«Хлеб из твоих костей» Дуглас Форд

Когда из-за эпидемии гриппа мы с Клеменсом превратились в беспризорников со впалыми щеками, ухаживающих за больными родителями, появилась леди, известная как Матушка Бейкер. Она дала каждому из нас по кусочку мягкого имбирного хлеба, который пекла в качестве своего фирменного, и это была самая большая еда, которую мы видели за последние дни.
— Только не ешьте его сейчас, — сказала она нам. — Как говорится в старом завете, чтобы отвратить зло, нужно положить хлеб под подушку. Итак, вы держите этот хлеб под подушкой три ночи, по числу Лиц Святой Троицы. Делая это, вы отпугиваете злых духов.
Затем она уехала на своей повозке, чтобы продать остальной свой сладкий хлеб на городской улице.
Мы наблюдали, как она уезжает, голодными глазами, осторожно держа наш хлеб, стараясь не раскрошить его.
На долю Матушки Бейкер выпала своя чаша страданий. Когда-то у нее был муж, которого люди звали Папаша Бейкер, но он умер еще до рождения Клеменса. Я рассказала ему, как Матушка Бейкер изменилась после этого.
— В те дни она казалась намного меньше. Крошечная женщина, не такая, как сейчас, менее высокая и округлая. Перед смертью ее муж, Папаша Бейкер, был большим и толстым.
— Она его съела? — спросил Клеменс. Я рассказала ему о пекарях Бейкер как сказку на ночь, и могла бы приукрасить детали, просто чтобы вызвать у него острые ощущения. Я знала, что его пугало. Как в той части сказки «Джек и бобовый стебель», от которой ему снились кошмары — как великан хотел перемолоть кости Джека, чтобы испечь себе хлеб. Эта деталь заставила вздрогнуть даже меня. Но вместо этого я рассказала ему то, о чем действительно подозревала.
— Ты заметил маленькие черные волоски, растущие у нее на подбородке, и то, какие большие у нее руки?
Он кивнул.
— Ну, я подозреваю, что Папаша Бейкер на самом деле не умер. На самом деле умерла Матушка Бейкер, и он почему-то захотел занять ее место.
— Зачем ему это делать? — спросил Клеменс. Как старшая сестра, а теперь уже практически его мать, я должна была бы иметь ответы на такие вопросы, но их у меня не было. Почему-то только одна мысль об этом вызывала у меня мурашки. Неужели он так скучал по своей жене, что решил стать ею? Занять ее место, одеваясь как она и ведя себя как она, полагая, что никто не заметит, а если и заметит, то ничего не скажет из вежливости? Или, может быть, мне просто не хватало правильного ракурса, и по мере того, как я чахла, все выглядели больше и толще. Я сменила эту тему на собаку, которая обычно следовала за Матушкой Бейкер.
— Помнишь, как она старается укусить ее за пятки и рычит на нее, словно умирает от голода?
В тусклом свете масляной лампы в нашей комнате Клеменс кивнул.
— Ну, раньше эта собака виляла хвостом и облизывала ей лицо. Теперь она ведет себя так, будто ненавидит ее и следует за ней только потому, что у нее нет выбора.
— Я ненавижу эту собаку. Похоже, что она тоже голодна.
Я кивнула.
— Кожа да кости. Между прочим, она ненавидела Папашу Бейкера. Теперь она ненавидит Матушку Бейкер. Почему поведение собаки так изменилось?
— Может, Папаша Бейкер заставил ее съесть Матушку Бейкер, и она теперь его за это ненавидит, — сказал Клеменс.
Оба почувствовав холодок в воздухе, мы натянули одеяла поближе к лицам. Я не собиралась рассказывать ему страшную историю, но все равно сделала это.
Однако в тот день, когда она дала нам имбирный хлеб, за ней не следовала ее собака. В ту ночь мы положили хлеб под свои подушки, как она нам и велела. Из другой комнаты донесся кашель. Мы знали, какую форму примет зло, если оно войдет в наш дом. Наши родители умрут. Мы знали, что не должны есть хлеб, чтобы сохранить им жизнь.
— Где собака? — спросил Клеменс.
— Без понятия, — ответила я. Потом посмотрела на имбирный хлеб в своей руке и подумала о сказке про Джека и великана. — Может, она убила ее и перемолола ее кости, чтобы сделать этот хлеб.
Я сказала это из-за того, что мы оба хотели сделать. Нам так сильно хотелось запихнуть хлеб в наши голодные рты. Наши желудки урчали, как дикие звери, потому что в тот день у нас не было ничего, кроме сырого овса, который я разделила по половине миски между нами. Хлеб выглядел так хорошо. И все же мы не могли позволить злу проникнуть в дом.
— Положи его под подушку и иди спать, — сказала я и, сделав то же самое, погасила фонарь. Положив голову на подушку, я заставила себя не думать о хлебе.
В конце концов, мне приснилось, как Матушка Бейкер протиснулась своим толстым телом через окно нашей комнаты и пробралась мимо нас на цыпочках, и каким-то образом под ее весом деревянный пол не скрипел. Запах смерти преследовал ее, когда она прошла через нашу дверь в комнату наших родителей, где они оба лежали мертвыми. «Эти кости не годятся, — хрипло прошептала она, поднимая тонкую мамину руку. — Они слишком хрупкие. Чтобы тесто поднялось, мне нужны молодые кости». Затем она вернулась в нашу комнату, где начала дергать меня за кожу, пытаясь оторвать ее от костей.
Я проснулась, вся в поту, от того, что Клеменс дергал меня за руку, стоя возле моей постели.
— Саманта, — сказал он шепотом, — я поступил плохо.
— Что ты сделал?
Он указал на свою подушку.
— Ты съел свой имбирный хлеб, — сказала я, — не так ли?
В свете луны, светившей в наше окно, я увидела, как он кивнул.
— Но не только это, — сказал он.
Мне потребовалось мгновение, прежде чем я поняла и стала шарить под своей подушкой. Мой хлеб пропал.
— О, Клеменс, и мой!
Он смотрел вниз, будто собирался заплакать.
— Перестань, — сказала я, — это всего лишь глупое суеверие. В действительности она хотела, чтобы мы его съели. Возвращайся в свою постель.
Я наблюдала, как он заползает обратно под одеяло.
— Сейчас тебе лучше? У тебя полный желудок?
Он кивнул. Положив голову на подушку, я почувствовала в воздухе холодный сквозняк. Посмотрев на окно, я увидела, что оно открыто, а занавеска трепещет на ночном ветру. Разве я не закрыла его? Неважно. Это поможет выветрить сильный запах болезни, распространившийся по дому. Закрыв глаза, я заснула.


Проснувшись утром, я обнаружила кровать Клеменса пустой и незаправленной.
Полагая, что он встал раньше меня и убежал на улицу, я решила выйти наружу, чтобы найти его, предварительно осторожно заглянув в спальню наших родителей.
На меня смотрели два лица с открытыми ртами и широко раскрытыми и остекленевшими глазами. В какой-то момент ночью они, в конце концов, умерли. Прямо как в моем сне.
Зло. Клеменс впустил его, съев хлеб.
Глупый мальчик. Его поступок привел к тому, что мы стали сиротами. Нас могут даже разлучить. Достаточно ужасно потерять родителей, но перспектива потерять Клеменса почему-то показалась мне еще хуже. Я не могла этого допустить.
Переживая за то, что он мог первым увидеть мертвые лица наших родителей и испугаться, я в панике я выбежала на улицу, надеясь найти его бродящим поблизости. То, что я увидела за нашим открытым окном, заставило меня похолодеть.
На земле валялась ночная рубашка Клеменса, вся в крови. Оглядевшись, я увидела вокруг лишь пустое пространство. Вдалеке я вижу столб дыма, свидетельствующий о том, что Матушка Пекарь уже начала печь. Вместо того чтобы бежать к ней, я подняла ночную рубашку, и что-то упало на землю. Потянувшись было к этому предмету, я отдернула руку и начала кричать.
Рядом с моими ногами лежало окровавленное ухо Клеменса, изжеванное кем-то злобным и голодным.
Власти так и не нашли остальную часть Клеменса. Сказали, что, должно быть, через наше окно пролезло какое-то голодное животное и вытащило его наружу. Я не слышала никакой борьбы и сказала им об этом, но власти бросили на меня один взгляд и сослались на мои худые, впалые щеки и мой голодный вид как на признак угасания чувств. «Ты должна поспать», — сказали они, и когда мне дали теплую постель, я так и сделала. Я спала как убитая.
Утром меня разбудили и предложили завтрак.
Свежеиспеченный имбирный хлеб, принесенный Матушкой Пекарем.
Все для меня.
Лишь для меня одной.