«Похабная молитва» Люси Тейлор

Что-то неладное творилось с детьми. Позже Лу-Энн подумала, что должна была понять это ещё раньше. Пока всё не зашло слишком далеко. Пока не стало слишком поздно. В тот день они были неестественно тихими, но в то же время странно рассеянными. Нарочито послушные, но лукаво при этом улыбаясь, они думали, что она ничего не замечает. Будто смакуя великий секрет. После долгих лет работы учителем с третьего по шестой классы Лу-Энн обрела навык хорошо распознавать подобные вещи. Медлительные, быстро устающие, вроде Донни Ледбеттера, сгорбившегося над своими бумажками на задней парте, казались подозрительно занятыми конспектированием, в то время, как застенчивые, прилежные - вроде крошечной Шаны Алексис в первом ряду - продолжали украдкой поглядывать в окно, наполовину делая вид, что внимательно слушают урок.
Лу-Энн не могла их винить. Водные войны предыдущего десятилетия и последовавший за ними экономический коллапс, Столетняя засуха и дальнейший голод являлись мрачными темами, которым нелегко учить детей, не вызывая ужаса и слез. На самом деле, некоторые вообще не хотели, чтобы в школах преподавали историю. Мол она слишком расстраивает детей и вводит их в заблуждение, потому что "все было не так уж и плохо", как любили говорить выступающие против истории люди.
Лу-Энн ходила взад и вперёд между рядам парт, проверяя записи детей и их почерк. Дородная женщина с широкими бёдрами, ранее ей часто приходилось поворачиваться боком, чтобы обращаться к переполненному классу. Однако в этом и прошлом году было так много свободного места, что она могла бы вальсировать по проходам, если бы захотела. С каждым годом детей становилось меньше. Никто не говорил об этом открыто, но Лу-Энн знала, что уровень рождаемости даже близко не соответствует количеству умерших. Появлялись транспаранты и расклеивались листовки, напоминающие всем супружеским парам, что: БЛУД ОЗНАЧАЕТ ПРОИЗВЕДЕНИЕ ПОТОМСТВА, поскольку удовольствие ради удовольствия считалось святотатством. И даже когда происходило зачатие, число мертворождённых и выкидышей зашкаливало, а также тревожно росло количество детей, которые просто исчезли, в то время, как их родители, даже под самыми суровыми пытками, не могли объяснить, куда они делись.
О трагедии, что в городе не рождается больше детей, трубили листовки, поскольку (огромным красным шрифтом Helvetica) дети являлись НАДЕЖДОЙ БУДУЩЕГО и залогом ЛУЧШЕГО ЗАВТРА.
Подобные заявления были поставлены Лу-Энн под серьёзное сомнение, едва она только взглянула в блокнот Донни Ледбеттера и увидела, что он рисовал.
Изображение ошеломило её: Иисус Христос в короне из пчёл, выглядящий будто безумец с дикими глазами, обнаженный и неистовый, стоял перед парой святых Сестёр, чьи юбки были задраны, обнажая ямочки на ягодицах. За ними плясал призрачный фантом, возглавляющий забрызганную спермой цепочку оргазмирующих учеников. Из-за облака ухмылялся седобородый лик, напоминающий чудака-старикашку. Грубо намалёванная подпись гласила: "Отец, сын и похотливый дух".
Лу-Энн отшатнулась, как будто на неё плюнули. Подобное святотатство расценивалось, как преступление, за которое Донни могут выгнать из школы, и ему придётся копаться в мусоре на береговых отмелях, а его семью сошлют в Дикую Зону за городом.
Не говоря ни слова, она схватила блокнот и вернулась к своему столу. Было ли это её воображением, или она действительно почувствовала изменение фона за своей спиной, подавленное ликование, закатившиеся глаза и приглушённый смешок?
- Подойди ко мне на перемене, - приказала она Донни.
Когда прозвучал заунывный звонок перерыва на обед, дети вышли с видом невинности и покорности, сыгранной так идеально, что это ещё больше усилило подозрения Лу-Энн. Она повернулась к Донни, загорелая кожа которого, казалось, излучала жёлтое сияние.
- Что, чёрт возьми, вдохновило тебя на создание такого отвратительного рисунка?
Мальчик смотрел в окно на раскалённые от жары просторы береговых отмелей, уже начинавшие заполняться тёмным грязным приливом.
- Не знаю, мисс Армистед. Идея просто пришла ко мне в голову.
- Я в это не верю, - отрезала Лу-Энн, разорвав рисунок на мелкие кусочки и выбросив их в мусорную корзину. - Я никогда в жизни не поверю, что ты способен придумать что-то настолько мерзкое. Кто-то вбил тебе в голову эту идею. И я хочу знать, кто.
- Иисус.
- Ты не должен произносить имя Господа всуе, Донни. Скажи мне правду. Кто это был?
- Я же сказал. Иисус.
- Что? Ты имеешь в виду кого-то по имени Иисус? Кто это?
- Нет, я имею в виду Иисуса. Чувака, о котором мы всегда поем, кому молимся. Он рисует комиксы про Бога. Я знаю, что это неправильно, но все смеются.
Лу-Энн придала своему голосу доброжелательный и спокойный тон. Она знала, что Донни не являлся плохим мальчиком, просто несчастным и слишком часто голодным. Это можно было сказать применительно ко всем детям в эти дни. И ко взрослым тоже, скорее всего.
- Этот человек, притворяющийся Иисусом, где ты его видел?
- Да поблизости. На береговых отмелях, иногда рядом с церковью. Он возьмёт нас с собой, когда уйдёт.
- Возьмёт куда?
Донни пожал плечами и начал грызть ноготь.
- Не знаю. Куда-то в лучшее место.
Нервные окончания Лу-Энн пронзило чувство тревоги.
- Послушай меня, Донни, кем бы ни был этот человек, он не Иисус. Он Сатана. Ты проявил слабость, и он воспользовался этим и забрался к тебе в голову. А в следующий раз он может похитить твою душу. Держись подальше от него. Помни о своей ценности. Помни, что ты и другие дети - будущее мира. Божий дар нам в тёмные времена.
Обожжённые солнцем губы мальчика раздвинулись, обнажив неровные зубы.
- Не знаю об этом, мисс Армистед. Иисус говорит, что Бог - просто дряхлый старый пердун, гадящий в свой подгузник. Говорит, что мы ни хрена ни о чём не знаем.
Затем, прежде чем она успела его окрикнуть, он выбежал за дверь.


Разговор так потряс Лу-Энн, что она пропустила обед и пошла вдоль морской стены, чтобы проветрить голову. В нынешние дни стена превратилась в руины, ограничивавшие лишь береговые отмели и высокие спутанные нагромождения водорослей. Каждые несколько часов жалкий прилив просачивался внутрь, погружая грязь на несколько дюймов в зловонную воду, а затем уходил длинными шипящими пальцами. Посмотреть за стену было все равно, что заглянуть в гигантскую уборную.
"Банда Грязных Псов", юноши и мальчики, чьи преступления привели их к самому низкому положению в обществе, рыскали в поисках моллюсков и морских водорослей несмотря на мучительную жару. Они были угрюмыми, худыми, загорелыми до такой степени красноты, что казались освежёванными.
Проходя мимо, Лу-Энн уловила тихое монотонное бормотание и решила, что они молятся. Затем она разобрала несколько слов - блядь, шлюха - и остановилась как вкопанная. Один из старших, оценил Лу-Энн и, судя по выражению лица, найдя её менее чем достойной своей похоти, выпрямился, оторвавшись от трудов, и посмотрел учительнице прямо в глаза - наглость, неожиданная для человека его ранга.
Тем не менее, она не отвела взгляда.
- Что это, что ты говоришь?
- Какая вам разница?
- Это мерзко. Это неприлично.
- Кто сказал? Иисус говорит, что всё в порядке. Чёрт, он научил нас этому.
Снова. Имя Сына Божьего выплёвывалось, как проклятие. Какой-то злобный бездельник, изображающий из себя Иисуса, - подумала она, - а эти бедные беспризорники достаточно одурманены жарой, чтобы поверить ему.
- Как он выглядит, этот Иисус?
- Загорелый, как мы, - сказал мальчик помоложе, которому было не больше десяти лет. Он поймал в иле краба и запихивал его в сетчатый мешок, висевший на поясе. - Курчавые волосы.
- Как у овцы?
Мальчик выглядел озадаченным, поскольку данное животное находилось за пределами его жизненного опыта.
Лу-Энн попыталась ещё раз.
- Он здесь? Я хочу поговорить с ним.
Младший мальчик хихикнул, но рот старшего растянулся от усмешки так широко, что кожа на его нижней губе треснула и начала кровоточить.
- О, он не хочет вас, леди. Вы слишком стара. Иисус ищет только детей.


Вернувшись в класс, ещё более растерянная, чем когда-либо, и обливаясь потом, как чайник, Лу-Энн начала послеобеденный урок, как она часто делала, попросив помолиться.
- Выберите одну из ваших любимых, - произнесла она. - Кто хочет?
Шана Алексис, озорная и розовая, как персик, с тонкими волосами цвета молочая, подняла руку.
- Я знаю молитву.
Не дожидаясь разрешения, она вскочила и начала:
- И если я умру во сне,
Пускай Господь засунет мне,
И в жопу, и в пизду, и в рот,
Сосёт пусть, лижет и ебёт.
Челюсть Лу-Энн отвисла, как будто её ударили кувалдой. Мерзкий стишок был таким же похабным, как и то, что бормотали "Грязные Псы".
- Перестань, Шана! Замолкни!
Лу-Энн толкнула девочку обратно на место и проверила дверь, боясь, что обнаружит за ней разгневанного учителя или, что ещё хуже, одного из Провайдеров, вооружённого и ищущего повода для применения силы, готового ворваться в класс.
Подобные вещи случались раньше. Не в классе Лу-Энн и не из-за непристойной молитвы, а из-за других, меньших нарушений: мятежности, нездоровых и неуместных идей. Провайдеры, бродящие по школам, славились своей вспыльчивостью и нежеланием терпеть инакомыслие.
Но коридор оказался пуст. Никто ничего не слышал.
Позади неё все дети встали как один и методично начали декламировать:
- Господь из глины нас слепил,
И всем свой путь определил.
Поначалу неуверенные, их голоса быстро обрели ясность и силу.
- Я не хочу играть в ту хрень,
Позволь мне сдохнуть в чёртов день.
- Прекратите! Заткнитесь!
Но дети не обращали на неё внимания. На самом деле, казалось, они её даже не замечали. Их глаза светились диким восторгом, голоса возвысились до безумной высоты. В панике Лу-Энн металась по проходам, требуя тишины, угрожая, умоляя. Она схватила Шану и встряхнула так, что её голова закачалась, как одуванчик на хрупком стебле, однако девочка продолжала напевать, её лицо не выражало никакой реакции, пустое, как яйцо.
Затем, внезапно, когда Лу-Энн разразилась слезами, они закончили громоподобным "Аминь!" и рухнули обратно на свои места. Некоторые растянулись на партах, другие скатились на пол и лежали там, тяжело дыша, как собаки.
Лу-Энн приподняла подбородок Шаны.
- Этому научил вас Иисус?
- Да, мэм.
- Но зачем ему делать такое?
- Потому что ему это нравится, - ответила Шана. - Он сказал нам, что после всего, что было сделано от его имени, он считает это очень забавным.


Вечерний дождь, бесцветная, зловонная изморось, которая обычно начиналась с наступлением сумерек, пошёл уже с середины дня, поливая с душераздирающей силой. С головой, покрытой капюшоном, и руками, засунутыми в куртку, Лу-Энн шла по узким улочкам, мимо заброшенных лачуг, где торговцы продавали боеприпасы, ножи и так называемую "очищенную" воду, которая, как все знали, являлась всего лишь обычной водой с отфильтрованным через ткань маслянистым осадком. Несмотря на предосторожность, несколько капель, впитавшихся между губами, попали ей на язык. Она сплюнула слюну с каплями крови, закашлялась и снова сплюнула.
Собор Божьего Милосердия, несомненно величественный на момент постройки в конце двадцатого века, теперь превратился в огромное тёмное чудовище, его камни потрескались, испещрённые грязным снегом и градом. Несколько лет назад во время пожара один из шпилей сложился будто оригами; оставшаяся часть, как ампутированная конечность, лежала в куче щебня в дренажной канаве сзади.
Обнаружив, что центральные двери заперты, Лу-Энн сделала круг и вошла во внутренний двор через арочный проход. Света здесь было так мало, что она чуть не столкнулась с мужчиной, которого искала, неряшливым изгоем, усердно работавшим над тем, чтобы испоганить стены при помощи кисти и банки с красной краской. На нем виднелась рваная одежда, как у одного из "Грязных Псов", тёмные промокшие от дождя штаны и рубашка, шляпа с полями, и, казалось, ему было наплевать на то, что она застукала его за актом вандализма. "Пошёл к чёрту, Бог" являлась одной из самых мягких фраз, которые он намалевал, и, когда Лу-Энн наткнулась на него, он как раз стоял в стороне, оценивая взглядом свою работу.
- Если тебя поймают Провайдеры, они тебя убьют, и не быстро.
Он казался невозмутимым.
- Могу себе представить. Но не сегодня.
- Ты этого заслужил. Ты тот, кто портит детей.
- Я не в ответе за это. Они родились испорченными.
- Ты отравляешь их разум своими грязными песнопениями.
- Молитвами, - уточнил он. - И комиксами. Я ведь рисую комиксы, но сомневаюсь, что они вам понравятся.
Лу-Энн разглядывала густые мокрые кудри, покрывающие его голову, и нос странной формы, изогнутый, как крючок, между широкими раздутыми ноздрями. Лицо у него было узкое, а телосложение худощавое, хотя мускулистое, вероятно, от физического труда. Несмотря на весь свой гнев, Лу-Энн почувствовала волну печали.
- Ты - язычник, маскирующийся под Иисуса.
- Да, я - язычник, но это не маскарад, - произнёс он, после чего вернулся к кисти и краске, намалевав облако с той же безумной фигурой Бога, которую Донни так хорошо изобразил на своём рисунке.
Разъярённая его вопиющим неуважением, Лу-Энн сняла куртку и попыталась стереть оскорбительные лозунги, но краска, заслонённая аркой, уже высохла.
- Если ты хочешь, чтобы тебя арестовали, это твой выбор, но то, что ты делаешь с детьми - преступление. Они будут расплачиваться за твоё безумие.
При этих словах незнакомец запрокинул голову и засмеялся, позволив дождю брызнуть ему в лицо и в рот.
- Я здесь, чтобы забрать их. Прогуляться со мной внутри тихих вод.
Учитель в Лу-Энн не мог не обратить внимания на ошибку.
- Ты имеешь в виду "возле". Фраза гласит "возле тихих вод".
Он обдумал её слова.
- Хорошо, я полагаю, вы можете сказать и так, но это не совсем точно.
- Позор, что ты даже Библию правильно процитировать не можешь, - произнесла Лу-Энн и уже хотела продолжить, но онемела, когда в конце прохода появились четыре вооружённых Провайдера.
При виде курчавого мужчины с кистью они бросились бежать к нему, с винтовками, висящими на толстых плечам, отстёгивая от пояса дубинки.
- О, Господи, беги! - выдохнула Лу-Энн.
Солдат, пробегающий мимо, услышал её визг и, притормозив, ударил прикладом винтовки ей в бок. Удар чуть не сломал ей рёбра и разнёс вдребезги глубокую надежду, которую она, сама того не зная, все это время хранила в своём животе. Кислый вкус крови и осколков разбитых мечтаний наполнил её рот, после чего она рухнула на землю, ослеплённая звёздами и обездвиженная болью. Только её слух свидетельствовал о том, что происходило далее: жестокий хруст костей, треск и скрежет суставов, шуршание обуви, когда его тащили прочь.
Задыхаясь и дрожа, Лу-Энн, спотыкаясь, встала на ноги и увидела знак "X", размазанный кровью художника по запрещённому граффити. Ярость нахлынула на неё туда, где раньше господствовало только оцепенение. Кисть и банка с краской лежали позади. Она подняла их, накрыла курткой и, не обращая внимания на струящийся по лицу дождь, поплелась сквозь ядовитый ливень.


В ту ночь её сны были тёмными, лютыми и предательски чувственными. Биение груза мужчины по её измученному телу, опасная дрожь его толчков. Слюна со вкусом чистой воды и мягкая кожа цвета фиников. Он был целым и невредимым, ореол растрёпанных волос вился вокруг его лица, как разросшаяся лоза.
- Мы трахаемся ради похоти, - сказал Иисус. - Ради конца будущего.
- Какого ещё будущего? - спросила Лу-Энн во сне.
- Именно, - промолвил Иисус, - потому что его нет. Уже нет.
- А что насчёт загробной жизни?
- Это не то, о чём ты думаешь.
- Тогда что же мы делаем?
- То, что мы прокляли, - произнёс Иисус, после чего сон начал прокручиваться, как молитва на катушке её разума и начинаться вновь и вновь.


Шум вырвал её из разгорячённого бреда сна в утренний зной. Звуковые нити переплетались, одна зажигала в ней взрыв восторга, другая вызывала ужас и страх. Грохотал высокий прилив, звук, которого она не слышала с юности. Не жалкая толика несуществующего моря, к которой она привыкла, а волны, достаточно высокие, чтобы взрываться огромными фонтанами брызг, которые она могла видеть из окна второго этажа.
Но не прилив испугал её, а бормотание и щебетание молодых голосов, слышных над волнами.
Она вскочила с кровати, смущённая тем, что оказалась обнажённой, с заляпанной выделениями ночной рубашкой на полу, и поспешила наружу, в охристо-серый рассвет. От того, что она увидела, у неё перехватило дыхание. Отовсюду стекались дети. Они струились по дороге из центра города и с юга, с холмов, они шли с запада, где огороженные окраины отмечали границу между дикими племенами и цивилизацией. Пределы мира, каким она его знала или представляла.
Они пели смело и пронзительно. Звук отдавался в её кровеносных сосудах, как барабанный бой. Он гудел громче, чем набегающая вода или дикий стук её сердца. Их слова были чёткими и резкими:
- О, гнусный дед на небесах,
Да будешь проклят ты в веках,
Презренье наше получай,
Ты создал ад, где быть мог рай".
Впереди, окружённый последователями, шёл Иисус в сандалиях и набедренной повязке, сопровождаемый пёстрой кавалькадой "Грязных Псов" и маленьких детей, кричавших в один яростный голос:
- Король шутов, что вы молитесь,
Сказал - идите и ебитесь!
Но церковь трах не хочет зреть,
Чтоб в целомудрии истлеть.
Иисус и самая большая группа детей подошли к морской стене и, несмотря на обрушивающиеся волны, начали карабкаться по камням. Никто не колебался. Они были полны решимости в своём безумном паломничестве.
Собралась толпа, взрослые плакали, другие были в ярости. Четвёрка Провайдеров пробивалась сквозь толпу, но они казались сбитыми с толку хаосом и не знали, что делать. Их предводитель, без дубинки, выглядевший так, будто только что вскочил с постели, истерически кричал, требуя тишины, что только побуждало детей петь ещё яростнее.
- Жестокий шут, чья пища - боль,
Гори в аду, говна король!
И ад, кажется, уже здесь, - подумала Лу-Энн, потому что вода прибывала быстрее, чем когда-либо, доходя теперь до колен и груди самых маленьких, однако Иисус продолжал идти, не останавливаясь.
Затем Иисус остановился и обернулся, высоко воздев голые руки. Лу-Энн подумала, что он повелел детям вернуться, плыть в поисках безопасного места, но вместо этого, пока дети продолжали прибывать, вода отступила с обеих сторон, оставляя путь между сверкающими стенами, которые были спокойны и неподвижны, как скульптура из стекла.
Он ведёт меня возле тихих вод.
Между. Меж тихих вод.
Провайдер с мегафоном закричал детям, чтобы они возвращались на берег, но быстро замолчал. Взрослые стояли, заворожённые чудом - вода застыла в этом кинетическом моменте, не достигнув вершины своей дуги, в то время как городские дети, распевая в один голос, продолжали маршировать.
Позже некоторые назовут Лу-Энн героем, потому что она единственная спрыгнула вниз, чтобы попытаться остановить детей. Конечно, они ошибались. Когда она перелезала через стену, всё, что двигало ею, было желание стать свидетелем этого чуда и последовать за человеком, который мог открыть путь средь вод, чтобы по нему могли пройти дети. Чтобы воспользоваться возможностью и принять неизвестное.
Это не то, о чём вы думаете.
Она сделала всего несколько шагов, прежде чем высокие валы воды пришли в непостоянство и начали пульсировать, как две камеры в большом бьющемся зелёном сердце. Поскользнувшись в грязи и обнаружив, что стоит на коленях, уставившись на переливающиеся стены, Лу-Энн увидела конфетти из маленьких, алчных рыбок и водорослей, которые извивались и кружились, а также конусообразных элегантных акул, плавающих у дна, плоскоголовых хищников, чьи широкие рты с обилием зубов требовали наполнения, а плоские чёрные глаза, казалось, пульсировали от голода. Их беспокойное волнение взбудоражило воду, и высокие утёсы закачались. Морда акулы с лоснящейся серой шкурой ткнулась в нескольких дюймах от её руки, пронзила волну и немедленно отступила, как будто само животное было потрясено, обнаружив, что его водный мир не бесконечен.
- Вода смыкается! - закричала Лу-Энн, и дети побежали, но не назад к земле, а дальше по все более узкому проходу в воде, догоняя Иисуса, который, улыбаясь, обернулся и поманил их.
- Вернитесь, волны оживают!
Капли воды упали ей на плечи, когда гравитация восстановила господство своей жестокой властью. По обеим сторонам качались и перекатывались замёрзшие волны. Лу-Энн увидела крошечного мальчика, который все ещё отважно пел, пытаясь догнать детей впереди себя, и она подхватила его, цепляясь за стену свободной рукой, пока вода разбивалась у неё над головой и отбрасывала её - и только её, потому что мальчика забрало море - на камни, где Провайдер, от недоверия выглядевший словно огретый обухом по голове, вытащил её в относительно безопасное место.
- Господи Иисусе, леди, о чем вы думали? Разве вы не видите, что там? Это же Дьявол пришёл за нашими душами!
Лу-Энн проследила за его ошеломлённым взглядом и ненадолго стала свидетельницей чудесной иллюзии, за которую она будет цепляться всю оставшуюся жизнь - видения Иисуса, идущего с детьми прямо по воде в течение одного яркого мгновения, прежде чем они все пошли ко дну, как камни, их тела поглотило море, чтобы никогда не отдать на поверхность.
Провайдер, спасший её, бесстыдно рыдал.
- Господи, ёбаный Боже, вы это видели?
Богохульный ублюдок, - подумала Лу-Энн перед тем, как потерять сознание.


Она больше не преподавала. В любом случае, осталась только горстка детей, а те немногие, кто родился после события, которое стало известно как Великое Наводнение, не развивались и были слишком болезненными, чтобы ходить в школу. Лу-Энн приобрела статус сумасшедшей и мистика, что, по мнению некоторых, является двумя сторонами одной медали. Она бродила по городу, оборванная, напевая, святая сумасшедшая, ибо многие считали, что она одна рискнула жизнью, чтобы броситься на береговую отмель в тот ужасный день, когда Сатана пришёл забрать детей и увести их всех на вечное проклятие.
В результате Лу-Энн стала своего рода неприкасаемой. Люди отводили глаза и отворачивались, когда она входила в город, зачастую бормоча под нос богохульства и неся в руках кисть и банку с краской, чтобы намалевать на стене собора: "Жестокий шут, кто любит нашу боль...".