«Богоявление» Криста Фауст

Сначала, как всегда, маска.

Она из черного латекса, без каких-либо отличительных черт, за исключением ромбовидного отверстия для носа и рта. Ее запах увлажняет стенки моего влагалища, подобно кровавым слезам на каменных глазах плачущей Мадонны. Стоя на коленях перед моей Госпожой, я наполнена ожиданиями, как дрянная девчонка. Усилием воли заставляю себя не крутиться и не ерзать. Я наблюдаю за тенью на грязном ковре, которая копирует все ее действия. Ее длинные пальцы ласкают чернильную поверхность маски, удерживая ее над моей головой. Сердце сжимается в груди, и я знаю, что безоговорочно люблю ее. Так же, как любила их всех.

Ее зовут Лана. Я встретила ее в “Клит-Клубе” только прошлой ночью. Напившись, я плакала в туалете после того, как увидела свою бывшую с новой рабыней, ноющей маленькой девицей, одетой под мальчика, с растрепанными оранжевыми волосами. Я вытерла туалетной бумагой следы рвоты с подбородка и приготовилась как следует вставить мозги этой сучке. Но прежде, чем мне надрали бы задницу в потасовке, меня подцепила женщина, ставшая моей новой Госпожой.

Могу ли я описать ее? Нет. Это все равно, что пытаться описать гравитацию. Вместо этого позвольте описать то, как она на меня действует.

Я не могу встретиться с ней взглядом. Я даже не знаю цвета ее глаз. Когда она в комнате, каждый грех, который я когда-либо совершала, всплывает на поверхность, как неопровержимое доказательство того, что я заслуживаю самого сурового наказания. От нее ничего не спрячешь. Каждый момент ее внимания - экстаз, а равнодушия - агония. Я люблю ее, но в глубине души знаю, что она не является моей идеальной Госпожой.

Вскоре, как всегда, мы устанем друг от друга, и я окажусь наедине с женщиной из самых заветных кошмаров. Моей настоящей Госпожой. Фикцией, которую я представляю в своих самых постыдных и устрашающих фантазиях. Женщиной, способной остаться со мной навсегда. Сорвать покровы цивилизации и погрузить зубы в обнаженное мясо моей души.

Ее внешность постоянно меняется. Когда я в поту сижу на корточках в задней части своей каморки, держа одну руку между ногами, а другую сжав вокруг цепи, соединяющей кольца, вставленные в соски, я представляю ее в виде сверкающего и блестящего демона с длинными скелетообразными руками и скрежещущими зубами, преследующего меня по коридорам Ада. Иногда она - многорукая богиня с золотой кожей и остро заточенными орудиями пыток в каждой тонкой руке, крадущаяся с широко открытыми глазами сквозь темноту где-то сзади. Иногда - это машина, достаточно большая, чтобы вместить в себя все мое тело, готовая проникнуть внутрь с помощью гремящих поршней и пронзить меня тысячами игл. Иногда…

Резкий треск привлекает к себе мой блуждающий разум. Я густо краснею, будто совершила какое-то непонятное прелюбодеяние, и смотрю на плетеную красную трещотку на кончике кнута моей Госпожи, который свернулся между ее сапог с шипами на каблуках.

- Время пришло, - говорит она, натягивая маску на мою голову.

Я чувствую струйку тепла на бедре, когда все чувства обволакиваются защитным чехлом маски. Маска - ключ к моему воспитанию, как колокольчик для собаки Павлова. Сигнал к освобождению. Мостик между обычной и реальной жизнями. Я была со многими женщинами, но маска только моя и всегда будет моей. Я готова.

Ангелица стоит среди забытых зимних пальто, прижавшись холодным глазом к щелке частично открытой двери шкафа, положив одну ладонь на хрустальную ручку. Она блистательно женственна и лишена всякой угловатости. Изгибы ее тела усеяны чем-то, напоминающим детские веснушки. Сколько она себя помнит, она всегда носила это женское клише. Ее духи - нежные лепестки лаванды и розы, а платье - муаровый шелк с узором из крошечных цветов. Она вдохновляет рыцарские чувства даже в самых равнодушных жителях Нью-Йорка и принимает все, что ей дают, с застенчивой улыбкой.

Она находилась в этом узком шкафу почти пятнадцать часов, слушая тихую музыку домашней жизни и ожидая прибытия рабыни. Чтобы скоротать время, ангелица рисует на стенах мягким угольным карандашом. В основном автопортреты. Она не боится сыщиков.

Здесь она изобразила себя с крыльями, закругляющимися над головой, как у серафима с витража церкви. У ног лежат с любовью вычерченные тела женщин-рабынь, их грудные клетки распахнуты, точно книги. В руках она держит гроздья черных яйцевидных предметов, напоминающих какие-то странные фрукты. Эти штуковины всегда фигурируют в ее рисунках. При увеличении их размера на поверхности можно различить неровные узоры, похожие на линии магнитуд землетрясения.

На стене слева она нарисовала себя полулежащей, поглощающей черные фрукты из выпотрошенных рабынь. Справа – себя, одетую в лохмотья, жалко худую, несущую огромную корзину яйцевидных предметов вверх по крутому склону к ощетинившемуся шипами облаку.

Услышав щелчок замка и мягкий, влажный звук, оставляемый от прикосновения языка к коже сапога, означающий прибытие рабыни, ангелица бросила карандаш, взяв вместо него острую бритву с рукояткой из слоновой кости. Она прижимает лезвие к своим кукольным губам, наблюдая за разворачивающимися в комнате событиями.

Она бесстрастно наблюдает, как Госпожа ведет обнаженную рабыню в маске к усеянному петлями кресту на дальней стене. Используя мотки красной и пурпурной веревки, домина привязывает женщину к кресту, выплетая и скручивая из веревки замысловатые геометрические узоры.

Яркая красота разноцветных пут привлекает ангелицу, вызывая почти по-детски невинную улыбку. За веревками следуют такие же цветные прищепки и ярко раскрашенные гирьки. Ангелица наблюдает за происходящим с чуть склоненной в сторону головой; ее улыбка становится мечтательной и размытой. Изящный, как раздвоенный язычок, кнут лижет кожу между прищепками, оставляя позади себя розовые и белые рубцы.

Рыдающую рабыню отстегивают от креста и заставляют идти вдоль комнаты с гирьками, свисающими с колец, продетых через ее половые губы. Она делает крошечные шажки, и хриплые звуки, похожие на стоны полузамученного котенка, срываются с ее приоткрытых уст. По указанию хозяйки девушка ложится на ковер, а гири пристегиваются к низко висящей перекладине. Лебедка, зафиксированная болтами на дальней стене, поднимает перекладину все выше и выше, пока растянутые половые губы наказуемой не начинают кровоточить. Задрав кожаную юбку на узкие бедра, хозяйка опускает свою обнаженную вагину на открытый рот рабыни.

Госпожа повернута к шкафу спиной, поэтому она не замечает, как ангелица босиком проскальзывает в комнату и в готовности встает позади нее, держа бритву в нескольких дюймах от ее пульсирующей шеи. И пока хозяйка погружена в собственный экстаз, ангелица перерезает ей горло.

Корень моего языка болит, когда я изо всех сил пытаюсь угодить своей Госпоже. Все мои чувства заполнены ею. Ее сладковато-соленым вкусом и насыщенным животным запахом пота. Соски горят, а боль и удовольствие между ног так же неотличимы друг от друга, как зубцы вращающейся циркулярной пилы. Я ощущаю, как ее мускулы судорожно сжимаются, и поток горячей мочи окатывает мое жаждущее лицо. Я корчусь и извиваюсь под ней, изо всех сил стараясь проглотить каждую драгоценную каплю. А в голове повторяю бессмысленную мантру благодарности.

Спасибоспасибоспасибо…

Моя любовь сильнее, чем когда-либо.

Ее тело обмякло на мне, но я продолжаю слизывать горячую жидкость с ее бедер и зада. Ее моча имеет необычный вкус, металлический и едкий. Почти как кровь.

Но затем мягкая плоть ее бедра пробегает по моему лицу, и она соскальзывает.

Я ощущаю ледяной холод, когда ее нет. Я не чувствую хода времени в своей латексной темноте, и когда упругие минуты накручивают круги все дальше и дальше, обнаруживаю, что стремительно падаю обратно в саму себя. Тело болит в тысяче разных мест, и я знаю, что божественность вновь ускользнула от меня. Мирской ад повседневной жизни возвращается в мой разум, словно стая птиц-падальщиков, на мгновение отпугнутых выстрелами от трупа.

Я вижу себя на работе. Подающей кофе бесполезным яппи. Улыбающейся так, что скрежещут зубы.

Вижу, как мой автоответчик мигает тысячами сообщений от матери, постоянно интересующейся, когда же я познакомлюсь с хорошим парнем и остепенюсь. Вижу, как шатаюсь по барам, стесывая локти о сотни пустых жизней.

Одиночество – это еще более тугая маска под той, которую я ношу. Я никогда не стану свободной.

Ангелица стоит над телом Госпожи, не двигаясь, ее голова наклонена в сторону, как у собаки на логотипе “RCA”. У нее лицо херувима с викторианской “валентинки”, но глаза серые и пустые, точно у акулы. Если бы не дрожащая рабыня, вся сцена могла бы стать достойной музея восковых фигур. Затем, с медленной решимостью, ангелица протягивает веснушчатую руку и касается рабыни.



В темноте, прикосновение. Серебристое, почти, как высокая нота на арфе. Я судорожно вздыхаю и хватаюсь за ощущение, как тонущая женщина; мой измученный клитор дрожит. Кажется, что прикосновение множится, распространяясь вверх и вниз по всем нервам в теле. Прищепки срываются одна за другой, вызывая моментальную агонию, которая пронзает меня, точно музыка. Затем пауза. Я одна со своей болью, плоть ноет от предвкушения.

Снова прикосновение, скользящее по внутренней части моего бедра. Я испускаю неудержимый стон. Выгибаю тело навстречу неуловимому ощущению. Чувствую горячее дыхание на возбужденной коже. Влажное пощелкивание языка. Прежде, чем это невероятное удовольствие успевает запечатлеться, прежде, чем оно проникает в мозг, боль от впившихся зубов наполняет тело огнем. Любовь клокочет во мне, я чувствую ее вкус в горле. Знаю, что Лана не любит, когда я говорю, но слова выплескиваются, прежде чем я могу их остановить.

- Моя жизнь - для тебя.

Тишина. Меня охватывает тошнотворный страх. Страх, что она недовольна мной. Мою любовь сокрушает тяжесть внезапно возникшей паники. Кажется, проходят бесконечные годы, пока я жду своего наказания. Я убеждена, что она ушла от меня, оставив одну, но боюсь двигаться, если она все еще здесь, наблюдает. И когда я чувствую мягкое прикосновение к своему клитору, я неистово кончаю в страхе и шоке. Вместо того, чтобы отодвинуться, пальцы прощупывают моё влагалище, пробираясь внутрь меня, как живые существа. Я чувствую, что растягиваюсь, чтобы вместить в себя ее руку. Раскачиваюсь вперед и назад, сотрясаясь от одного оргазма за другим. Затем начинаю стонать, как шлюха, но ничего не могу поделать. На бедре странное ощущение щекотки, которое я не могу опознать, но я настолько погружена в оргазм, что не в состоянии думать. Ее пальцы раскрываются во мне, как какой-то странный ночной цветок, и я снова чувствую это мягкое щекотание, касающееся моего бедра.

Внезапно вспышка чудовищной боли пронзает мой живот, и одновременно я понимаю, что означает щекочущее ощущение. Это волосы. Длинные, мягкие волосы. Перед моим внутренним взором промелькнул образ коротко стриженных локонов Ланы, и я осознаю, что передо мной кто-то другой.

Это Она. Моя настоящая Госпожа.

Ни один мученик никогда не может приблизиться к тому упоению, которое заполняет меня и поглощает мое сознание. Тело сворачивается в агонизирующий узел, скрученный где-то в середине. Я хочу пообещать ей свою бессмертную любовь и преданность, но чувствую, что выпадаю из собственной оболочки, оставляя тело позади, как парашютист, наблюдающий за тем, как самолет движется далеко вверху.

Я наконец-то свободна.

Ангелица приседает над неподвижным телом женщины. В ее руке – моток кишок, тянущийся из влагалища рабыни. Некоторое время она так же неподвижна и безжизненна, как и ее жертвы. Затем, медленно, жизнь вместе с кровотоком возвращается обратно в ее лицо, и она встает, облизывая крошечные пальцы. Встав над рабыней каждой ногой по обе стороны ее груди, она поднимает окровавленное платье, обнажая свою лишенную волос вагину.

Она приседает над лицом мертвой женщины и стонет, пародируя удовольствие, испытываемое Госпожой, потирая промежностью о холодные губы рабыни. Вскоре ее вздохи сменяются хихиканьем, и она встает, закрывая рот руками.

Капли радужной жидкости сочатся из вагины ангелицы и, падая на солнечное сплетение рабыни, шипят по мере того, как кожа под ними чернеет и обугливается. По-прежнему смеясь, ангелица откидывает голову и щупает своим длинным языком между губами влагалища мертвой женщины. Он медленно движется по телу рабыни, пробуя воздух, пока не достигает липкой кожи ее груди.

Мертвая плоть расходится в стороны, сочась небольшим количеством крови, разрезаемая проникающим внутрь языком с текстурой акульей кожи, пока между ребрами не становится видно неподвижное сердце вместе со своим темным двойником. Черный яйцевидный предмет все еще пульсирует, когда ангелица наклоняется и вырывает его.

Опустив свое платье и втянув кровоточащий язык в свой рот влажным щелчком, ангелица отходит от пустого сосуда и поворачивается спиной. Она прижимает трепещущее яйцо к уху, словно морскую раковину, слушая шепот песни боли. Плод сочится сахарным сиропом отчаяния рабыни. Ангелица поддается соблазну прижать его к своим губам.

Она все еще держит предмет обеими руками, когда пронзительный свистящий голос ее собственной Госпожи проникает в мечты ангелицы о лакомстве.

Покорно склонив голову, она кладет яйцо в корзину вместе со всеми остальными.