
Я ненадолго касаюсь пальцами мягкого тепла ее лица.
— Ты слишком настоящая, — говорю я ей. — Ты никогда не смогла бы причинить мне боль так, как я этого хочу.
Она делает шаг ко мне и спрашивает, какую же боль я ищу.
— Я ничего не ищу, — говорю я ей. — Я уже все нашел. И до сих пор нахожу, раз за разом.
Той ночью мне снится, что я стою на сцене в темном прокуренном баре, одетый в белое, с удушливым колючим шарфом, обернутым вокруг шеи. Голос, поющий в микрофон, похож на мой, но звучит чуждо. Я никогда не умел петь, но меняющиеся лица в толпе не улавливают фальшь, да и я сам — тоже. Под светящимся знаком «Выход» стоит светловолосая девушка; я не могу разглядеть ее лица, но мне это и не нужно.
Просыпаюсь незадолго до восхода солнца, и девушка в моей голове шепчет: «Ты обречен продолжать превращаться в худшие версии всех, кто причинил тебе боль». Я не помню, кто она, но осознаю, что знал ее, и я помню время, когда она сказала это. Я помню, что напоследок она задала мне вопрос:
— И кем же ты станешь в следующий раз?
Я, пошатываясь, выхожу на темную парковку, теребя в руках сигарету, которая никак не желает разгореться. У входа в отель есть фонтан, из окружающего его мелководного бассейна вздымается статуя Венеры. Никогда не замечал ее, хотя в отеле бывал уже не раз. Я подхожу к ней, захожу прямо в бассейн. Легкий водяной туман от фонтана холодит лицо, слезы-капельки конденсата оседают на стеклах очков. Опускаясь на колени у подножия статуи, я размышляю о ложных божествах и молюсь тем, которые еще более нереальны — коих попросту не существует.