«Гвозди в голову» Мейсон МакДональд

- Ты не должен этого делать, - сказал он. - Пожалуйста, Донни! Пожалуйста!
Его левый глаз опух, а тело было черно-синим и кровоточило от мелких порезов. Под его фиолетовой глазницей был кривой порез от кольца, которое я носил на среднем пальце.
- Серьезно? А я так не думаю, - произнес я.
Он был привязан к шаткому кухонному стулу в центре моего подвала, окруженный многолетним хламом, который накапливается, когда долго живешь в каком-то месте, например полкой со старыми банками с краской или ржавой газонокосилкой в дальнем углу, которая не работала уже много лет. Я сел напротив него на табурет. Свет в подвале был желтым и тусклым, отбрасывая в центр золотистый круг, наполненный пылью.
- Я хочу.
- Я обещаю, что больше так не буду. Пожалуйста, - бормотал он разбитыми губами.
- Я знаю, что ты больше так не будешь. А еще я знаю, что она не оставит тебя. Поэтому это нужно сделать мне, - сказал я.
- Нельзя просто так взять и убить человека. Ты хороший, - говорил он.
- Хороший? - Я ответил, - что, черт возьми, ты знаешь о хорошем?
Я подошел к своему верстаку и потянулся к небольшому ящику, в котором хранил гаечные ключи и отвертки. Деревянная панель в стене за ним подалась, когда я надавил на нее. Внутри оказался небольшой пластиковый пакет, в который я не заглядывал уже очень давно. Я вытащил его и вернулся к табурету, положив пакет на колени.
Я открыл пакет и достал пачку пожелтевших поляроидных снимков. Края потрескались, некоторые были хлипкими, но изображения все еще были видны. Каждая фотография была историей. Глава в жизни, которую я оставил позади. Фотографии были доказательством того, что это произошло. Мне нужны были доказательства, чтобы не забыть, кем я был раньше, - чтобы всегда стараться стать лучше. Я изо всех сил старался, чтобы от той жизни не осталось ничего, кроме фотографий. Но этот человек, этот отброс и тварь, заставлял меня возвращаться назад. Может быть, именно это так злило. Не его действия, а их последствия.
Я держал перед ним одну старую фотографию. Это был мужчина со светло-коричневой кожей, без рубашки, мертвый, лежащий в луже собственной крови.
- Смотри, приятель! Этим джентльменом был Энрике Гонсалес. Пуля пробила его сердце, как палец протыкает водяной шар, - сообщил я.
Его глаза были широкими и испуганными. Хорошо. Я протянул еще одну фотографию, на которой был изображен белый как снег мужчина с перерезанным горлом. Он лежал на деревянном полу и был одет в костюм стоимостью в несколько тысяч долларов.
- Этот бедный засранец был Крейгом Сандерсом-Маклином. Миллионер из Алабамы, Техас или еще какого-то сраного штата, сейчас уже не помню.
Он выглядел растерянным, а его плечи сутулились, как у ребенка, пытающегося прийти в себя после истерики. Третья фотокарточка - женщина с двумя дырками на груди и ярко-красной помадой на губах. Ее грудь почти выпирала из корсета, который она носила.
- Клара Хоббс. Хорошенькая штучка, но она собиралась выступить перед прессой с фотографиями, на которых она верхом на американском дипломате. Пришлось ее остановить. Уже рассмотрел фото?
Он яростно кивнул.
- Больше никаких Донни, никаких.
Я положил фотографии обратно в пакет и опустился на пол рядом со своим табуретом.
- Я не всегда работал на стройке. Я был тем парнем, которого звали, чтобы покончить с... деликатными вопросами.
Я быстро встал, вскочив на ноги, и увидел, как в его глазах плещется страх. Я присел, медленно, наслаждаясь моментом, и оказался нос к носу с ним. На мгновение я затих, позволяя ему испугаться и прислушаться к моему ровному дыханию и спокойствию.
- Ты выбрал не ту дочь, придурок, - сказал я и запустил кулак в его яйца. Я почувствовал хлюпающее соединение через его мокрые треники. Я почувствовал, как две его оливки соскользнули с дороги, когда костяшки моих пальцев соприкоснулись с чистым тазом. Мое запястье заныло от давления, но я проигнорировал боль. Его крик заполнил подвал, но стены были звуконепроницаемыми. Я позволил ему кричать.
Никто не придет и не станет нам мешать.
Я отстранился и вытер рот. Я истекал слюной, как собака. Он сгорбился и скулил. Казалось, мы оба были собаками, только разных пород. Питбуль и померанец. Я приподнял его подбородок указательным пальцем. В его глазах было страдание. Он еще не онемел, и это было нормально. Некоторые мужчины немеют, когда знают, что умрут. Они ожесточаются и принимают свою судьбу, они идут в эту великую пропасть с мужеством и стойкостью. Но не этот человек. Этот человек покидал Землю слюнявым ребенком, не способным ни на что, кроме жалости к себе и слез.
Я был так близко, что чувствовал его запах. Пахло страхом.
- Я видел, как она появилась на свет. Я растил эту маленькую девочку, наблюдал, как она превратилась из голубоглазой куколки во все то, что было у ее матери. Она была гордой, сильной, умной, а потом встретила тебя. И ты забрал у нее все это. Ты обидел и унизил мою девочку. И за это будет расплата.
Я изо всех сил ударил его тыльной стороной ладони. Его голова отскочила в сторону, но я поймал ее и вернул обратно.
- Ты бил ее, пока она не превратилась в ничто. Теперь у меня нет дочери, у меня есть засохшая, пустая, разбитая оболочка человека. Она ходит вокруг, как призрак, пытаясь найти дорогу назад.
Я снова ударил его и снова поймал его лицо и вернул его обратно.
- Я верну ее, мой друг, не волнуйся. Избавиться от тебя - это только первый шаг. Я помогу ей восстановиться. Я буду защищать ее, как и всегда. В конце концов, ты станешь просто блеклым шрамом на ее щеке. Это единственное твое наследие.
Я снова дал ему пощечину и отвернулся, чтобы не схватить его за голову.
- Ты ударил ее, и она не сказала не слова. Она заплакала но не пожаловалось. Впрочем, это не важно. Я заметил синяк на ее щеке и теперь ты ответишь за это.
Я снова подошел к своему рабочему столу. На этот раз я взял свой гвоздодер. Патрон лежал на деревяшке рядом с ним. Я поднял его и вставил патрон. На полу лежал небольшой кусок дерева. Я использовал его в качестве теста, быстро забив в доску два гвоздя.
Кер-ЧУНК. Кер-ЧУНК.
Я снова оказался перед ним. Он снова сгорбился и громко всхлипывал. Из его носа непрерывно капала кровь и капала в лужу между его ногами.
- Когда я женился на Арлин, я дал ей множество клятв. Любить и лелеять, в болезни и здравии, пока смерть не разлучит нас, все эти хорошие вещи. Но я также поклялся уйти на пенсию. Перестать, - я снова присел, - делать то, что я делал. Она хотела, чтобы я был нормальным, растил нормальную семью.
Я рассмеялся.
- Заставить меня нарушить обещание, данное жене... это еще один удар, приятель. А врать супруге - это уже серьезно.
Я приподнял его голову. Вместе с ней хлынул поток слюны и крови. Отвратительная слизь упала на пол с небрежным шлепком. Он начал кричать, но я быстро закрыл ему рот рукой. Мне не нужно было говорить ни слова, я впился взглядом в его глаза, пожирая его одним лишь взором своих холодных серых глаз. Я убрал руку, но он не закричал.
- Как ты хочешь чтобы это было? - сказал я, поднимая гвоздодер.
- О-о-о, пожалуйста, не делай этого, не делай этого, - всхлипывал он, извиваясь на стуле, - Прости меня, пожалуйста, я не хочу умирать, пожалуйста, не убивай меня!
- Это произойдет независимо от того, что ты мне скажешь. Я пытаюсь оказать тебе эту милость и позволить тебе выбрать, как это произойдет. Я спрошу еще раз: как ты хочешь умереть?
Он издал низкий, гортанный, визгливый звук из глубины горла. Он откинул голову назад и застонал, глядя в потолок. Его ноги начали прыгать вверх-вниз, как у наркомана, с нетерпением ожидающего следующей порции.
- Времени в обрез, - тихо сказал я.
- Ох, давай сзади, ублюдок! - закричал он и после опустил лицо вниз. Теперь в его глазах был гнев, что мне не нравилось. Я не хотел, чтобы он умирал достойно. Я снова влепил ему пощечину, и краткий миг мужества улетучился.
- Следи за своим поганым ртом, - сказал я, - Куда? Для начала в колено? Туловище? В твои волосатые яйца? Выбери место, приятель. У меня не вся ночь.
- В голову! Моя голова, - сказал он, и его лицо исказилось в агонии, а колени подпрыгнули так сильно, что я подумал, что он пробивает потолок. - Пожалуйста, Донни, я больше никогда ее не увижу. Пожалуйста.
- Часть меня хочет в это верить. И знаешь что? Эта часть меня думает, что я так много сделал сегодня ночью, что страха, что это повторится, будет достаточно, чтобы ты собрал вещи и удрал из страны. Эта часть меня верит, что моя дочь скоро забудет тебя и жизнь пойдет своим чередом. Эта часть меня верит, что, оставив такого подонка как ты в живых, все станут счастливее, а на моей совести будет на одно тело меньше.
Он молчал.
- Но вот другая часть меня очень хочет тебя убить. Ты даже не представляешь как я зол.
Я обошел его сзади и приставил гвоздодер к его затылку. Когда сталь коснулась основания его черепа, как раз там, где спинной мозг соединяется с головой, он подпрыгнул и издал громкий хнык, который даже нельзя было назвать криком.
- Пожалуйста, - лепетал он, - я умоляю вас! Не надо!
- Какие твои последние слова? - спросил я.
- Пожалуйста, Донни, не убивай меня, - сказал он.
- И это твои последние слова? Спрашиваю еще раз. Что ты хочешь сказать перед смертью?
На мгновение он замолчал, но потом расправил плечи и посмотрел вперед, стараясь контролировать дыхание.
- Отче наш, сущий на небесах, да святится имя Твое. Да придет Царствие Твое, да будет воля Твоя на земле, как на небе. Хлеб наш насущный дай нам на сей день и прости нам согрешения наши, как и мы прощаем согрешающим против нас; и не введи нас во искушение...
- Закончи, - сказал я.
Он ничего не говорил. Я подтолкнул его голову вперед кончиком гвоздодера.
- Но, - сказал он, - избавь нас от зла...
Кер-ЧУНК. Кер-ЧУНК. Кер-ЧУНК. Кер-ЧУНК.
Четыре быстрых нажатия на курок, и его обмякшее тело упало вперед, едва не опрокинув табурет. Четыре гвоздя были вбиты в позвоночник, перебив его и убив мгновенно. Крови почти не было - гвозди впились так плотно, что перекрыли отверстия.
- Аминь, - тихо прошептал я.
Я похоронил его под бетонным полом, как раз там, где стоял его стул. Циркулярной пилой я вырезал прямоугольную плиту, обнажив под ней старую землю. Мне не потребовалось много времени, чтобы выкопать яму и спрятать его в ней. Теперь его сложенный труп лежал на глубине около пяти футов.
Я разгреб грязь и сделал новую стяжку. На стене за сценой висела моя полка для красок. Старая, шаткая штука с примерно двадцатью или около того банками краски, которые я собирал годами, как и большинство домовладельцев. Я подошел к полке. Это была отдельно стоящая книжная полка, которая едва не завалилась сама по себе.
Я просто выбил шаткую ножку из-под стеллажа и позволил всем банкам с краской обрушиться вниз с грохотом и лязгом. Брызги красной, синей, белой, желтой и зеленой краски разлетелись повсюду, покрывая стены и пол. Я оставил все это на некоторое время, поскольку по легенде все это происходило, пока меня не было дома, а затем принялся за уборку.
Я позаботился о том, чтобы хорошенько размазать ее по порезам на полу, полностью покрыв их радугой цветов. Все следы крови и другие улики были залиты краской, а любой запах был скрыт тяжелыми испарениями, присущими масляным эмалям для дома.
Когда я закончил, полка лежала в дальнем углу небольшими кусками, а на месте, где я устроил могилу, была лишь засохшая краска, покрывавшая неровный пол. Я сказал Арлин, что мыть ее бесполезно, так как к тому времени, как я вернулся домой, она уже успела сильно высохнуть. Через несколько дней я просто возьму отгул на работе и покрашу весь пол в подвале в мягкий серый цвет, чтобы все выглядело красиво. Пол будет одного сплошного цвета, без малейших признаков того, что он когда-то был не тем, чем являлся.
Я поднялся наверх и принял душ. Высушившись и расслабившись в постели, я посмотрел на семейную фотографию на тумбочке.
Я смотрел на себя, на сына, на жену, но больше всего я смотрел на дочь. На ее большие, красивые голубые глаза, на ее очаровательную улыбку, на саму ее красоту. Она была замечательной.
Но на ее щеке останется шрам - единственное напоминание, от которого я никогда не смогу избавиться.
Я подумал про себя - и до сих пор утешаюсь этой мыслью поздно ночью, когда прошлое лезет в голову, чтобы преследовать меня, - что сегодня я убедился, что этот шрам будет последним в своем роде, и другого такого никогда не будет.
Я услышал, как внизу открылась дверь и Арлин позвала меня по имени.
- Сюда, милая, сейчас спущусь, - крикнул я в ответ.
Я смотрел на лак, въевшийся в ногти, и думал - не в первый и точно не в последний раз, - что в этом мире нет ничего более ужасного, более неописуемо страшного, чем то, на что мы готовы пойти ради любви.