«Традиция» Килан Патрик Берк

Ты одна.

Она проснулась, медленно моргая, чтобы избавить глаза от этой темноты, но она отказывалась уходить. Вместо этого она отделилась, как потрёпанный занавес, сквозь который проникали лишь слабые лучи света. Было темно, намного темнее, чем ей нравилось, и так было до тех пор, пока она была здесь, сидя на лестнице и ожидая. Запах плесени и пыли стоял в носу.

Чего ты ждёшь, Эвелин?

Она нахмурилась на этот вопрос, зная, что ответ был там, возможно, прятался где-то в темноте, но она знала, что он не придёт. Была какая-то цель её присутствия здесь. Конечно, была.

Возможно, это была только неразумность затянувшегося сна, которая удерживала её здесь, или, возможно, это была не та цель, которую она хотела принять. Возможно, она была здесь, потому что это было укрытием. Но если так, то от кого или чего она скрывалась?

Она заставила себя улыбнуться.

Ты - дурочка.

Да, скорее всего, это было так. Ведь Чэд всегда говорил…

Чэд!

Она ухватилась за это имя, словно пловец, сжимающий спасательный круг, и на мгновение его лицо появилось из мрака перед ней: бледное, продолговатое, на короткое время освещённое холодным светом далёкой луны сквозь дыру в гнилой крыше наверху. Затем он исчез, унесённый, как семена одуванчика на сильном ветру. Она смотрела, как он удаляется, пока его не поглотили тени, растянувшиеся по полу в коридоре.

Наверху раздался тихий скрип, когда паркетная доска в пустынной комнате напомнила о себе, затем ещё раз.

Дом помнил всё.

Она была в одиночестве в пустом доме, где не было ничего, кроме ночи и одинокого клинка жёлтого лунного света, который, освобождённый от облаков, пробивался сквозь дыру в крыше над её головой. Эвелин коснулась его своей тонкой рукой и вздохнула.

Хотя она не боялась того, где оказалась, она боялась, что никогда не вспомнит зачем она здесь, и поэтому будет вынуждена оставаться, играя в привидение, пока её поражённый ум изо всех сил пытается вспомнить… почему?

Почему она здесь?

Упала ли она во время исследования этого дома? Возможно, она ударилась головой в то самое место, где сохранились воспоминания об этом? Она осторожно прощупала заднюю часть головы и обнаружила только паутину, грязь и что-то похожее на кусочек сухого листа, который она сняла и выбросила. Не было ни боли, ни синяков, ни засохшей крови, и теперь, когда сознание успело вернуться полностью, никакой дезориентации, кроме очевидной зияющей дыры в её воспоминаниях.

Отсутствие какой-либо видимой мотивации для её пребывания в таком любопытном месте заставило её кратко рассмотреть возможность того, что всё это было сном, хотя и странным, в котором она, очевидно, мало что могла сделать.

Знаю ли я это место? - она задавалась вопросом и смотрела на своё окружение во мраке.

Большинство ступенек лестницы было сломано, старая красная ковровая дорожка, которая когда-то придавала ей царственный вид, теперь была изношена и местами порвана. Куски старой мраморной плитки на полу всё ещё можно было разглядеть под хаосом штукатурки, сломанной мебели и осколков старой люстры. Через образовавшуюся дыру в потолке прихожей она могла видеть зазубренные края сломанного пола верхнего этажа и комнату прямо над собственным разрушенным потолком, а за ним и ночное небо, испещрённое растекающимися звёздами и размытой луной. Пряди плюща свисали с дыры, как верёвки палача.

Главная дверь дома когда-то была стеклянной в верхней половине, но этого давно не было, как и досок, прибитых для заполнения этого отверстия.

Эвелин встала, уставшая от того, что память ничего ей не говорила, повернулась, лестница скрипнула под её ногами. На вершине лестницы, куда не могла добраться луна, темнота была густой и неприветливой, но Эвелин рассуждала, что если что-то здесь и могло причинить ей вред, оно могло бы сделать это, пока она спала.

Она поднялась по лестнице, старательно избегая разбитых бутылок и шприцев, оставленных здесь подростками, которые искали безопасное убежище для знакомства с адом, и достигла площадки. Коридор впереди был узким, в окружении дверных проёмов, в которых сами двери отсутствовали, и, возможно, были проданы в качестве предметов старины, чтобы украсить косяки уже новых мест.

В одной из спален лежал грязный матрац, проседающий посередине от тяжести трахающихся наркоманов, бездомных и дождя.

Другая мебель также была освобождена от своих ящиков и стекла овального зеркала. Хотя какая-то предприимчивая душа и собрала фрагменты последнего и вместе с разноцветными кусочками стекла от разбитых пивных бутылок использовала их для изготовления любопытной и бессмысленной мозаики из осколков на противоположной стене. Получившееся творение выглядело как символ разрушения.

Она двинулась дальше.

Ванная комната была покрыта мхом и плесенью, плитка была зелёной, сама ванна была расколота в нескольких местах.

В детской спальне она остановилась. Злоумышленники осквернили и эту комнату. Она пахла ими. Их подписи были на стене большими стекающими буквами. В расколотой колыбели, слева от луча лунного света, лежала разрисованная кукла, похожая на шлюху. Один её глаз был удалён и заменён крышкой от бутылки, беззаботно вставленной в резиновое отверстие. Презервативы были разбросаны, словно шкуры змей, среди стопок старых газет, пустых бутылок и грязных, смятых спальных мест.

Внезапное чувство сопереживания, возникшее у неё к ситуации, в которой эти нарушители проявили неуважение к памяти того, кто когда-то называл это место домом, заставило её усомниться в любых связях, которые она могла иметь с ними.

Жила ли она когда-то здесь?

Или - менее приятная мысль - была ли она одним из оскверняющих, возможно, добросовестных, тщетно пытающихся убедить своих друзей не делать то, что они делали, но беспомощных сделать что-либо, кроме как подыгрывать, когда они всё равно игнорировали его?

Если бы это было правдой, ей бы хотелось думать, что она могла быть единственным голосом разума, хорошим яблоком среди червивых. Но почему эта версия должна быть более правдоподобной, чем любая другая?

Где-то в тени комнаты начал петь ребёнок.

У Эвелин перехватило дыхание, и она невольно сделала шаг назад, приложив руку к груди.

Она слушала.

Пение было мягким, слабым и совсем не грустным. Вместо этого это была весёлая, праздничная песня, возможно, даже с плохими словами, песня, которую могли придумать только дети вопреки авторитету взрослых, и которую можно было услышать только в отсутствие этого авторитета.

Эвелин склонила голову.

- Всё вокруг темно, и не видно света, - пел ребёнок, - никто не может остановить нас в ночь Хэллоуина.

Эвелин улыбнулась.

- Это наша ночь, это наша улица, дайте нам немного денег или конфет, чтобы их съесть.

Пение становилось всё громче, и теперь Эвелин поняла, что это вовсе не из зала. Голос дрейфовал через пустую оконную раму и через подоконник откуда-то с улицы.

Дети шли.

Светлячок волнения рассеял удушающий мрак внутри неё, и она пошла обратно к лестнице.

Она услышала ещё звуки в доме. Пока она шла, внезапно она ощутила, что светлячок её волнения превратился в рой, который освещал её изнутри.

Она пришла сюда не одна. Там были и другие.

Это была шутка. Нет, не шутка. Игра. Чэд и… как её звали? Джессика! Да, так и было. Чэд и Джессика, и кто-то ещё, чьё имя она не могла вспомнить, но верила, что, как и другие, оно придёт к ней. Это была игра, правила которой ускользали от неё на данный момент, но там был смех и пение, и она не была одна. Воспоминание об этом сделало её бодрствование ещё более терпимым. Да, они привели её сюда и оставили здесь, но они вернутся. Она подозревала, что это было частью игры. Возможно, это был вызов. Остаться одной в страшном доме на ночь.

Она закрыла глаза, увидела неподвижные изображения улиц, покрытых листвой, влажных тротуаров, машин с осенними листьями, зацепленными за стеклоочистители.

Незнакомая дорога…

Она почувствовала, как напряжение спадает с её плеч, но она так и не понимала, почему была здесь. Вздохнула, желая, чтобы у неё была сигарета или, возможно, журнал, что-то, что могло бы убить время.

Игра. Вызов.

Сладость или гадость.

Ответы шли, воспоминания плыли перед её глазами. Медленно, так медленно, но они были там. Она была приманкой, приманкой для детей, которые смотрели на этот старый, гниющий дом как на игрушку, катализатор ложного страха, о котором они позже будут хихикать липкими пальцами и шоколадными зубами, когда будут сидеть, купаясь в голубом свете от телевизора.

Страшилка на ночь.

Да. Шутка. Ничего более.

Чэд и Джессика, и… Алекс! Она почти могла их видеть, слышать их. Хорошие друзья, близкие друзья, любящие друзья, которые назначили её призраком в этом году.

Ах да… Традиция.

Каждый год.

Каждый Хэллоуин.

Но, кто это был в прошлом году?

Она улыбнулась; это воспоминание быстро исчезло.

Кто это был в прошлом году?

Она боялась слишком долго думать, чтобы не обнаружить, что она и тогда была приманкой, или заставить воспоминания вернуться в глубины её разума.

Кто?

Нет, были другие.

Напугайте детей, но вознаградите их страх.

Надо дать им что-нибудь вкусное, - подумала она.

Она прикусила губу, почувствовала, что она кровоточит, и поморщилась.

У меня же нет конфет. Что-то красивое тогда.

Она поспешила обратно в комнату с разрушенной мебелью.

Пение становилось всё громче.

- Хочешь быть смелым? Хочешь быть пойманным?

Она сорвала стеклянную мозаику со стены, поражённая внезапной болью, когда осколки стекла попали ей под ногти.

- Обязательно держитесь подальше от девушки со стеклом на лице! - услышала она.

Она замерла, когда пение затихло на ветру, последнее слово словно пронеслось по пустым коридорам.

Чэд и Джессика, и Алекс.

Близкие друзья, дорогие друзья.

Она поняла, что была права, когда большой осколок стекла со звоном упал на пол, а следом один из её ногтей сломался и с тихим звуком опустился вниз, она была единственным голосом разума.

Она умоляла их не приводить её сюда.

Она умоляла их не оставлять её здесь.

Кровотечение.

Остатки мозаики переливались в её глазах сквозь слёзы. Паника и страх сожгли всех её светлячков. Они причиняли ей боль.

Медленно она подошла к лестнице, стекло вонзалось в её руки, торчало из-под нескольких оставшихся ногтей, прокалывало её губы в том месте, где Чэд, силой взяв её, вонзил осколки своей разбитой пивной бутылки в её десны, потому что она не переставала кричать.

Её рыдания стали воплями. Она пошатнулась на ступеньках. Некоторые осколки стекла упали, когда она облокотилась на стену.

- О, Боже, - прошептала она.

Движение внизу отвлекло её, и она подняла глаза, протёрла их руками, забыв о стекле, которое всё ещё было на них. Ей было безразлично, что осколки попали в глаза.

В передней двери появилась тень.

Сухие листья под ногами хрустели и ломались. Тень двигалась дальше. Ребёнок испуганно прошептал, затем замолчал.

В одиночестве.

Эвелин слушала, затем позволила себе улыбнуться, позволила согреть её холодом.

Это было совершенно естественно - забыть, - сказала она себе.

Они причинили ей боль, предали её, но тем не менее она всё ещё как-то любила их, возможно, потому что никогда не верила, что они позволят ей войти в их круг. Она знала, что сделает всё, что они от неё просят, в пределах разумного. И в то же время она стойко цеплялась за всё, что делало её такой, какая она есть.

И здесь, несмотря на страдания или, возможно, в результате этого, в доме на незнакомой ей дороге она снова была живой, ожидая их возвращения.

Она спустилась по ступенькам, остановившись на полпути, чтобы осмотреть проблеск света на её запястье. Лунный свет попадал на браслет, и улыбка расплылась на её лице. Серебряные змеи кусают друг друга за хвосты, преследуя жемчужину. Ей не нужно было снимать безделушку, чтобы узнать, что написано на обороте. Это было провозглашением обожания и принятия людьми, которым она завидовала, поклонялась, и о которых мечтала так много ночей, когда была в полном одиночестве.

Друзья навсегда.

Она задыхалась от восторга. Её лодыжка хрустнула, когда она сменила стойку, и она вздрогнула. Это звучало, как ломающаяся ветка, и наверняка выдаст её, если дети услышат. Суть игры, конечно, заключалась в том, чтобы оставаться тихим, оставаться невидимым, пока они не пришли, не стали петь и шептаться.

Тишина.

Она ждала.

В лунном свете танцевала пыль. Волнение нахлынуло на неё при виде трёх новых теней, растущих медленно в дверях, пока она наблюдала. В темноте было легко представить себе ужасные вещи. В темноте было легко испугаться, увидеть призраков в открытых проёмах дверей и зияющих полов, но разве они не выбрали её за невосприимчивость к такой глупости?

Конечно, да.

Они смеялись, хлопали в ладоши, а ещё… придумали эту леденящую душу страшилку для детей в слабом свете октябрьских сумерек. Она знала, что это будет расстраивать её, но также знала, что и это она сможет вынести. После всех этих лет одиночества и социальной неприспособленности не осталось ничего, что могло бы напугать её. Волнующая идея напугать их вернулась спустя все эти годы, чтобы посмотреть, соблюдает ли она правила, даже если они взяли на себя право изменить их.

Память о крови из её рук, сочащейся по ступенькам, исчезла, когда они заговорили.

- Да ладно, - прошептал кто-то, и она наблюдала, как он вошёл в дверной проём, только движущийся клочок тени, не тронутый косой жёлтого света над его головой. - Что так долго?

Эвелин замерла, боясь дышать. Она должна подождать до подходящего момента и молиться, чтобы она поняла, когда он наступит.

Ещё одна фигура закралась в зал, следуя за первой.

- Господи, я не могу поверить, что мы делаем это.

Мальчик и девочка.

Чэд, Джессика…

- Теперь, когда мы здесь, ты хочешь уйти? Ты шутишь?

- Давай просто уйдём отсюда?

- Я не просто так сюда шёл. Я хочу увидеть её.

Девочка перестала двигаться.

- Это просто старый дом. Там нет её… и никого другого тоже.

- Если она миф, то почему ты боишься?

- Я не боюсь, это просто глупость, вот и всё. Можно получить болезнь лёгких от всего дерьма, что плавает в воздухе.

Третья фигура вошла в комнату.

- Чёрт, здесь воняет.

- Блин, ты задержался так надолго, мы подумали, что…

Эвелин слегка пошевелилась, но пол под ней скрипнул, и тени поднялись. Она хотела, чтобы она была невидимой, как она пережила свою мучительную юность, когда на её пути появились симпатичные мальчики и красивые популярные девочки. Так же, как она сделала, когда её мать жгла её сигаретами за то, что у неё были глаза её отца. Точно так же, когда она порезала себя, а другие девушки видели это, так что у них была ещё одна причина думать, что она урод.

Невидимая.

Раньше было так легко. Она закрыла глаза и крепко обняла себя, осколки стекла впились в нижнюю губу.

Пожалуйста, не позволяйте им видеть меня. Пожалуйста, не позволяйте им видеть меня… Пожалуйста…

Тихий шёпот.

- Ты это слышал?

- Это был только скрип лестницы. Ты уже испугалась?

- Я не испугалась, придурок, - ответила девочка.

- Это может быть что угодно. Давайте просто посмотрим, что тут есть, и тогда мы сможем вернуться к Джою.

В раздувшейся темноте Эвелин улыбнулась. Они не видели её. Она была осторожна и сосредоточена, и они были бы так удивлены, увидев, что она ждала их все эти годы. Она слушала, чувствовала в них страх.

Они ожидали, что она всё ещё злится?

Нет, она не злилась. Никогда не могла сердиться на единственных людей, которые когда-либо любили её.

Вздохнув, она встала и подняла пальцы, чтобы лунный свет упал на них.

Она просто не хотела больше оставаться одна.

- Эй, Рик… Эй… Дерьмо! Что это?

Она спускалась с преднамеренной драмой, опираясь на все фильмы ужасов, которые она когда-либо видела, запертая в своей спальне все эти многие тёмные и тоскливые ночи. Воспоминания были там, сопровождаемые радостной грустью в её глазах.

- О чём ты говоришь, Стэн? Я ничего не вижу.

Я вижу их. Они видят меня. Всё, чего я хочу - это любовь.

- Рик, я имею в виду… что это? Смотри, на лестнице, там что-то есть!

Эвелин начала напевать песню, которую слышала, как они поют. Песня про девушку с осколками стекла на лице, которую она когда-то нашла жестокой, но теперь знала, что это был их способ увековечить её, верить в человека, в женщину, которой она стала.

- Это шутка, Майк… так не должно быть. Иисусe…

В одно мгновение она оказалась у подножия лестницы и улыбнулась. Они на секунду улыбнулись в ответ, а затем их арлекиновые лица сменились серьёзными лицами, поражёнными ужасом. Они не выглядели как раньше, но тогда она едва могла вспомнить, как они выглядели все эти годы назад. Они не стали старше, но и она тоже.

Она почувствовала, как пыль вокруг неё поднялась, когда они вздохнули и открыли рты, чтобы закричать, чтобы спеть свою последнюю песню.

- Любите меня снова, - прошептала она и бросилась вперёд сквозь лунный свет, чтобы обнять их.

И не было никаких криков, поскольку она держала их крепко, так крепко, что осколки стекла попали в их сердца, лунный свет залил их глаза, когда Эвелин плакала, пела и радовалась их воссоединению.

Друзья навсегда.