«Болото» Нил Ф. Лизерленд

Вьетнам смердел, как заброшенная скотобойня в межсезонье. Дождь смывал грязь, цветы источали аромат, но даже после того, как природа чистила и полировала эту землю, забыть, что скрывается под ней, было невозможно. Невозможно забыть резкий запах кордита и зловоние испражнений, вытекающих из опорожнённых тел. Джунгли дышали кровью, и этот мясницкий смрад, однажды проникнув в ноздри, навсегда напоминал: ты в загоне для скота.
Каждый справлялся с памятью об этом запахе по-своему. Бакстер каждую ночь разбирал и чистил свой пулемёт, его руки собирали и разбирали детали, словно перебирали смертоносные чётки. Хокинс перечитывал письма из дома, пока бумага не изнашивалась, не пачкалась и не рвалась по краям, будто он высасывал из них все добрые пожелания. Большой Билли Уоттс строил карточные домики при лунном свете, а перед тем, как лечь в окоп, смахивал их, как ребёнок, играющий с кубиками. У каждого были свои ритуалы и талисманы, свои шёпотом произнесённые молитвы и обереги. Они не верили, что эти вещи спасут их, но им нужно было за что-то держаться, когда солнце садилось, а тени становились смелее.
— И вот я стою, по здоровенному амбалу с каждой стороны, руки за спиной в наручниках, а ширинка всё ещё расстёгнута, — тянул Джонни, аккуратно выстраивая в ободке своей каски корону из карт от валета до короля. — Меня притащили и швырнули на скамью, как мешок картошки. Я плюхнулся прямо на свои яйца, и, клянусь, на секунду мне показалось, что я слышу звон колоколов и пение ангелов.
— Удачно приземлился, — заметил Дженкинс, проводя лезвием своего ножа Боуи по левой щеке. Дюжина шрамов на его лице свидетельствовала, что бритьё этим клинком не всегда давалось ему легко. — Цель-то невелика.
— Когда глаза перестали косить, я увидел, как этот капеллан смотрит на меня сверху вниз, в своих выглаженных зелёных штанах и с маленьким воротничком, — продолжал Джонни, вытирая потное лицо рукавом и игнорируя подколку. — Он велел патрулю снять с меня наручники. Проблема в том, что руки у меня всё ещё онемели, и я, словно накидавшись дешёвого пойла, пытался привести себя в порядок, не сгибая пальцев.
Симмс сворачивал свой плащ-палатку после ночи, Гарднер выскребал остатки своего пайка из жёлтых зубов, а Купер в последний раз проверял свою аптечку, прежде чем закинуть её на плечо. Никто особо не слушал Джонни — он был как радио с одной станцией. Его голос чаще всего растворялся в фоне, но его байки о том, что он вытворял после разрыва с красоткой Сьюзен, всё же были лучше тишины.
— Наконец, я заправил свой ствол в кобуру, а капеллан смотрит на меня с таким видом, будто сейчас пропишет мне адское пламя и серу, — Джонни скорчил гримасу, отчего его потные щёки избороздили глубокие морщины, а глаза сузились, прибавляя ему лет тридцать. Он стал похож на рыжего младшего брата капеллана. Это вызвало смешки у некоторых.
— Старик что-нибудь сказал? — спросил Люк, прислонившись спиной к пню и скручивая сигарету, тонкую и тёмную, как он сам. Уголки его губ дрогнули в улыбке, словно он уже слышал эту историю и всё равно находил её смешной.
Джонни скрестил руки на груди, и, словно по волшебству, его деревенский выговор исчез. Голос стал низким, глубоким и серьёзным:
— Есть ли что исповедать, сын мой?
Это вызвало настоящий хохот. Джонни ухмыльнулся, снова став собой. Несколько человек прислушались внимательнее, но их глаза продолжали следить за джунглями. Люк лизнул бумагу и достал старую стальную зажигалку. Он щёлкнул ею, поднёс пламя к кончику сигареты.
— И я ему говорю: «Нет, сэр, не могу припомнить ничего, в чём мне нужно каяться». Он кладёт руку мне на плечо, наклоняется ко мне, будто собирается открыть тайны мироздания, и говорит, глядя прямо в глаза: «Джон, ты должен исповедаться, прежде чем снова пойдёшь в те джунгли. Иначе кто знает, что может случиться».
— И что ты ответил? — спросил Люк, слова его выплывали в голубом дыму.
— Ну, я подумал с минуту, — сказал Джонни, скорчив рожу, будто пытался вспомнить, в каком году нужно родиться, чтобы купить пиво. — И говорю ему: «Отец, вы что, намекаете, что я могу угодить в Болото?»
Гарднер поперхнулся последним куском жидких яиц. Лезвие Дженкинса замерло под его челюстью. Даже Симмс, аккуратно сворачивавший свой плащ, поднял взгляд с нервной, натянутой улыбкой. Люк выпустил дым изо рта, втянув его обратно через ноздри. Ветер стих, и деревья наклонились ближе, словно джунгли сами хотели услышать продолжение истории Джонни.
У каждого была своя байка о Болоте. Один парень из старого взвода Бакстера рассказывал, что это город-призрак, созданный цэрэушниками где-то в глуши. По его словам, там держали дезертиров, протестующих, уклонистов и бойцов Вьетконга, делая с их мозгами что-то страшное. Их накачивали наркотиками, ковырялись в головах, пока те не начинали говорить только «так точно», а потом выпускали в джунгли — без страха, без боли, с заряженным М16. Бакстер всегда качал головой и смеялся, но никогда не смотрел в глаза, когда его спрашивали, верит ли он в это.
Дженкинс как-то напился в баре и подслушал, как пара унтер-офицеров, потягивая рисовый виски, рассказывали небылицы. Один из них, понизив голос, поведал, что слышал от «зелёного берета», будто Болото — это лагерь спецназа в глубине джунглей. Там они заняли полуразрушенный каменный храм, покрытый красными пятнами и непонятными письменами. По слухам, они привязывали пленных вьетконговцев к самым высоким камням и резали их по кусочкам, позволяя крови стекать, выкрикивая древние имена, которые ветер, дождь и сырость джунглей веками пытались стереть со стен и полов этого проклятого места. Что было дальше, он не рассказал — просто опрокинул ещё рюмку и замолчал.
Люк как-то сидел на ночном дежурстве с Купером, когда медик начал дрожать. Прежде чем его зубы перестали стучать, Купер рассказал о своей первой неделе на патруле. Всё шло как обычно, пока парень по имени Фрэнки Принс не наступил на мину, идя в авангарде. Он потерял ногу, половину лица и почти всю руку, но Купер удержал его на этом свете. Они вызвали эвакуацию, но вертолёт не прилетел. Фрэнки лежал, стонал и дёргался, то теряя сознание, то приходя в себя. Купер задремал, когда единственный глаз Фрэнки вдруг распахнулся, и он схватил медика за руку так, что синяки держались неделю. Фрэнки сказал, что все они мертвы, мертвы и гниют в Болоте. Сказал, что и сам умрёт, если не выберется. Он сделал ещё два глубоких вдоха, и что-то, державшее его, отпустило. Купер говорил, что это было, словно чья-то душа утонула. Через десять минут он блевал в отхожем месте.
Гарднер однажды, покуривая опиум в палатке, подслушал, как какой-то парень, потерявший рассудок, бредил о деревьях, что кричат, и о чём-то бледном, слепом, скользящем в мутных водах болота. Симмс же, сидя в карцере и стараясь не думать о синяке, заработанном за то, что ударил сержанта, слышал, как сосед по камере бормотал о призраках, что утянут его в топкую грязь. По словам охранника, тот парень был единственным выжившим из своего отряда и дважды пытался дезертировать прямо из госпиталя. Что бы он там ни увидел, это пугало его так, что он боялся остаться в стране даже больше, чем суда военного трибунала. В итоге он откусил себе язык и задохнулся. Даже Джонни, с его веснушками и рыжей стрижкой, натягивал жёсткую ухмылку, произнося название этого места. Словно два этих слова могли вызвать самого дьявола.
— Ну, — сказал Люк, выдыхая дым через нос. — Что он ответил?
Джонни покачал головой, словно говоря «ты не поверишь». Он открыл рот, и правая сторона его головы разлетелась, словно череп разорвало внезапным чихом. Полсекунды спустя на их лагерь обрушился свинцовый дождь, сопровождаемый отчётливым треском «Калашниковых». Солдаты бросились в окопы, одной рукой хватая каски, другой — винтовки. Люк покатился, задыхаясь и кашляя от дыма, когда девятифунтовый молот ударил его в спину, отправив в кувырок. Он рухнул в свой окоп головой вперёд, зубы щёлкнули, как капкан. Перед глазами заплясали огни, и он почувствовал влагу в районе бёдер. Грязь сыпалась сверху, и у него хватило времени подумать, не обмочился ли он, прежде чем всё погрузилось во тьму.


Люк очнулся, чувствуя, как холодная грязь обволакивает его промежность, а резкий свет падал в яму под неправильным углом. Он напрягся, затем медленно расслабился. Дышал неглубоко, едва наполняя лёгкие, и прислушивался. Ничего. Ни голосов, ни хлюпающих шагов, ни стонов боли. Ветра не было, и если джунгли ещё существовали, в них ничего не шевелилось. Постоянный гул москитов, похожий на гудение высоковольтных проводов, который замечаешь только при отключении, исчез.
Двигаясь, словно под водой, Люк нащупал винтовку. Подтянул её к себе и ощупал в поисках каски. Повесил тёмно-зелёный шлем на ствол и медленно поднял. Выстрелов не последовало. Ничего не двигалось. Он опустил приманку и через мгновение поднял снова. Тишина. Кожа покрылась мурашками, мышцы напряглись, и он надел испачканную грязью каску. Проверив оружие, Люк подтянул ноги и глубоко вдохнул. Поцеловав серебряный крестик, подаренный матерью, он высунул половину головы из ямы.
Ничего не изменилось, но всё стало иным. Джунгли всё ещё были на месте, но в плоском свете их глубокий зелёный цвет казался почти чёрным. Спальный мешок Симмса был наполовину развёрнут, пропитанный грязью, словно воспоминание о заброшенном летнем лагере. Зеркало Дженкинса висело на низкой ветке, покачиваясь и сверкая, то входя в тень, то выходя из неё. Червонный Король смотрел в небо, его спокойное лицо было покрыто жирными красными брызгами и кусочками серого мяса. Три листа тетрадной бумаги с рваными краями трепыхались под корнем, как подбитые птицы.
Мозг Люка пытался осмыслить увиденное. Сотни нейронов вспыхивали в тысячах направлений, пытаясь найти ответ. Ноги решили, что этот вопрос лучше обдумать на расстоянии, сердце согласилось, лёгкие подчинились, и меньше чем через три секунды он уже мчался через джунгли.
Он не бежал, как солдат, держа глаза и уши открытыми. Не бежал и как гражданский, ломясь напролом. Люк двигался, как болотный кролик, задыхаясь, пока руки и ноги работали в идеальном ритме. Он перепрыгивал корни, огибал тонкие стволы, пригибался под цепкими ветками и перемахивал через поваленные деревья без раздумий и колебаний. Это было грациозно, даже красиво в своей отчаянной манере, когда он бросал вызов гравитации, убегая от безымянного ужаса.
Он остановился у поваленного дерева. Когда-то это был кипарис, пока Бог не сразил его молнией. Чёрное и искорёженное, с обрубленными сучьями, оно стояло в одиночестве, как лесной изгой. На нём были вырезаны слова сотнями рук на почти стольких же языках. Люк видел английский, французский, вьетнамский и голландский, соседствующие так, как никогда не соседствовали их страны. Были там и короткие, рубленые символы, которых он не узнал, и буквы, от которых болели глаза. Поэзия, богохульства и худшие строки из Библии сплетались в какофонию резьбы. В кровавом свете заката дерево выглядело как майский шест на дьявольском празднике.
Люк вступил на пустошь, окружавшую обугленное дерево. Его ноздри раздулись, и он беззвучно шептал слова, которые мог разобрать. Ближе к дереву пахло гарью, сыростью и гнилью. Но был ещё один запах — резкий, металлический, как носок, полный монет, случайно брошенный в стирку. Люк вскинул винтовку к плечу и сделал осторожный шаг вокруг дерева. На третьем шаге он нашёл источник запаха.
Тело всё ещё было одето в чёрную пижаму вьетконговца. Ткань была изодрана и висела, как рваный флаг на похоронах бродяги. Под тканью плоть вздулась и пожелтела, обвисая на костях, словно трупу было сто лет, когда его прикончили. Ноги отсутствовали ниже колен, а из левого рукава торчал лишь осколок красной кости. В обрубке шеи гнездились жуки, и их жующий звук напоминал влажное радиошумение. Мешок плоти был прибит к дереву, а его единственная рука указывала в густую стену джунглей. Большими жирными буквами там, где должна была быть голова, было написано: «Чекпойнт Чарли». Над рукой, почти костяной марионеткой, державшейся на жилах, было вырезано одно слово: «Болото».
Люк стоял с открытым ртом, ощущая кислый привкус гниющей вывески на языке. Его внутренности сжались, винтовка опустилась, но это казалось далёким и неважным. Он смотрел на изуродованное чучело, пока грязь пропитывала его ботинки. Из горла выползла сороконожка, толстая, как его средний палец, и почти такой же длины, как предплечье. Чарли вздохнул, и поток густой чёрной крови хлынул по его тощей груди.
Люк отвернулся и его вырвало. Рвота была жидкой и жёлтой, как вода из заражённой реки. Его вывернуло трижды, он упёрся руками в колени, и каждый раз, когда желудок сжимался, его задница напрягалась. Холодный, липкий пот тёк по щекам и капал с кончика носа. Он вытер рот тыльной стороной руки и сплюнул. Подняв взгляд, он увидел, куда указывал Чарли.
Джунгли раздвинули свои ноги, и в густой чаще Люк увидел дыру. Её края сочились сыростью, а изнутри исходил тяжёлый мускус. Запах был как миазмы: новая жизнь, бурно растущая в утробе, полной зубов. Пахло чёрной стоячей водой, перезревшими поганками, растущими из пастей мёртвых тварей, и медленной, змеиной жизнью, что питалась и размножалась в тенях земли. Для Люка этот запах был словно дыхание родного дома. Он оглянулся назад, где искривлённые деревья взирали на него глазами заката. Тени тянулись к нему, и стая птиц взлетела в небо не дальше трёх километров. Что-то приближалось.
Люк оценил свои запасы. Винтовка, два полных магазина, пистолет, штык М7, тесак, фляга и грязный платок. Компас, старая зажигалка, табак на две-три сигареты, грязная каска, пара мокрых ботинок, сапёрная лопатка, фонарик с треснутым красным стеклом и пара пачек зачерствевших крекеров в нагрудном кармане. У него не было ни рации, ни карты, ни малейшего понятия, где он. Он был в четырёх днях пути от знакомых троп, и ему нужно было вернуться на дружественную территорию. Это означало избегать патрулей, местных и экономить патроны. Он взглянул на Чарли, наблюдая, как один жук гонится за другим по плечу мертвеца, сражаясь за сочный кусок горла. Посмотрел туда, куда указывала рука, затем на компас. Стрелка дрожала, но, похоже, Чарли указывал в нужном направлении. Даже если враг его врага был другом, только сумасшедший пошёл бы по этой тропе в темноте. А ещё больший безумец последовал бы за ним.
— Если кто придёт, ты меня не видел, — сказал Люк, его обычно глубокий голос звучал на октаву выше. Гниющая шея слегка качнулась, словно Чарли пытался кивнуть. Люк подавил смешок, развернулся и побежал к дыре, пока не передумал.


Люк водил фонариком по едва заметной тропе, выискивая растяжки, ловушки или следы свежезакопанной земли. Каждые полдюжины шагов он поднимал голову, проверяя позиции на три, шесть и девять часов. В сумеречной чаще раздавались привычные звуки животных, плеск и шорохи в ветвях, но ничего крупного или близкого не привлекало внимания. На пятидесятом ярде он поднял голову и заметил, что то, что он принял за лиану, смотрело на него мёртвыми глазами размером с лягушачьи шарики. Он ахнул, и клыки, длинные, как крючки для окуня, щёлкнули по его каске. Люк нажал на спуск, и винтовка выплюнула пулю в заросли.
Он присел, вскинув М16, готовясь к удару, который не последовал. Змея болталась, как сломанная пружина, слегка вращаясь в воздухе. Люк остановил её стволом винтовки и поднял фонарь.
Это был питон, и, чёрт возьми, достаточно большой, чтобы проглотить шестилетку вместе с её собачонкой. Голова размером с лопату, а в красном свете фонаря шкура казалась тусклой, резиновой. Змея была прибита к дереву за хвост деревянными кольями, и из её челюсти капала густая, вязкая жидкость. Что-то щёлкнуло, словно мокрая резинка. Пасть раздулась, и из неё выпал бледный мешок мяса. Он плюхнулся в лужу змеиной гнили, забрызгав ботинки Люка. Это выглядело как кожаная сумка с вывернутой подкладкой. Люк отпустил змею и пошёл дальше.
Были и другие. Жаба размером с обеденную тарелку, прибитая к сломанной ветке, лопнувшая, как баллон с гниющими внутренностями. Мраморный кот, привязанный к тонкому стволу ремнём, без всех четырёх лап и хвоста — на удачу. Семейство распятых крыс безмолвно наблюдало за его шагами, а голова гиббона скалилась, словно они были сообщниками в какой-то сокровенной шутке.
И это было не всё. Те, кто оставил кровавые метки, помечали тропу и другими способами. Некоторые надписи были смазаны, написаны карандашом, кровью или дерьмом, судя по запаху. Другие были вырезаны глубоко в коре или выжжены с терпеливой аккуратностью. «Я пошёл добровольцем, чтобы защитить свою страну», — гласило одно дерево. «Я женился на девчонке, которую я терпеть не могу, потому что она забеременела», — сообщало другое. «Я покупал наркотики для брата, чтобы он больше времени проводил со мной». Через какое-то время Люк перестал читать; признания вызывали в нём тошноту, которой не могли вызвать даже выпотрошенные указатели.
Тропа ветшала вместе со своими метками, петляя, как если бы её прокладывал пьяный с секстантом. То, что было тропой, становилось диким и кривоногим, огибая холмы и ныряя в канавы. Земля становилась влажной и губчатой, словно шагать приходилось по телу мертвеца, чья кожа начала поддаваться тлению. Местами она разверзалась, и под ней зияла тёмная вода. Мухи гудели в темноте, пожирая изуродованные крошки пути, пока от него почти ничего не осталось. Облака раздвигались перед фонарём Люка и смыкались за ним, как занавес.
Он прошёл почти двадцать ярдов без следов смерти, когда воздух раскрылся. Это было как шаг из узкого притвора в сводчатый собор. Гул прекратился, и где-то рядом вода плескалась о илистые берега. Высоко вверху раздавался слабый щёлкающий звук, словно летучие мыши устраивались на ночлег. Люк поднял фонарь, но не видел дальше нескольких ярдов. Густая трава шуршала у его колен. Он повернулся налево, потом направо, чувствуя, как кожа на затылке покрывается мурашками. Фонарь мигнул, и Люк ударил его о ладонь. Свет задрожал, затем стабилизировался. Он осторожно открутил красное стекло. Белый свет хлынул, и Люк чуть не выронил фонарь.
Огромные деревья стояли в широком кругу, их седые ветви и покрытые шрамами стволы были крепкими и мощными. С ветвей свисали кости, качаясь на верёвочных жилах с каждым дуновением ветра. Бедренные кости стучали о лопатки, как ксилофон ветра, а фаланги дирижировали симфонией качающихся позвоночников. Под костями лагуна поглощала землю, но из мутной воды поднимались восемь маленьких островков. На другой стороне, в сорока-пятидесяти ярдах, два дерева обнимали друг друга, как сиамские любовники. Над аркой, словно мясной горгулья, висел ещё один торс. Чёрные лохмотья и содранная кожа свисали с изрезанных рёбер, а над трупом были вырезаны корявые, идиотские буквы.
— Голгофа, — пробормотал Люк, разбирая надпись, вырезанную буквами в ярд высотой. Слово упало в тишину, пустое, как ложь в исповедальне. — Иисус Христос.
Люк подошёл ближе к кромке воды, освещая фонарём мрачные мобили. Они напоминали ему колокольчики, которые дядя развешивал каждую весну для защиты от аллигаторов. Они звенели на ветру, но в приходе люди искали эти латунные побрякушки, даже если не слышали их. Они знали: если на дереве висит колокол, держи руку наготове и палец на спусковом крючке.
Что-то плеснуло в воде, и Люк направил луч на лагуну. Волны прыгали и отскакивали, превращая поверхность в тающую паутину. Люк большим пальцем переключил селектор винтовки и обхватил спусковой крючок. Колени согнулись сами собой, и он водил фонарём от одного конца воды до другого. Он видел только волны и семь маленьких песчаных отмелей.
Люк уже двигался, когда вода взорвалась, как заражённая рана, обдав его спину тёплой, солоноватой влагой. Лодыжка подвернулась, и он рухнул. Фонарь отскочил, кувыркаясь в безумной игре света и тени, и что-то бросилось за ним. Что-то размером с дизельный трактор, шипевшее, как июльский дождь на раскалённой дороге. Люк неуклюже вскинул винтовку и выстрелил. Три пули издали плоские, шлёпающие звуки, и тварь хрюкнула. Фонарь остановился, и существо повернулось к Люку.
Оно выглядело так, будто выползло со дна бочки после шести дней скисания. Его шкура, бледная, как щебень, натянулась на слишком большом скелете. Массивная грудь волочилась по земле, но брюхо поднималось к мощным задним конечностям. Когти, как мясные крюки, венчали огромные лапы, стволоподобные ноги месили грязь, а чешуйчатый хвост вырывал в земле глубокие борозды. Слишком много ног, слишком много зубов и лицо — просто бледная, безглазая плита кости над двойным рядом хрипящих ноздрей. Слепой гигант зашипел и бросился вперёд.
Оно было быстрым. Таким быстрым, что Люк едва успел дать ещё одну очередь, прежде чем тварь настигла его. Он откатился, и она прогрохотала мимо. Хвост ударил по каске, превратив кувырок в пируэт, ремешок порвался, и стальной шлем улетел в темноту. Люк врезался в дерево так, что с листьев посыпалась роса. Кости над головой затанцевали, как обеденный колокол.
Земля задрожала, когда тварь развернулась и пошла на второй заход. Люк не успел откатиться. Он прыгнул, схватился за ветку и подтянул ноги, когда слепой локомотив врезался в основание дерева. Дерево качнулось, и хватка Люка ослабла. Он закинул ноги на ветку, стиснул зубы от боли в лодыжке и подтянулся. Тварь ударила ещё раз. Потом ещё. Она остановилась, склонив голову, словно прислушиваясь к падающим плодам. Не дождавшись, она обошла дерево, задрав голову и нюхая воздух. Люк медленно поднялся, балансируя, прижавшись спиной к стволу. Тварь не знала, где он, но Люк был уверен: если он не придумает что-то быстро, она его найдёт.
Он вытащил штык М7 и надел его на ствол. Затаив дыхание, он щёлкнул замком. Внизу наступила пауза, затем сопение продолжилось. Люк крепко сжал винтовку и нажал на кнопку выброса магазина, как на дверной замок в юности. Напряжение нарастало, и раздался щелчок, словно сломалась ветка. Тварь замерла, затаив дыхание. Люк тоже. Через пятнадцать секунд она снова начала ходить и нюхать. Он вставил новый магазин, но тварь, похоже, не услышала.
Люк перехватил винтовку и стал ждать. Тварь приближалась, обходя ствол с другой стороны. Она поднялась, царапая и нюхая нижние ветки. Люк размахнулся и бросил полупустой магазин. Тот пролетел по воздуху и ударил по висящему черепу с глухим треском. Череп отскочил, задев кости ног, которые задели рёбра. Тварь присела, нацелилась на другое дерево, и Люк прыгнул. Его ботинки скользнули по шкуре, но он вонзил штык в основание шеи. Сталь зацепилась за что-то твёрдое и повернулась, когда ботинки Люка соскользнули с бронированных пластин, и он рухнул, потеряв чувствительность в копчике.
Тварь взревела, и звук отразился над водой. Она дёргалась и билась, мотаясь из стороны в сторону. Люк держался, ворочая шестидюймовый клинок в основании черепа. Когда его не выбросило, тварь повернула к лагуне и побежала. Она сделала три тяжёлых шага, прежде чем Люк встал на колени и нажал на спуск.
В шее твари взорвалась бомба, и боль пронзила Люка от паха до макушки. Гигант дёрнулся, сбросив его. Люк ударился о землю так, что мозг затрясся, и заскользил по грязи в неуклюжем танце. Тварь покачнулась, как пьяный боксёр, кровь и ихор хлестали из её изувеченной шеи. Колени медленно подогнулись, и она рухнула, уткнувшись мордой в воду. Кровь растекалась, окрашивая лагуну в ещё более тёмный чёрный цвет. Люк смотрел, как тварь дёргается и скребёт, но не двигался, пока её мочевой пузырь не опорожнился струёй, воняющей аккумуляторной кислотой. Убедившись, что она мертва, он поднялся, подобрал фонарь и отправился искать винтовку.
Он нашёл остатки своего М16 наполовину в грязи. Приклад треснул, ремень оторвался, а из механизма сочилась грязь. Стреляющий штифт пробил заднюю часть, курок согнулся, как искалеченный гимнаст, а ствол лопнул, как ржавая канализационная труба. Рукоять штыка застряла, но лезвие отломилось. Люк вынул магазин, отстегнул ремень и сел на камень, откуда мог следить за водой и мёртвой тварью.
Люк проверил лодыжку и выругался. Больно, но ничего не порвано и не сломано. Он снял ботинок, обмотал лодыжку ремнём для поддержки и зашнуровал обратно. Всё ещё болело, но бежать он, вероятно, смог бы. Он снял куртку, морщась от мелких осколков, вонзившихся в лицо. Их было меньше, чем он думал, но всё равно пришлось повозиться, вытаскивая их. Несколько порезов кровоточили, но не сильно. Он надел куртку, съел крекеры и пошёл искать каску. Не нашёл, но нашёл полупустой магазин, брошенный в костяные колокольчики. Честный обмен. Он достал компас. Крышка треснула, а стрелка погнулась под бесполезным углом. Люк выругался и подобрал пару больших камней.
Следя за трупом, Люк осмотрел воду и пересчитал. Семь маленьких отмелей, на каждой — пучок густой травы. Он подбросил камень в руке и кинул. Тот приземлился на первый островок с глухим стуком. Остальные камни он бросил в воду для верности. Ничего не выскочило из глубин. Волны не появились. Люк кивнул и скрутил сигарету, аккуратно, чтобы не рассыпать табак, и убрал его в мешочек. Щёлкнул зажигалкой, и в кронах деревьев сверкнула молния. Люк ждал грома, но его не последовало.
Он обдумал своё положение. Он ранен, слегка потрясён. Нет способа определить направление. Света остаётся всё меньше. Можно лечь здесь и надеяться пережить ночь или идти дальше. Он посмотрел на мёртвую тварь и представил, что было бы, если бы она нашла его в темноте. Губы скривились. Люк оглянулся на пройденный путь, на тучи мух и кровавую тропу, которую они пожирали. Никто не шёл за ним, но возвращаться туда — не лучше, чем остаться здесь. Он проверил остатки снаряжения, убедился, что всё пристёгнуто.
— До встречи, крокодил, — сказал он, бросив тлеющий окурок в тварь, что жила и умерла на Голгофе. Люк вытащил пистолет и начал обходить лагуну по краю.
Он остановился под аркой и посмотрел на тело. Оно было старше первого и гнило быстрее. Обе руки были на месте, раскинуты в приветствии. Или готовились упасть на него, когда он отвернётся. Люк поджал губы и сделал большой глоток из фляги. На левом дереве была ещё одна надпись, едва видимая, так что ему пришлось наклониться ближе.
— Оставь надежду, всяк сюда входящий, — прочёл он. Оглянулся назад, затем на тёмный проход и переступил порог.


Люк наткнулся на первый камень, споткнувшись больной ногой. Камень размером с кирпич торчал под углом, как тонущий корабль. Он был цвета больничных простыней, с рваными трещинами по всей длине. Округлённый ветром и дождём, он стоял непреклонно, словно вершина погребённой пирамиды, забытой веками. Люк прошёл мимо, едва обратив на него внимание, лишь напомнив себе поднимать ноги.
Камней становилось больше. Сначала по одному-два, затем кучками по дюжине. Кучки множились, пока он не оказался на чём-то, напоминающем дорогу. Деревья расступились, и Люк пробирался по неровной тропе под небом, чёрным и пустым, как школьная доска в воскресенье.
Ничто не шевелилось. Ни птицы не скользили по ветвям, ни змеи не ползали за ними в поисках яиц. Ничто не кралось в пустотах, не рылось в мёртвых листьях под тощими кустами. Рваная паутина размером с саван свисала с голых ветвей, а липкие мешки размером с отрубленные головы качались, как опухоли. Дорога была мертва, и её труп неспокойно лежал под ногами Люка.
Он учуял реку раньше, чем увидел её. На поверхности был затхлый запах стоялой воды, но под ним — что-то ещё: резкий, как тухлые яйца в мусоросжигателе. Запах забрался в нос и осел там, добавляя серный оттенок каждому вдоху и заставляя глаза слезиться, если вдохнуть слишком глубоко. Деревья редели и искривлялись, как волосы старика. Древние каменные плиты опирались друг на друга, на некоторых ещё держались остатки соломенных крыш. Полустёртые временем и едким воздухом знаки украшали некоторые здания, а за их разбитыми перемычками жили тени. Тьма следила за ним, и Люк ускорил шаг.
Дорога закончилась на возвышении между двумя гниющими каменными колоннами. Они были на два фута выше Люка и такими широкими, что весь его отряд не смог бы их обхватить. Травяные заросли поднимались до колен, а едва различимые иероглифы вились по их поверхности. За колоннами простиралась земля тумана и тьмы, мерцающая ведьминым огнём. Красная луна взошла над горизонтом, окрашивая полосы земли в алый, а медленную воду — в ещё более тёмный багрянец.
Это место было неправильным. Оно выглядело, звучало и пахло неправильно. В их районе патрулирования не было серных болот. Не было рек, достаточно больших, чтобы создать такой застой, на сто километров в противоположную сторону. Никто не сообщал о каменных ориентирах картографам, и нигде в этой проклятой стране, от взорванных туннелей до выжженных зон высадки, не было так чертовски тихо. Это было как библиотека в церкви посреди кладбища на Марсе.
Люк выключил фонарь и, прижимаясь к земле, двинулся вперёд, ползком преодолевая склон. Лодыжка ныла, будто похмелье на плацу — тупо, назойливо, не отпуская. Фляга едва весила что-то, почти пустая, будто и сама надежда — истощённая до дна. Голова будто осталась без защиты — пустая, обнажённая, как после удара. Глаза ныли, в них резало от слабого света, будто смотрели сквозь туман — мутный, плотный, непроглядный. Казалось, даже тьма утратила свою ясность, превратившись в бесформенную кашицу, где ничего не различить. Кожа между лопаток сжалась, а живот не разжимался. Всё в нём кричало, что за ним следят недружелюбные глаза. Он оглянулся, но увидел лишь тьму. Когда повернулся обратно, заметил надпись на камне ниже уровня травы. Люк прикрыл фонарь платком, чтобы уменьшить блики, и наклонился ближе.
«Добро пожаловать в Призрачный Центр», — гласили камни неровным почерком. Ниже, наклонённые в другую сторону, слова: «Килрой был здесь». Люк лизнул большой палец и провёл по последней букве. Она размазалась, и, принюхавшись, он понял, чем написаны слова. Они были свежими, но не совсем. Где-то в темноте раздался выстрел, и плечи Люка дёрнулись. Он вспомнил, как Бакстер говорил: если слышишь выстрел, ты ещё жив, а если жив — пора двигаться, пока не убили. Вперёд или назад, оставаться на месте он не мог.
Мир мелькал вспышками. Люк скатился с холма, съезжая на заднице, как ребёнок с горки, и пытаясь смотреть во все стороны. Потом он был внизу, согнувшись, как бегун перед стартом. Он крался через траву, дыша ртом, чтобы услышать что-то, кроме стука сердца. Он зигзагами пробирался по открытой местности, держа голову низко и глаза широко открытыми. Ощупывал путь ногами и пальцами, скользя и карабкаясь по едва видимой земле. Фонарь он использовал редко, короткими вспышками, и умудрялся ни во что не врезаться. На четвёртой вспышке раздался треск неподалёку, и фонарь взорвался.
Люк бросил его и откатился вправо. Ещё три резких хлопка, и серая пыль взлетела, когда пули вонзились в землю. Люк застонал и закашлялся, позволяя звуку затихнуть, и обмяк в зарослях травы. Левая рука горела и была влажной. Он медленно подтянул правую руку к бедру, расслабляя мышцы. Ждал. Никто не подошёл. Выстрелов больше не было. Прошла минута, за ней другая. Только собралась третья, как он услышал свист.
Ноты были плоскими, глухими, призраками убитой музыки. Сначала Люк подумал, что это ветер, но звуки были слишком регулярными. Слишком человеческими. Беззвучная мелодия плыла, и в тумане шевельнулась тень — худая фигура с винтовкой наперевес. Люк выхватил пистолет и выстрелил дважды. Плечо обожгло, а фигура рухнула с звуком, как будто кто-то вывалил сырое бельё на бетон. Свист продолжался, но теперь с влажным, хрипящим оттенком, будто он шёл не изо рта. Люк встал и подошёл, держа оружие наготове.
Стрелок лежал на спине. Её кудрявые светлые волосы торчали, как нимб в полумраке. Уродливые шрамы извивались на висках и по бокам выбритой головы. Кожа была землистой, как у наркоманки, а вокруг ногтей — потрескавшейся и желтоватой. На одном-двух ногтях ещё держались кусочки жёлтого лака. Губы шевелились над бледными дёснами с шатающимися зубами, а дыхание хрипело через дыру в груди, пробитую пулей. Она подняла пустые руки, нажимая на несуществующий спуск. Свист прекратился, и руки упали в грязь, как мёртвые скворцы.
Люк не помнил, как шлёпнулся на задницу. Только что он стоял над девушкой, глядя в её мутные мёртвые глаза, а в следующий момент уже сидел. Лицо было мокрым, из правой ноздри текли прозрачные сопли. Он щёлкнул зажигалкой — в мигающем свете на левой руке проступили глубокие порезы, будто следы невидимых когтей. В некоторых зияли осколки пластика, впившиеся в плоть. Стиснув зубы, он вытаскивал их один за другим, с каждым движением глубже вгрызаясь в боль.
Он перевёл взгляд на девушку. В заднем кармане у неё был запасной магазин, комок жёваной резинки в ворсе и горсть монет. Люк сменил пистолет на тесак и разрезал её футболку на полосы. Звук рвущейся ткани был как крик в тишине, и это вернуло его к реальности. Он обмотал длинную полосу вокруг тесака и поджёг зажигалкой. Ткань шипела, но пламя всё же разгорелось. Тогда он заметил сложенный листок бумаги, торчащий из лифчика девушки. Он вытащил его и развернул.
Это был бессвязный бред. Признания богам, чьи имена Люк не знал, мольбы о пощаде и загадочные стишки, напоминавшие глупые мнемонические приёмы, которые учителя писали на доске. Он прочёл дважды, шевеля губами в тусклом свете.
Её звали Сьюзен Гриффит, она была второкурсницей. Она была на протесте против войны, и кто-то ударил её по голове. Потом — череда белых комнат, где ей давали таблетки и успокаивающе гладили по руке. Она летела, но не знала, как оказалась в самолёте. И не была одна.
Её заперли в камере, где она ждала в тишине и темноте. Потом принесли еду — поднос со сладко-солёной кашей с горьким привкусом. Первые три раза она отказывалась, но на четвёртый поддалась. Это была лучшая еда в её жизни, и она впала в ступор. Ей снились люди в белых халатах, говорящие, что всё будет хорошо, что её семья любит её, и она в лагере. Она проснулась от шёпота в вентиляции и холодного ритма выстрелов. Хор дьявола сначала не имел смысла, но со временем она полюбила их слова. Полюбила их слова и возненавидела свет.
Ей дали Тото — гладкую чёрную штуку, которая лаяла, когда она её сжимала, и грела руки. Она чистила его, любила, и когда они стали неразлучны, двери открылись, и она ушла. Иногда она думала о доме и о своём парне Поле. Думала, как собиралась заняться с ним любовью после протеста, но не успела. Но она всегда находила новых друзей, а Тото лаял в темноте и гасил их свет. Свет, который так резал ей глаза. Внизу страницы мелкими, смазанными буквами было написано: «Все дороги ведут в Мидиан».
Люк собирался перечитать, когда услышал стон. Плоский и глухой, как сломанный церковный орган, знающий одну ноту. К нему присоединилось высокое гудение. Зубы застучали в тумане, как голодные кастаньеты, без ритма и смысла. Язык монотонно цокал, будто хозяин звал собаку, чьего имени не помнил. Тени зашаркали из тумана, привлечённые угасающим огнём в левой руке Люка.
Первая пуля ударила по тесаку, искривив металл. Вторая пробила мякоть мизинца, сломав кость и оставив палец висеть на нитке. Третья и четвёртая попали в тесак над гардой, выбив его из руки. Были и другие, больше, чем он мог сосчитать, но они шли за горящей тканью, упавшей в сухую траву. Люк отпрыгнул, прижимая левую руку к груди и прячась рядом с мёртвой Сьюзен.
Призраки продолжали стрелять, но огонь не был плотью. Он вцепился в сухую траву и разгорелся ярче. Они стреляли, но пули проходили насквозь. Призраки перезаряжали с механической скоростью, быстрее, чем могли человеческие руки. К тому времени, как они опустошили вторые магазины, огонь стал драконом, пожирая одного из стрелков, который продолжал гудеть, даже когда патроны кончились. Остальные отступили, щёлкая и гудя, как рой с мёртвой королевой. Свет лился в темноту, как чернильное пятно, разливаясь по краям тумана. Люк повернулся и увидел мост.
Это была старая понтонная переправа. Её держали ржавые цепи, а скользкие, заплесневелые доски не внушали доверия. Полуспущенные понтоны провисали, как груди старухи, в медленном течении. Но мост уходил прямо в туман, и Люк знал: если бы он был сломан, его бы унесло вниз по реке. Он вдохнул и заставил ноги двигаться.
Мост был стар, местами уходил под воду, но держался, пока Люк не добрался до суши. Он упал дважды, чуть не свалился в реку, но всё же доковылял. Мост успокоился. Через пару минут он снова начал покачиваться. Затем — неуклюжий крик, притворяющийся совиным, но слишком топорный, слишком человеческий. Он повторял один и тот же вопрос, бессмысленный, как эхо в пустом черепе. Люк схватил лопатку с пояса и обрушил её на мост. Доски раскололись, понтоны вздохнули, опускаясь. Люк ударил по цепи так, что дрожь прошла по руке, но цепь держалась. Мост задёргался, хор лаев и воя присоединился к вопросителю. Что-то всколыхнуло туман, и пуля звякнула о лопатку. Люк отпустил её, выхватил пистолет и выстрелил. Цепь лопнула вместе с опорами. Мост задрожал, зашатался и продержался ещё три удара сердца. Затем вторая цепь поддалась с металлическим вздохом.
Люк стоял с дымящимся пистолетом, сжимая его онемевшими пальцами, и смотрел, как мост уплывает в туман. Он слышал плеск, но никто не приближался. Никто не стрелял. Гильза от .45 качалась в воде, как лодочка. Люк смотрел, пока она не исчезла, гадая, куда, чёрт возьми, она плывёт. Он пожалел, что не успел схватить винтовку Сьюзен.
Веревка скрипнула, и Люк обернулся. Чёрный ясень возвышался в центре островка, его мёртвые корни уходили в мёртвую почву. Дюжина сломанных досок была прибита к стволу, а с ветвей свисали полосы рваного брезента, как обёртки мумии. С верхней ветки свисала верёвка, а на ней — кресло-качалка. Люк вздохнул. В кресле, одетое в пыльные чёрные лохмотья, сидело обезглавленное тело. С подножки свисала помятая табличка с ржавыми краями. На ней было три простых слова: «Добро пожаловать в ад».
Люк медленно покачал головой. Закашлялся, морщась от боли в левой руке. Стиснул зубы и оторвал нитку, державшую кончик мизинца. Завернул тёплый, влажный обрубок в ткань и сунул в карман.
— Не обращайте на меня внимания, — сказал он мертвецу. — Я просто прохожу мимо.
Чарли кивнул, качнув пустой шеей на ветру, которого Люк не чувствовал.


Дерево было указателем проклятых. Одна группа досок указывала на дощатый мост, закреплённый стальными кольями. Там были Геенна, Тартар и Лимб. Другая указывала на каменный мост, уходящий в тени. Там были Вити, Поле Мясника и Охотничьи угодья. Стрела указывала в никуда, но, приглядевшись, Люк увидел, что вода разбита округлыми камнями цвета заражённых зубов. На щепке было написано, что там Шеол. На каждом указателе внизу корявыми буквами было вырезано слово «Мидиан».
Люк прижёг худшие раны, обмотал их чистыми полосами ткани. Выпил почти всю воду, оставив глоток. Нашёл лопатку в сухой траве — на лезвие был выщерблен, но она ещё годилась. Он стоял у дерева и слушал. Слышался только скрип верёвки мертвеца и шорох воды. Он попытался сориентироваться. Посмотрел на луну, но она висела высоко, без звёзд. В итоге он выбрал верёвочный мост, сделав зарубку на столбе, и пошёл по доскам.
Сначала он двигался медленно, держась здоровой рукой за грубую верёвку. Она колола кожу, и через десять футов он обмотал ладонь тканью. Стало лучше, но хватать верёвку было, как ловить рыбу голыми руками в крапиве. В воде под мостом мерцали огоньки, как души утонувших детей. Люк добрался до двух деревянных столбов. На левом было написано «Смотри», на правом — «Не трогай».
Второй пролёт опускался ниже, некоторые доски почти касались воды. Люк сосредоточился на досках и на том, чтобы ставить одну ногу перед другой. Плечи сгорбились, шея напряглась. Он скрипел зубами, но не мог остановиться. Шаг, скрип, пауза, вдох — таков был ритм его жизни. Ритм оборвался, когда доска треснула, и левая нога Люка ушла в воду.
Это было как шагнуть на раскалённую плиту. Шипение, миг пустоты, а затем молния пронзила ногу и ударила в голову. Люк хотел закричать, но издал лишь высокий, скулящий звук, как собака с раздавленными лёгкими. Он бросился вперёд, и мост задрожал под его весом. Нога вырвалась из воды, но продолжала гореть в ботинке. Люк схватил флягу и вылил остатки воды на ногу. Дыма поднялось немного, но ботинок стал мокрым. Люк откинулся назад, всхлипывая, пока боль не отступила.
В итоге она утихла. Люк осторожно пошевелил ногой. Кожа казалась натянутой, распухшей в кожаном футляре, как переваренная сосиска. Он пошевелил пальцами, чувствуя их с запозданием. Перевернулся на бок и увидел чёрный приклад М16, торчащий в двух футах от моста.
Люк лёг на живот, разглядывая приклад. На правой стороне была глубокая царапина, один винт был ослаблен, но винтовка выглядела рабочей. Через петлю ремня проходила цепочка, и один жетон болтался в воде. Люк гадал, сколько она пробыла под водой и можно ли её высушить. Думал, цел ли штык. Он провёл языком по зубам, ощутив вкус крови. Проглотил ком и потянулся. Его пальцы были в полудюйме от приклада, когда мост задрожал. Люк замер. Посмотрел вниз, и что-то посмотрело на него в ответ.
Парень был красив. Его чёрные волосы колыхались в воде, как шёлк, открывая лицо с резкими чертами. Прямой нос, сильная челюсть и один тёмный глаз, как полированный агат. Другой глаз исчез в чёрной дыре в черепе. Белая кость торчала из обожжённой плоти. Ноги не было, как и большей части руки. Винтовка была вбита в сердце, пришпилив его, как мотылька. Глаз моргнул, рот открылся. Он потянулся к Люку, и тот отдёрнул руку так быстро, что чуть не опрокинул мост.
Туман расступился, словно занавес, открывая мрачное зрелище. Вверх по течению, из воды торчал изуродованный приклад АК-47, словно костяной шип. Чуть дальше тяжелый приклад М1 Гаранд поднимался из воды, как мачта затонувшего судна, с обрывком ремня, бессильно болтающимся в течении.
Но это были лишь первые.
Они выстраивались неровными рядами вдоль реки - десятки, может сотни стволов. Вода шевелила их, будто невидимые руки пробовали натянуть спусковые крючки. Иногда из мутной глубины всплывали бледные пальцы, царапающие по затворам и стволам, но ни одно оружие не поддавалось, намертво застыв в своей водяной могиле.
Люк резко отвернулся, словно разорвав незримую нить, связывающую его с этим жутким арсеналом. Поднялся через боль — сквозь жгучую память верёвок на запястьях, сквозь фантомную пустоту на месте отрубленного пальца, сквозь пронзительный протест вывихнутой лодыжки и тяжёлое, как свинец, пульсирование распухшей ноги. Каждый мускул кричал, но он заставил их замолчать. Он глубоко дышал и смотрел вперёд. Не бежал, только потому, что знал: если побежит, то упадёт к мертвецам окружавших его.
Мост оборвался внезапно – и Люк рухнул вниз, всем телом врезаясь в жесткую землю. Кашель вырвался из горла хриплым лаем, смешавшись с рыданиями, которые он уже не мог сдержать. Тело тряслось мелкой дрожью, желудок судорожно сжался – но выворачивало вхолостую, только желчью и болью.
В ботинке что-то хрустнуло, и тут же внутри стало мокро, теплая липкая влага разлилась между пальцами. Кровь. Или гной.
На секунду он замер, подумав, как просто было бы остаться здесь – лежать и ждать, пока смерть сама не нагнётся над ним, как ворон над падалью. Или ускорить встречу – пальцы сами потянулись к пистолету, привычно скользнули по рукояти…
Но потом – резко отдёрнул ладонь, будто обжёгся. Заскрипел зубами, поднялся. И пошёл.
Люк бродил по островам безумия в тихом, равнодушном море. Он прошёл через сад виселиц, где куски мяса свисали с лиан, пульсирующих, как паучьи вены. Видел место, где тесаки были воткнуты в солёные пни, как топоры перед заточкой. На другом острове стояли каменные столбы, опирающиеся друг на друга или возвышающиеся в одиночестве. Ветер выл между ними, резкий и злой, будто камни, сквозь которые он прорывался, впились ему в плоть. Он следовал за разномастными следами через серую землю, где ничего не росло, чувствуя взгляды за спиной, хотя прятаться было негде. Он переходил каменные арки, цепные мосты, искривлённые деревья и пробирался по упавшим камням, где река шептала утонувшими секретами. Он видел тени — сгорбленные, кривые, с жёлтыми глазами. Дважды они убегали, когда он доставал пистолет. На третий раз он выстрелил, и что-то закричало. Он продолжал идти.
Луна касалась горизонта, когда Люк пересёк последний мост и подошёл к стенам Мидиана. Они были старыми, изношенными, разрушенными в сотне мест. Казалось, их держит вес веков, а не раствор. Здания внутри были каменными коробками, сглаженными временем. Окна — пустые глазницы, двери — глупо открытые рты. Где-то они громоздились дюжинами, как черепа у входов в склепы. Пыльные брезенты висели над некоторыми дверями, их зелёный цвет выцвел до серого. Ржавые антенны торчали над крышами, а пара ботинок стояла у одного порога, как брошенные щенки. Не было голосов, только немые призраки покинутых вещей.
— Эй? — прохрипел Люк, облизывая треснувшую губу. — Есть кто?
Никто не ответил. Горло сжалось, и, несмотря на сухость, в глазах выступили слёзы. Ноги дрожали, как пружины, и он начал задыхаться. Он похлопал по поясу, будто не помнил, что ищет. Тогда он увидел свет. Он пылал над крышами, как маяк, видимый за мили. Люк пошёл, дыхание сбивалось в такт шагам.
Он шёл, пока мусор прежних обитателей не остался позади. Пересекал древние акведуки, проходил мимо высохших фонтанов, заполненных плоскими камнями. Сворачивал на разрушающиеся бульвары и нырял между тенями слишком близких руин. Он шёл, пока город не стал скромнее, а дома с острыми скатами кланялись к центру.
Сердце Мидиана было колоссом, затмевающим всё остальное. Построенное из того же камня, это была пирамида, касающаяся низкого неба. Плато нижнего уровня было выше самых высоких зданий, сложенных из блоков невероятных размеров. Короткие, узкие ступени вели наверх. Другого пути не было, и Люк начал взбираться.
Ступени обманывали. Первые дюжины дались легко, следующие — едва заметно. Но они были вырезаны так, чтобы напрягать лодыжки и изматывать ноги, и под таким углом, что Люк наклонялся вперёд, как в бурю. Пот тёк по коже, жгучий, как кислота, проникая в раны. Он оступился и чуть не упал, размахивая руками. Лопатка соскользнула с пояса, звеня и крутясь в воздухе. С этого момента он полз.
На первой площадке стерегли драконы — огромные змееподобные твари с пустыми глазами и ртами, полными острых зубов. Они вырывались из стен, словно пытаясь сбежать. Цепи с жетонами висели на их челюстях, как трофеи. Люк смотрел, пытаясь отдышаться. Медленно снял свои жетоны и разделил их. Длинную цепь повесил слева, короткую — справа. Затем продолжил подъём, оглядываясь, чтобы драконы не преследовали.
Были и другие. Безглазые демоны, вырезанные в камне; леса с лицами людей на ветвях; гиганты высотой в несколько блоков. Некоторые стражи резали глаза — существа из света с тысячами глаз в танцующем пламени. Люк оставлял за собой магазины, флягу, пистолет, ремень, рубашку, ботинки и даже обрубок мизинца, отмечая кровавый путь.
В итоге он достиг вершины, дрожа, как новорождённый. Огонь горел ярко, но не давал ни тепла, ни звука. Словно кто-то пробил дыру в ночи, и свет за небом заглянул внутрь. Люк смотрел, пока мышцы не перестали дрожать, а дыхание не выровнялось. Боль утихла. Он поднял взгляд и чуть не рухнул вниз.
На другой стороне огня что-то сидело. Саван закрывал лицо, втягиваясь при вдохе и раздуваясь при выдохе. Ихор капал с подбородка, собираясь в луже на коленях. Две ноги были скрещены, две другие — раскинуты. Его орган свисал, шипы блестели чем-то гуще пота. Рога и ветви вились над раздутой головой, обрамляя её, как улыбка хищника. Оно сидело на троне из мяса, который дышал, потел и испражнялся. Когти скребли по дрожащей плоти, и оно хихикало, когда кровь текла из израненной массы. Внезапная боль разорвала Люка изнутри — его собственные рёбра будто сомкнулись вокруг сердца, сжимаясь в тисках. Ладони впились в грудь — и тут же стали липкими, тёплыми. Его дыхание пахло гнилью и кордитом.
У него было много имён: Лорд Пульс, Король Рак, Старик Тьма, Утренняя Скорбь, Великий Зверь, Бафомет, Бледный Всадник и другие. Их было больше, но они не имели значения. Люк слышал их на семейных похоронах, в эвакуационных вертолётах, в медпалатках и на погребальной службе. Каждый человек рождается со смертью, и однажды ему придётся взглянуть ей в глаза. Люк встал и посмотрел. Существо приподняло вуаль. Люк сорвал крест с шеи окровавленной рукой, поцеловал его и бросил к ногам короля. Крест звякнул, как разбитый колокол. Люк сделал шаг вперёд и упал в огонь. У него хватило времени подумать, не обмочился ли он, а затем он исчез.