«Черные зубы» Сэм Ричард

— Никогда не ела торт на похоронах, — говорит женщина с набитым ртом. Ее слова проходят сквозь меня, словно я сделан из дыма и, будто осязаемые, касаются глубины моей души.
Выдавив улыбку, я возвращаюсь из пустоты, в которой блаженно дрейфую.
— Моя жена — простите, моя покойная жена Сэнди — она очень любила торты, — мягко отвечаю я ей и иду в мужской туалет, не в силах избавиться от образа лица незнакомой женщины, испачканного глазурью и ее черных зубов.
Я позволил себе заплакать только в уборной. Это не намеренно, но я чувствовал себя комфортно, предаваясь скорби в одиночестве. Мысль о том, чтобы показать свои чувства перед двумя сотнями людей, приводит меня в ужас, и я ощущал тяжесть в животе, словно там застрял кирпич. Ощущал себя разбитым. И это действительно было так.
Когда слезы высыхают, а глаза начинают гореть, я возвращаюсь в паб. Вокруг меня раздаются громкие разговоры, а мне так и хочется навсегда заползти в землю. Некоторые люди смеются, на глазах других я вижу слезы, но у большинства на лицах застыл шок и неверие. Это то же самое выражение, которое я вижу на своем лице, когда прохожу мимо зеркала или темного окна. Я заставляю себя дышать медленно и равномерно, чувствуя панику, пытающуюся подняться в моей груди.
Неуклюже пробираясь сквозь толпу, я останавливаюсь у барной стойки и беру себе очередной бокал пива. Бармены знают, кто я, и не берут с меня денег, что приятно, но также и ужасно. Приятно быть «известным», пожинать плоды этого, но мой желудок ухает вниз, когда я думаю о том, почему получаю бесплатные напитки. Представляю, как работники паба выпивают после смены, когда мы все уйдем, и один из них мрачно произносит: «За вдовца…», и все поднимают бокалы вверх. Не думаю, что это произойдет, но было бы неплохо.
Минуя несколько групп друзей и родственников, я нахожу свободное место на краю барной стойки. Когда я подношу бокал к губам, мимо меня проходят несколько человек и задевают меня плечом. Холодное пиво выплескивается мне в лицо и стекает по бороде на галстук и пиджак. Тот самый пиджак, в котором я был на нашей свадьбе, что выглядит до странности неуместно и печально, если я думаю об этом слишком долго. Я вспоминаю, как чудесно Сэнди выглядела в своем платье, как чудесно она выглядела все время. Я теряюсь в ее улыбке и, поймав себя на том, что тоже улыбаюсь, вспоминаю, что ее больше нет. Она умерла.
Никто из тех, кто толкнул меня, не остановился, чтобы что-то сказать или извиниться. Я не узнаю ни одного из них, поэтому задаюсь вопросом, часто ли люди проходят «зайцем» на похоронные торжества, но потом вспоминаю, что здесь присутствуют люди, которых я не знаю, например, ее старые коллеги по работе, и отпускаю это, вытираясь насухо.
Ища взглядом, куда можно выбросить мокрые салфетки, не желая оставлять их на стойке, я замечаю, что рядом со мной кто-то сел. Сочетание черного платья и колготок напоминает мне то, что надела бы Сэнди. На мгновение мой взгляд останавливается на коленях севшей рядом со мной женщины, которые выглядят не так, как у Сэнди, и которые она называла «Х-образными».
— Этот торт… О, Боже! Он так хорош! — восклицает она, когда я встречаюсь с ней взглядом.
Это та же женщина, которую я видел раньше. На ее щеках видны следы белой глазури и засохших крошек от торта, ее черные зубы щелкают, когда она говорит. Наши взгляды сцепляются.
— Я действительно никогда не ела такого вкусного торта, — восторженно говорит она, ее веки подрагивают от удовольствия.
При всем моем желании я не могу отвести свой взгляд. Ее глаза вытягивают меня из моей пустоты. Наши зрачки синхронно расширяются, и на мгновение я забываю, где нахожусь. Забываю, зачем я здесь.
На другой стороне паба кто-то роняет бокал. Раскатистое эхо вырывает меня из оцепенения, и внезапно я вижу, что сижу один. В моем сознании проносятся образы: мы с Сэнди в моей старой квартире пьем пиво и слушаем Игги Попа в моей постели после нашего первого секса; гниющий труп сипухи в залитом солнцем поле; клоун-убийца, пытающийся откусить мне ухо; треш-скульптура из окровавленных проволочных тремпелей; всепоглощающая тьма, из которой выступает женское лицо с глазурью и засохшими крошками от торта вокруг рта с гнилыми зубами.
Взгляд ее глаз встречается с моим, и на мгновение это кажется важным. Я пытаюсь сосредоточиться и понять, но чувствую, как меня по спине хлопает чья-то рука.
— Как ты? Держишься? — спрашивает кто-то.
Это мой друг Кевин. Он возвышается надо мной, долговязый и похожий на дерево, и излучает тепло и сострадание. Прежде чем я успеваю ответить — прежде чем узнаю, могу ли вообще это сделать, — он садится и чокается своим полупустым бокалом с моим.
— Я действительно не знаю, что сказать… но все это — полный пиздец, и мы все поддерживаем тебя… — он замолкает, прежде чем закончить свою мысль.
Знаю, что так и есть, но не похоже, чтобы это имело значение. Я хочу поблагодарить его, но слова не выходят из моего рта, поэтому мы сидим в тишине, которая в целом была бы комфортной, но странной из-за контекста. Честно говоря, это приятная тишина.
Я чувствую, как на глаза давит, словно вот-вот заплачу, но у меня просто не осталось слез, поэтому медленно допиваю теплое пиво. Кевин молча встает и уходит, а я чувствую себя брошенным в этой комнате, полной людей, которые хотят помочь мне пережить горе. Но секрет вдовства заключается в том, что единственный человек, который может принести мне истинное утешение, ― это человек, которого я больше никогда не увижу. Отстраненно обдумывая это, я вижу Кевина, возвращающегося ко мне с двумя бокалами свежего пива в больших руках.
Он передает один мне, мы снова чокаемся, и я делаю большой глоток. Когда холодный освежающий напиток льется мне в горло, я вижу в своем воображении образ моей покойной жены. На ее лице сияет озорная улыбка, а в глазах блеск. Хочу протянуть руку, коснуться ее, но знаю, что она умерла. Я пытаюсь удержать ее лицо в центре своих мыслей, но его образ начинает искажаться и дрожать.
Я вижу ее в гробу, который мы опустили в землю всего несколько часов назад, представляя, как природа воплощает в жизнь свои вечные планы. Видения ее медленно гниющего и разлагающегося тела проносятся в моем мозгу подобно фильму, который я не могу выключить. Вскоре от нее останется только скелет с пустыми глазницами.
На моих глазах выступает несколько слезинок, но это все, что у меня есть на данный момент. Мое тело дрожит, я не могу произнести ни слова. Мы с Кевином продолжаем сидеть в тишине, и я не могу убрать этот мысленный образ.
Ее скелет смотрит на меня, а затем все начинает воспроизводиться в обратном порядке. На нем медленно появляются мышцы и кожа, но когда дело доходит до лица, то оно не такое, как было раньше. Сэнди больше не Сэнди.
На меня смотрит женщина, лицо которой все еще испачкано глазурью и засохшими крошками от торта вокруг рта с черными зубами. Я пытаюсь закричать, но ничего не выходит, как во время ночных кошмаров, которые были у меня в детстве. Я замер. И так же быстро, как появился, этот образ исчез.
Я пытаюсь успокоиться и понять, что это было. Эти видения должно быть вызваны шоком, психологической травмой. Вероятно, мой разум таким образом пытается справиться с этой чертовски ужасной ситуацией. Дымка спокойствия окутывает меня, когда я делаю изрядный глоток пива. Делая вдох и выдох, я пытаюсь сконцентрироваться.
Переведя взгляд в сторону Кевина, я вижу, что снова сижу один. В какой-то момент моего короткого посттравматического эпизода он, вероятно, пошел в уборную или за пивом. Но оглядевшись, я понимаю, что совершенно один. В пабе нет не только друзей и членов семьи, но и сотрудников.
Солнечный свет проникает в окна, но в старом кирпичном здании жутко темно и холодно. Когда я встаю, меня пробирает озноб. Охваченный страхом, я направляюсь к двери, изредка оглядываясь в попытке заметить хоть какое-нибудь движение. Это не имеет никакого смысла, и я задаюсь мыслью, не спятил ли.
Возможно, ее смерть воспринялась мною слишком тяжело, и я сошел с ума. Или, возможно, я умер, например, от инсульта. Может быть это именно то, что значит быть мертвым. И если это правда, смогу ли я найти ее? В одном ли мы и том же месте? Каждая клеточка меня хочет снова увидеть Сэнди, обнять ее, поцеловать и сказать ей, что я люблю ее и никогда не позволю ничему разлучить нас. Каждая клеточка меня хочет, чтобы это оказалось правдой.
Но я знаю, что это не так, потому что, когда подхожу к двери и касаюсь ручки, слышу голос с другой стороны паба.
— Вы не будете есть этот торт? — вопрос отдается эхом не только в пустой комнате, но и в моей голове.
Я толкаю дверь изо всех сил, но она не открывается. И прежде чем я успеваю сбежать, женщина оказывается прямо позади меня.
— Этот торт такой вку-у-усный, вам действительно нужно его попробовать, — говорит она.
Ее дыхание, овевающее мой затылок, приторно-сладкое, как гниль, и я чувствую, как кусочки еды, вылетающие из ее рта с каждым словом, попадают на мою покрывшуюся мурашками кожу шеи.
Тон ее голоса сообщает мне, что это не просьба. Я поворачиваюсь навстречу своей судьбе, и наши взгляды встречаются. Зрачки наших глаз расширяются в унисон, аритмично пульсируя вместе.
— Вы почувствуете себя лучше, как только попробуете…
Я ничего не могу сделать, даже оторвать взгляд от нее. Все, что я вижу, все, что знаю, ― это ее испачканное тортом лицо и угольно-черные пеньки зубов у нее во рту, которыми она пережевывает кусок торта. Я подготавливаю себя, настраиваясь на вкус торта и блокируя все, что находится за пределами этого.
Но вместо того, чтобы дать мне тарелку или поднести кусок к моему рту, она приближает свое лицо вплотную к моему. Жест близости.
Меня начинает тошнить от ее сладкого гнилостного дыхания, но я не могу пошевелиться, поэтому, в конце концов, наши губы соприкасаются, и я чувствую, как она толкает мне в рот разжеванную кашицу из торта.
Масса касается моего языка, и я тут же ощущаю взрыв сладкого и насыщенного вкуса, словно торт сделан из гусиных яиц, меда и взбитого вручную сливочного масла. Никогда в жизни я не пробовал ничего настолько прекрасного. Женщина все больше и больше проталкивает кашицу мне в рот.
Торт невероятен.
Все исчезает, и я вижу невысокого нескладного мужчину. Его глаза, которые могли бы принадлежать старику, выглядят запавшими. Он стоит вне времени, выглядя так, словно его лишили всякой радости и любви, всех причин жить. Я смотрю в его красные глаза, но их взгляд обращен в пустоту, в никуда. Он словно потерялся в своих мыслях.
Не знаю, что сказать этому незнакомцу, потому что не понимаю, что с ним не так. Посмотрев на остальных людей с грустными лицами, я делаю предположение, что нахожусь на похоронах, хотя не могу понять чьих. Пытаюсь вспомнить, чьи они, но мои усилия ни к чему не приводят — в моем сознании присутствует лишь расплывчатый образ без деталей, только тени.
Я ощущаю во рту сладкий вкус, мои зубы болят, но это так хорошо, насыщенно и вкусно. Должно быть, это торт! Это точно торт. Не помню, чтобы ел торт, но он ― лучший из всех, что я когда-либо пробовал. Хотя это странно. Разве на похоронах подают торты?
— Никогда не ел торт на похоронах, — говорю я мужчине.