«Во имя всеобщего блага» Ивонн Наварро

Фида слышит их стоны сквозь пол.
Постояльцы беспокойны и голодны - они всегда голодны, - но она ничего не может с этим поделать. Брокстон Хаус больше не предоставляет ночлег и завтрак, и даже не сдает жилье новым постояльцам. Черт, никому не нужно снимать жилье теперь, когда семьдесят процентов населения города уехало. Если человек хочет переехать, он переезжает; нужно только убедиться, что на новом месте нет ни живых, ни мертвых. Закон теперь гласит: если ты живешь в доме, он принадлежит тебе, и точка. Занимать жилье можно, а захватывать его силой - нет. Люди работают, как и раньше, но зарабатывают меньше, и есть четкое разделение на классы. Фида относится к низшему классу, и это ее устраивает. Она выращивает большую часть своей еды и научилась жить без электричества, которое все равно не может себе позволить. На парковке заброшенной средней школы в двух пригородах еженедельно устраивается блошиный рынок, который находится в безопасности за надежным восьмифутовым железным забором. Кто-то в шутку окрестил его "Запирайся и обменивайся", и название прижилось; Фида ходит туда и выполняет мелкие швейные работы. Она переняла этот талант от своей бабушки (которая умерла за несколько десятилетий до этого зомби-бардака), и это приносит ей деньги на дрова зимой, свечи, достаточную сумму на бензин, чтобы ходить в другую церковь каждое воскресенье, и еще несколько вещей, которые она не может сделать сама.
Фида готова, когда священник стучит в ее дверь без четверти двенадцать, хотя он пришел на пятнадцать минут раньше. Она рада, что он не забыл или не решил не приходить, потому что, когда такое случается - а такое случается иногда, - это всегда пошатывает ее веру. Вера - это все, что у нее есть, и она не должна позволить ей пошатнуться. От нее зависит слишком многое.
- Добрый день, мисс... - он на мгновение замешкался, потому что она так и не назвала ему свою фамилию.
- Зовите меня просто Фида, - говорит она ему. – Ударение на "и", рифмуется с Ритой. - она отходит в сторону и машет ему рукой. - Пожалуйста, проходите внутрь.
Он кивает, и Фида видит облегчение в его глазах, когда он переступает порог. Его машина, тяжелый седан, у которого, как почти у всех, на окнах стоят стальные сетки, припаркована у обочины. Вероятно, путь от тротуара до ее двери показался ему очень долгим. В наше время никто без вооруженного эскорта не хочет долго находиться на улице.
Фида предусмотрительно заперла дверь, затем провела его в гостиную.
- Устраивайтесь поудобнее.
Он опускается на один из двух диванов с цветочным принтом и проводит белым платком по лбу. Невозможно понять, от чего он вспотел - от июньской жары или от страха. Некоторые люди потеют без причины.
Она приготовила простой обед: домашние лепешки, испеченные в виде пиццы на решетке в камине старомодной кухни, а затем увенчанные нарезанными помидорами и зеленым перцем из ее маленькой теплицы (она частным образом называет ее "Запирайся и расти" с тех пор, как услышала это название на обменной ярмарке). Она уже много лет не ела сыр моцарелла, но посыпать сухим пармезаном перед тем, как поставить блюдо на огонь, очень даже неплохо. Она подает ему это блюдо вместе со стаканом воды комнатной температуры, освеженной маленькой веточкой мяты. Хороший человек должен хорошо поесть, прежде чем приступить к своим делам. Такой человек, как отец Стэйн.
Они едят, не говоря ни слова. Примерно через десять минут Фида видит, что священник наконец-то расслабился. Несмотря на то, что она согнала постояльцев в дальний конец дома, они имеют склонность ссориться между собой, и время от времени кто-нибудь из них начинает шуметь. Время от времени рычание проносится по воздушным потокам наверху и проникает через неиспользуемые вентиляционные отверстия. Когда это происходит в первый раз, отец Стэйн заметно вздрагивает; когда Фида лишь встречает его взгляд и пожимает плечами, он, похоже, соглашается с тем, что она обезопасила свой дом. Следующие несколько звуков заставляют его поднять бровь, но его глубокие карие глаза мудры, и он знает, что время для обсуждения не за горами. По его черным волосам и тяжелой костной структуре она может сказать, что он, возможно, славянин или серб. Человек из старой страны, где вера древняя и сильная. Отлично.
Фида отставляет посуду и складывает руки на коленях.
- Я благодарна вам за то, что вы проделали такой путь, - говорит она. - Я знаю, что путешествовать в одиночку очень хлопотно.
Отец Стэйн наклоняет голову.
- Безусловно. Вы сказали, что хотите обсудить что-то важное.
Фида кивает, затем обдумывает формулировку своего вопроса, ковыряя шершавые края ногтей.
- Отец, вы верите в прощение?
- Конечно, - отвечает он без колебаний. - Прощение - это основа нашей веры. Христос умер за нас, чтобы мы все были искуплены. - он изучает ее. - Вы посетили мою мессу в прошлое воскресенье, но я не буду предполагать, что вы христианка.
- Я католичка.
- Но верите ли вы? Сейчас трудные времена, Фида. Даже самый сильные в вере могут оступиться.
- Я верю, очень сильно.
Он кивает.
- Тогда что вы хотели обсудить?
Фида делает глубокий вдох.
- Вы верите в искупление? Что души могут быть спасены?
- Конечно, - повторяет он. Он наклоняется вперед. - Вам нужно сделать признание? Поэтому вы попросили меня прийти сюда - для уединения?
Она качает головой, но он все равно продолжает.
- Сейчас ужасные времена, Фида. Многие люди делали... сомнительные вещи, просто чтобы остаться в живых. - он протягивает руку и по-отечески похлопывает ее по руке. - Многие не хотят говорить об этом публично. Они чувствуют себя лицемерными. Я понимаю.
Лицемерными... как Иисус, фарисеи и книжники? Нет, она не приравнивает себя к ним.
- Я только пытаюсь спасти людей, - отвечает она, и оба они смотрят на потолок, услышав далекий стук.
Отец Стэйн садится обратно.
- Ох, - говорит он. - Это...
Он колеблется, не уверен в своей терминологии.
- Постояльцы, - отвечает за него Фида. - Они все жили здесь... - еще одна пауза. - Раньше.
Лоб священника нахмурился.
- Они вернулись?
Она кивает.
- Они вернулись домой. Я не верю, что живые мертвецы - это просто монстры, существа без мыслей и целей. У них есть память. Они ищут утешения. - ее руки крепко сжаты вместе, почти в мольбе. - Они не просили об этом. Они хотят, чтобы их спасли, чтобы им помогли.
Отец Стэйн потирает подбородок.
- А вы не думали о том, что их возвращение может быть просто инстинктом? Проводились исследования...
Фида отмахивается от его слов.
- Вы имеете в виду экспериментальные лаборатории, где их препарируют, как лабораторных крыс, обрабатывают химикатами и используют в качестве мишеней для сил безопасности, чтобы испытать их новейшее и лучшее оружие, - жар поднимается по ее лицу. - И давайте не будем забывать, что научные центры - это идеальное место для людей, где они могут бросить своих родственников - родителей, супругов, детей, ради Бога, а потом уйти с чистой совестью, сказав, что то, что они делают, - это для всеобщего блага. Вы упомянули лицемеров? Это не лицемеры, отец Стэйн. Это чудовища. Те, кто не хочет брать на себя ответственность за людей, которых они когда-то любили. - Она скрещивает руки так крепко, что мышцы ее плеч спазмируются. - Вот вам и "пока смерть не разлучит нас". Живые мертвецы, отец Стэйн. Живые мертвецы.
Он отпивает глоток воды и ставит его обратно на журнальный столик, аккуратно разместив его на подставке.
- Хорошо. Допустим, они все еще живы, после некоторого времени. Но что мы можем сделать?
- Их нужно спасти, - твердо говорит она ему. - Простить, как Иисус простил всех нас на Тайной вечере. Это было его тело и кровь...
- Метафорически, - напоминает ей священник.
- Очевидно, отец. Я как раз хотела сказать "через хлеб и вино", - Фида подавила раздражение, затем снова взяла себя в руки. - Вот как человечество было прощено, через его любовь и жертву. Так мы продолжаем быть прощенными.
Она встает и пересекает гостиную, берет фотоальбом с приставного столика из красного дерева рядом с камином. Она приносит его обратно и открывает перед отцом Стэйном, указывая на фотографии.
- Это Патрик. Славный ирландский парень, первая комната наверху лестницы. Он не работает, поэтому немного задерживает арендную плату, - она перевернула страницу. - Это Мануэлла. Она живет... жила здесь со своим сыном, Рейнальдо, в самой большой комнате сзади. Рейнальдо уже нет. Ему было всего шесть лет, - отец Стэйн сочувственно кивает головой. Она постукивает ногтем по фотографии бледнокожего азиата; глаза у него тонкие и злые, а на лысом черепе красуется татуировка банды. - Это Кейд. Должна признать, что иногда он испытывает мое терпение, - она поднимает подбородок. - Тем не менее, у меня есть надежда.
- Я вижу.
- Правда? - ее глаза горят, когда она перелистывает еще пару страниц, сдерживая голос, решив не показывать слишком много эмоций. - Джесси и Тина. Им всего шестнадцать. Она на четвертом месяце беременности, и они скрываются от ее отца, который сказал ей, что собирается убить Джесси, - еще один поворот страницы. - Макс - героиновый наркоман, постоянно пытается бросить привычку и постоянно срывается. Он возвращался сюда четыре раза, потому что знает, что я помогу ему продолжать его попытки. И последняя - Сильви. Ей тринадцать, и она сбежала из дома.
Отец Стэйн нахмурился.
- Вы позволили тринадцатилетней беглянке остаться здесь?
Фида не отводит взгляда.
- Ее мать отдала ее в проститутки, когда ей было одиннадцать.
У священника сводит челюсть, но он ничего не говорит, пока Фида ставит альбом на место.
- Это мои жильцы, отец.
- Вы говорите о них так, как будто ничего не изменилось.
- Я не думаю, что это так, по крайней мере, для них. В их сознании они просто потеряны, - она садится обратно и снова сжимает руки. - Разве вы не видите? Это моя семья. Моя ответственность. Если я не буду заботиться о них, не буду оберегать их и пытаться спасти, то я буду лицемером. Не лучше, чем многие другие.
Отец Стэйн кивает, и, к его чести, она видит, как он пытается понять ее образ мыслей.
- Так зачем вы позвали меня сюда, Фида? Чем я могу помочь вам в этой ситуации?
Он немного запинается на слове "ситуация", и у Фиды все внутри скручивается. Неужели он действительно верит? Его вера должна быть полной. Она должна быть чистой. Если это не так, то он может идти домой.
- Вы сделаете что-нибудь для меня, отец? - на другом конце дивана стоит большая плетеная корзина, покрытая простой, чистой белой тканью. Она тянет корзину к себе и поднимает хлопок; под ним еще больше свежеиспеченных лепешек, пять хороших буханок, и круглый хрустальный графин темно-красного вина. - Благословите этот хлеб и вино, - говорит она. - Освятите их всей своей верой и всем, во что вы верите. Как вы совершаете Евхаристию на мессе.
- И что потом? - сурово спрашивает он. Его взгляд устремлен вверх. - Вы кормите их этим? Без исповеди нет прощения. Вы это знаете.
Она качает головой.
- Но мы должны попытаться. Тело Христа, кровь Христа. Чудеса случаются. То, что мертвые могут ходить, уже само по себе чудо, не так ли? Кто скажет, что не может произойти обратное чудо?
- А если нет? Вы будете тем, кто остановит их? - он бросает взгляд на мачете, висящее у нее на поясе.
Фида смотрит на свои руки. Иногда она чувствует такую печаль, что с трудом может произнести слова.
- Убивать из чувства справедливости - не мое дело.
Он не отвечает, и она разворачивает руки ладонью вверх.
- Это малое, о чем я прошу, отец. Жертва символики. Распространение Слова, веры, Таинства.
- Хорошо, - говорит он через несколько мгновений, но его голос звучит устало. Делает ли он это потому, что хочет, или потому, что чувствует, что это то, что необходимо, чтобы он мог уйти и чувствовать, что сделал все, что мог?
Он тянется к корзине, но она встает и поднимает ее за собой.
- Наверху, - говорит она. - В комнате Патрика. Там, где живет Мануэлла.
Она не добавляет, что мексиканка, чья кожа и глаза стали серыми, как старый цемент, а рот покрыт запекшейся кровью ее сына, проводит большую часть каждого дня, стоя над кушеткой, на которой спал мальчик.
По выражению крепкого лица отца Стэйна Фида, она понимает, что он хочет протестовать, но не делает этого. Это дает ей повод надеяться; неверующий человек отказался бы, спросил бы, насколько это опасно и уверена ли она, что существа надежно заперты. Но отец Стэйн - хороший человек. Верный своему делу.
Он поднимается за ней по лестнице, она передает ему корзину, затем открывает дверь в комнату Патрика. Священник отступает назад, но комната пуста, дверь, соединяющая ее с комнатой Джесси, закрыта. Постель смята, как будто на ней спал мальчик, но она знает, что это не так. Она заправляет ее каждое утро, даже меняет постельное белье раз в неделю, но постояльцы лишь ударяются о нее или иногда падают на старое одеяло. Но они никогда не спят, просто встают и уходят. В этой комнате нет зеркал, потому что живая мертвая версия Патрика не любит свое отражение и всегда разбивает их.
Фида забирает корзину и заходит внутрь, затем ставит ее на комод напротив двери. Она благоговейно поднимает ткань и несколько секунд смотрит на содержимое, ничего не говоря, затем отходит и смотрит на священника.
- Вы благословите это сейчас? - спрашивает она.
Отец Шейн прочищает горло.
- Да.
Он занимает свое место перед комодом, склоняет голову и начинает молиться, и Фида немного расслабляется, когда знакомые слова наполняют воздух обещаниями святости.
- В ночь, когда Его предали, Он взял хлеб и воздал Тебе благодарение и хвалу. Он отломил хлеб, дал ученикам и сказал: приимите, все, и ешьте: сие есть тело Мое, которое за вас предано будет, - отец Шейн берет один из хлебов и разламывает его на две части. Она улыбается и кивает, когда он смотрит на нее, затем говорит мягким голосом.
- Я сейчас вернусь. Мне нужно взять свое распятие. Не останавливайтесь.
Она чувствует ее взгляд, когда она выскальзывает из комнаты, но когда она оставляет дверь открытой, его голос возобновляется, и она слышит в нем больше уверенности. Превосходно.
- Когда ужин закончился, он взял чашу. И, воздав благодарение и хвалу, подал чашу ученикам Своим и сказал: приимите, все и пейте из нее: сия есть чаша Крови Моей, Крови нового и вечного завета. Она прольется за вас и за всех людей, чтобы прощены были грехи. Сие творите в память обо Мне.
Он успевает произнести всего несколько слов, когда Фида доходит до конца коридора и двери Мануэллы. Она нагибается и сметает в сторону испачканную одежду, из-за которой здесь весь день толпились живые мертвецы, а затем быстро идет обратно в комнату Патрика. Она знает, куда наступать, чтобы пол не скрипел, по краям плинтусов, где гвозди крепкие, а старые дубовые доски не провисли посередине. Когда она молча протягивает руку, задвигает дверь и закрывает ее на засов, она слышит в голове другую часть мессы, слова, которые всегда произносятся при подготовке алтаря и даров. Они не по порядку, но нет ничего более подходящего.
- Да примет Господь жертву из ваших рук, для хвалы и славы имени Своего, для нашего блага и блага всех...
Проходит всего тридцать секунд, прежде чем ее постояльцы, ее семья, спускаются в комнату Патрика, где последняя дверь, отделяющая их от отца Стэйна, не заперта. Через несколько секунд священник начинает кричать.
Фида сидит на полу в коридоре и смотрит на распятие, которое она сняла со стены возле комнаты Мануэллы, разочарование оставляет во рту еще один горький привкус. Она ошибалась насчет отца Стэйна - его вера не была достаточно сильной, он не был по-настоящему святым и не верил в тело и душу Христа. Если бы это было так, он был бы помилован, а ее близкие вкусили бы благословенного хлеба и вина и исцелились.
Ей просто придется попробовать еще раз. Примерно в пяти милях отсюда есть другая католическая церковь, Святого Бенедиктина, и она может поехать туда на машине отца Шейна в следующее воскресенье. После мессы попросит одного из священников прийти к ней домой и поговорить с ней конфиденциально.
В эти дни священники постоянно находятся в обществе, служат и распространяют слово Божье на благо всех. Никто не задумывается, когда они не возвращаются.