«Повелитель мух» Тим Каррэн

.

Страдания многообразны.
Убогость земли многообразна.
Эти слова написал По, и с тех пор, как упали бомбы, Спаркс жил ими. День за днем он прятался в затхлой темноте, как крыса, а его разум медленно распадался на мягкую, теплую массу. Хороших дней не было. Не было моментов оптимизма. Была только бесконечная ночь, которая обхватывала его руками и крепко держала, как возлюбленная.
По его собственным подсчетам, он был заперт в подвале уже более двух недель. Конечно, он не мог быть уверен, ведь день и ночь больше не разделялись. В результате взрывов в атмосферу было поднято столько мусора и сажи, что они закрыли солнце, превратив мир в серую пустоту.
Но это пройдет, - твердил он себе. - Это должно пройти.
Да, это было правдой. Так всегда говорили в их прогнозах конца света. Что рано или поздно обломки упадут обратно на землю в виде смертоносных осадков. И когда это произойдет, если это случится, многие из тех, кто выжил после первой атаки, умрут.
Когда над городом разорвалась первая бомба, Спаркс спускался по ступенькам в подвал, неся на хранение коробку с книгами. В его переполненной комнате на третьем этаже для них просто не было места. Ударная волна сбросила его с лестницы, и весь дом - один из тех больших старинных викторианских монстров рядом с университетом - рухнул, запечатав его в недрах подвала.
Выхода не было.
Бог свидетель, он дюжину раз пытался пробраться сквозь завалы, но между бревнами, кирпичами и осыпавшимися стенами просто не было пространства, достаточно большого, чтобы вместить человека. Он даже пробовал сдвинуть некоторые обломки с помощью ломика. Каждый раз, когда он это делал, то, что находилось над ним, начинало двигаться и стонать, угрожая обрушиться прямо на него и раздавить его.
Дом был большим, как и подвал под ним. Часть его была завалена обломками, но до большей части он мог добраться. Проблема заключалась в том, что всякий раз, когда он отправлялся на поиски, отчаянно пытаясь найти что-нибудь съестное, он с трудом находил дорогу обратно в свое маленькое убежище за печью. Там было безопасно. Из сломанной трубы над головой капала вода, которой хватало, чтобы не дать ему умереть от обезвоживания. Это было уже кое-что.
Но, о Боже, он был так голоден.
Так отчаянно голоден.



На второй день он обнаружил, что если ползти по полу, то можно протиснуться под тяжелыми упавшими бревнами и зазубренными кусками половиц. Это было немного нервно: над ним нависала тяжесть разрушенного дома, но примерно через двадцать футов он добрался до внешней стены из песчаника. Еще немного повозившись, он нашел окно. Оно было завалено свисающими воздуховодами и обломками стропил, но он смог просунуться между двумя досками и увидеть внешний мир сквозь разбитое стекло.
То, что он увидел, было ужасающим.
Окрестности были в основном сровнены с землей, и единственный свет исходил от все еще горевших костров. Они довольно подробно освещали разрушения. Но хуже всего было то, что небо, казалось, светилось. Он видел гигантское сияющее грибовидное облако, висевшее над городом, словно отвратительное лицо, плавающая злая кукла, которая с сардонической гримасой смотрела на кладбище цивилизации.
В его безумном воображении это была "Крепускулария" По, сфинкс с головой Смерти.
Сам вид этого сфинкса заставил его отпрыгнуть назад, он споткнулся об остатки старой книжной полки и с грохотом упал на пол. Он ударился головой, но боль была не слишком сильной. Он лежал там - потрепанный, безнадежный, молящий о смерти, и слезы текли по его щекам.


Поначалу ему немного повезло. В кладовке, где все жильцы хранили вещи, которые не помещались в их комнатах, - все, от велосипедов до туристического снаряжения и мебели, до рождественских украшений и оберточной бумаги, - он наткнулся на контейнер "Rubbermaid" с батончиками "Power Bars". Он решил, что они принадлежали Келси Ноэль, симпатичной рыжей девушке со второго этажа. Келси училась на медицинском факультете, а в свободное время ходила в походы и собирала рюкзаки. Батончиков было всего шесть, и он сделал так, чтобы их хватило на неделю.
Прошло уже четыре дня с тех пор, как он ел... или пять? Он не мог точно сказать. Единственное, в чем он был уверен, так это в проклятых мухах. Они, казалось, были повсюду. Стоило ему проснуться, и они ползали по его лицу, вгрызаясь в горло. Очевидно, они хорошо питались.
Не так, как я, не так, как я...
Он всегда был довольно худым, а теперь превратился в истощенного. Он чувствовал, как выпирают ребра и кости на запястьях. Это было совсем нехорошо. Его кожа постоянно чесалась и шелушилась, как мел. Казалось, что он сделан из крошащегося папье-маше. У него болели десны. От сухости губы разошлись, и он кашлял кровью.
Лучевая болезнь, - твердил ему страшный голос в голове, но он отказывался слушать, просто отказывался.


Однажды он услышал голос.
Ты спишь. Ты сходишь с ума, - предупредил он себя.
Но нет, что интересно, он услышал голос снова. Женский голос, очень сухой и болезненный, но он, несомненно, был.
- ...помогите мне... о, Боже... помогите мне...
Звук доносился из противоположного конца подвала. Он решил, что это не может быть слишком далеко от окна, из которого он выглянул в первую ночь.
Он решил пойти туда. Пробираться через обломки было опасно. Это было равносильно приближению катастрофы. Он прекрасно понимал, что в любой момент весь этот чертов дом может обрушиться прямо на него. Кто бы мог подумать, что удерживает его от этого.
Но тут раздался голос... человеческий голос.
Взволнованный, испуганный, отчаявшийся, он снова пустился в долгий ползучий путь, и казалось, что на этот раз проход, обрамленный выбитыми секциями шпунтованной доски и расколотыми балками, был еще теснее.
Наконец он увидел слабый свет и понял, что находится у окна. В его лучах виднелась взвешенная пыль. Был ли это дневной свет, лунный свет, свет костра или тот светящийся ужас в небе, он не мог сказать. Голос раздался снова, но уже значительно слабее, если это вообще было возможно.
- Там... там кто-то есть? - спросил он; в нем поднялся странный, необъяснимый страх, что ответит не кто-то, а что-то.
Это было иррационально и откровенно глупо, но он ничего не мог с собой поделать. Его мозг был настолько запрограммирован просмотром ужасных постапокалиптических фильмов в жанре "Б" в детстве по субботам с мамой - "День конца света", "Паника в нулевом году", "Последний человек на Земле", - что он вполне ожидал, что какая-то раболепная мутация будет прятаться в темноте, приманивая его.
Он услышал тихий, жалобный стон.
Он доносился откуда-то сзади. Ему придется пробираться к нему на ощупь. Стоя на четвереньках, он так и сделал. Он прополз под нависающими обломками и через груды мусора и скорее почувствовал, чем увидел, что приближается к тому, кто это был. Он почувствовал отвратительный запах паленых волос и вареной плоти, причем последняя пахла как подгоревшая курица. Это было тошнотворно и привлекательно одновременно.
- Помогите мне... кто-нибудь, помогите мне...
Этот голос. Тот голос. Он был очень знакомым, но в голове было столько паутины, что он никак не мог его определить. Но потом все-таки вспомнил: Эмили. Эмили Импири. Она владела этим зданием. Ее муж (так она сказала Спарксу) купил викторианский дом и переделал его под сдачу апартаментов в аренду. То же самое он проделал с пятью или шестью другими зданиями.
- Эмили? - сказал Спаркс. - Эмили? Где ты?
В этот момент зажегся свет. Он был не только ярким, но и ослепительным. Это было похоже на выход на солнечный свет после нескольких дней, проведенных в пещере.
Это была Эмили.
Она лежала на полу примерно в десяти футах от него, вокруг нее были разбросаны обломки. Огромный брус придавил ей ноги. В руке у нее был фонарик. Луч был слабым, но для него это был как дневной свет.
Он подбежал к ней, отмахиваясь от мух.
Она была в ужасном состоянии. Большая часть волос была сожжена. Ее лицо было обожжено. Ее обнаженные живот и грудь были обуглены и покрыты волдырями. Запах ее жареной плоти был почти невыносим. А еще ужаснее было то, что Эмили находилась на третьем триместре беременности, на седьмом месяце.
- ...ребенок... о, мой ребенок...
Спаркс был вне себя от радости. Он застыл на месте. Он не знал, что делать. Она умирала, и он это знал. Скорее всего, ее ребенок уже мертв. О, Боже! O, Боже! У него не было медицинского образования. Он изучал английскую литературу в университете и был беззастенчивым фанатом Эдгара По, также был соредактором небольшого - очень маленького - литературного журнала на восточную тематику под названием "Овальные портреты". Он мог бы подробно рассказать вам о критике По, о его переосмыслении готики, о том, как личная трагедия, бедность и алкоголизм сформировали того человека (и писателя), которым он стал... но он ничего не знал о том, как заботиться о раненых.
Но он должен был взять себя в руки и понимал это.
- Все хорошо, Эмили, - сказал он голосом, который не убеждал даже самого себя.
Он боялся прикоснуться к ней. Отчасти потому, что думал, что причинит ей боль, а отчасти потому, что сам вид ее вызывал у него брезгливость.
Бревно не только зажало ее ноги своим огромным обхватом и весом, но и раздробило их. Повсюду была засохшая кровь, ноги распухли до пурпурного цвета. Из левой лодыжки торчал осколок кости. Он должен был снять с нее бревно. Он попробовал потянуть за него, но эта чертова штуковина должно быть весила гораздо больше пятисот фунтов. Ладно. Это не сработает.
Пока она смотрела на него одним выпуклым, замазанным кровью глазом (второй был потерян в массе кожистых, обожженных тканей), он вытащил фонарик из ее пальцев и поморщился, когда с него слезли кусочки кожи.
Должно быть, ее выбросило взрывом, - подумал он. Каким-то образом она пробилась сюда, и потолок обрушился на нее.
Да, это было единственное объяснение.
Посветив фонариком, он стал искать, чем бы сдвинуть бревно. За печью, где лежало его грязное одеяло, у него имелся шуруповерт, но он не хотел возвращаться в ту сторону. Он должен был сделать это сейчас. Он нашел отрезок старой чугунной трубы. Она была тяжелой и прочной. Это было лучшее, что он мог сделать в сложившихся обстоятельствах.
- Эмили... Эмили? Ты должна прислушаться к моему голосу, - сказал он, задыхаясь не столько от усилий, сколько от напряжения. - Я попробую сдвинуть этот брус. Когда я это сделаю, ты должна будешь освободиться. Я знаю, что ты слаба, но ты должна попытаться. Сможешь?
Она пробормотала что-то, что он принял за утвердительный ответ. Ее голос звучал так, словно она говорила сквозь мокрые листья.
Он положил фонарик на пол и после нескольких стонов и ворчания просунул трубу под бревно на добрых пять дюймов. Труба слегка сдвинулась, и Эмили дернулась в агонии. Ее губы распухли и казались резиновыми, а язык, высунутый изо рта, напоминал распухшую иссиня-черную пиявку.
- Хорошо, - вздохнул он. - На счет раз... два... три!
Он был уверен, что сможет сдвинуть древесину. Остальное будет зависеть от Эмили, и именно об этом он беспокоился.
Напрягая руки и спину, он надавил на трубу, используя ее как рычаг. Брус сдвинулся на дюйм.
Два.
Три.
Эмили попыталась освободиться, издав при этом крик боли. Спаркс сдвинул ее еще на дюйм... и тут сверху раздался стон, скрежет и ужасный грохот. На него посыпались пыль и обрешетка. Доска ударила его по голове, и он выронил трубу, отскочив в сторону, когда обрушился потолок.
Эмили издала хрюкающий звук, как бы вынужденно выдохнув воздух. Он отодвинул от нее мусор, наконец-то высвободив фонарик. Луч был забит пылью.
- Я вытащу тебя, - сказал он ей. - Дай мне минутку.
Но когда он освободил ее, то увидел, что дело безнадежно. Еще одна труба покатилась вниз - должно быть, ее держало дерево - и врезалась ей прямо в лицо, аккуратно расколов голову надвое. Кровь и розово-серые мозговые сгустки растеклись вокруг нее.
Искры падали назад и в стороны, издавая истерические клокочущие звуки. Она была мертва. Она бы все равно умерла, но он ускорил процесс.
Он сидел и трясся.
- Эмили... O, Господи... Эмили...


Присев за печью, грязный, в потрепанной одежде, воняющей мочой, запахом тела и плесенью, он прислушивался к мухам. Казалось, они были повсюду. Он отмахивался от них, но они возвращались. Они любили виться вокруг его ушей.
Бзззззз! Бзззззз!
Это сводило его с ума. Боже, как он их ненавидел. Как они были ему противны. И все же, несмотря на разрушение мира, они процветали.
Процветали.
Он подумал о крысах. Он слышал их довольно часто. Поначалу он ужасался, опасаясь, что они могут попытаться съесть его, пока он спит, но через некоторое время начал думать, как их поймать. Они - еда. Мясо. Пухлое и сочное. Но они были быстрыми. Они выживали. Его ночное зрение стало лучше, чем было вначале, но он все равно не был достаточно быстр, чтобы поймать одну из них.
Всегда есть Эмили.
Нет-нет-нет. Он прижал руки к голове, чтобы отогнать эту мысль. Он не собирался становиться каннибалом. Сама эта мысль заставляла его чувствовать себя нечистым внутри, олицетворением человеческого зла.
Он прислушался к мухам.


Уже несколько дней он не слышал вдалеке ничего похожего на сирены или крики. Хорошо это или плохо?
У него был фонарик, но в нем садились батарейки, и он не решался им воспользоваться. Он предназначался только для особых случаев.
По мере того как шли дни, он стал понимать, что очень часто над его мыслящим мозгом довлеет что-то другое, что-то отчаянное и опасное, что, по его мнению, было инстинктом. Он прекрасно знал, как выжить. Это было единственное, что имело значение: продолжать дышать, продолжать бороться за новый день. Но для этого ему нужно было есть.
Крысы, - говорило оно ему. - Если они питаются телом Эмили, значит, это хорошее место для охоты на них.
Да-да, в этом есть смысл. Когда-то идея есть крыс вызывала отвращение, но теперь она не казалась такой уж отвратительной. Мясо есть мясо. Он должен был помнить об этом: умереть от медленной, мучительной голодной смерти или съесть крыс. Есть их было лучше, чем что- либо другое.
Он ждал в темноте подземелья, голодный, ужасно голодный. В его желудке скребли когти. Кусачие зубы. Огромные пустоты, которые никак не могли заполниться. Он просыпался от постоянных лихорадочных кошмаров, мокрый от пота, вонючий и грязный, уверенный, что его похоронили заживо.
Сколько еще? - спрашивал он себя. - Сколько еще я смогу выдержать?
Если бы только он мог выйти на улицу. Но нет, какой в этом смысл? Выйти в эту пропитанную радиацией адскую зону, чтобы умереть, как все остальные, свернувшись клубком, как дохлый червь.
Да, это было бы плохо... но разве не хуже было здесь, в этой черноте, в этом ужасном подвале, где воняло сыростью, темной землей и гниющими вещами? Это было похоже на медленное удушье в закопченном ящике, и чем больше он думал об этом, тем сильнее ему не хватало воздуха. Воздух выдавливался из его легких, и он беззвучно кричал, задыхаясь, катаясь по полу.
Один.
Один.
Один.
Затем на его лицо приземлилась большая мясная муха. Другая села ему на ухо, тихонько жужжа.
И тогда он понял, что вовсе не одинок.


Как долго Эмили была мертва?
Неделю?
Десять дней?
Спаркс уже ни в чем не был уверен. Казалось, его мозг не работает должным образом. Все, что было до взрыва, было смутным, как серая дымка, не имеющая смысла. Он спрятался за печью, размышляя, замышляя, планируя, но в основном мечтая.
Но о чем мечтать? Ради всего святого, о чем я мечтаю?
Он так ничего и не смог вспомнить, только то, что они были очень яркими и что он просыпался от них, дрожа и бормоча себе под нос ужасные вещи.
Он постепенно терял связь с реальностью, но единственное, что привязывало его к реальному миру, - это голод. По мере того как дни сменяли друг друга, медленное голодание превратилось из ужасных мук голода в физическую агонию, которая мучила его постоянно. Он не мог думать ни о чем, кроме еды, не мог представить себе ничего, кроме как впиться зубами во что-нибудь. Потребность в еде была непреодолимой и абсолютно неконтролируемой.
Что, конечно же, заставляло его думать об Эмили.
Он сказал себе, что ему нужно переползти к ней. Крысы наверняка питались ею, и мысль об этом вызывала отвращение. Он бы подошел и накрыл ее чем-нибудь, чтобы они не смогли до нее добраться. Может быть, спрячет ее где-нибудь, где они не смогут ее найти.
Но это все, что ты можешь сделать, - предупредил он себя.
Несмотря на сложившуюся ситуацию, он все еще оставался мужчиной и должен был вести себя соответственно. Он не был грязным, снующим животным. Он не должен был превращаться в ужасное существо, готовое съесть все, чтобы выжить. Может быть, цивилизация и подкосила его, но он не собирался превращаться в монстра.


После многих недель, проведенных в клаустрофобной темноте, голодая и дрожа от лихорадки, трудно было понять, бодрствует ли он, видит ли сон или застрял в каком-то промежуточном свинцовом мире. Единственной постоянной, не ослабевающей связью с реальностью был голод, который никогда не оставлял его в покое. Его разум превратился в серый туман. Образы друзей и родных, казалось, не имели точки опоры, и он не мог вспомнить их имена и вообще, были ли они на самом деле.
Единственными его спутниками стали мухи.
Они были единственной настоящей реальностью.
Мухи, - подумал он. - О да, мухи.
Удивительные существа. Они были здесь до нас, - размышлял Спаркс, - и они будут здесь еще долго после того, как мы уйдем. И это было правдой - цивилизация рухнула, но мухи все еще были здоровы, размножались, питались и выполняли свое прекрасное предназначение.
Они постоянно кусали его, ползали по волосам, жужжали в ушах. Они питались его грязью и телесными выделениями. Стоило ему проснуться, и они облепляли его лицо, щекотали губы и пытались исследовать ноздри. Однажды ночью - или это был день? - он услышал жужжание, только гораздо громче, оно становилось все громче и интенсивнее, пока он не закричал.
И тогда голос сказал:
Хочешь ли ты жить? Хочешь ли ты выжить?
- Да... о, пожалуйста, да... Я так голоден...
Тогда слушай...
В своей голове он слышал жужжание мух, тысяч мух. Они облепили его лицо и заполнили череп гудящей, отдающейся эхом массой, пока он больше не смог ни думать, ни рассуждать. Были только мухи и то, что они хотели, чтобы он сделал. Они залетали к нему в рот, в ноздри, заползали в уши, заселяли мозг, откладывали яйца в мягких складках серого вещества, пока все они не начинали вылупляться с жутким хлюпающим движением, грызя, питаясь и насыщаясь всем тем, чем он был и чем уже никогда не будет.
Если ты хочешь жить, если ты хочешь выжить, - шептал голос с ровным, всепоглощающим гулом, - то ты должен есть. Ты должен питаться. Только тогда ты сможешь стать сильным...


Запах разложения привел его прямо к Эмили. Он включил фонарик. О Боже, это было ужасно. Она была раздута и покрыта слизью, кишмя кишела личинками и тучами мух. Ее левая рука была обглодана до кости, а с горла и лица содрана большая часть плоти. Губы исчезли, и она ухмылялась, оскалив зубы и десны.
Крыс он не видел.
Но они должны были прийти.
О да, это был их банкет, и он привлечет их. Нужно только набраться терпения. Он выключил свет и стал ждать, слушая мух и наслаждаясь запахом собственных отходов и немытого тела. Он был довольно мерзким, но в то же время успокаивающим. Как и мухи. Доведя свой разум до определенного состояния, можно было оценить музыку их постоянного, непрекращающегося жужжания.
Сладкую музыку могилы, мелодию гробницы.
Ты голоден? - произнес голос его бога.
- Голоден... голоден... - бормотал он, изо рта у него обильно текла слюна.
Я могу предложить тебе сочное розовое филе, хорошо промаринованную вырезку, сочные груди и бедра, приправленные собственным пикантным соком...
Спаркса трясло, капли кислого пота размером с горошину скатывались по его покрытому гримасой лицу.
- Да, пожалуйста... пожалуйста... Я так чертовски голоден.
Редкие нежные отрубы, засахаренные сладости и нежные мясные морсы с богатым вкусом... Ты примешь участие? Ты будешь есть?
- Да-да, - сказал он, голод сверлил его желудок, пронзал его, колол мечами, которые выпотрошили его, положили его открытым и сырым.
Тогда прими меня как своего Bерховного Повелителя, - сказал голос.
- Принимаю! Принимаю!
Стол был накрыт, перед ним расстилался пир. В зыбких, узких пределах своего разума он видел еду, и она манила его. Она существовала только для того, чтобы наполнить его и сделать сильным. Не в силах больше сопротивляться, он набросился на нее. Жареный цыпленок был хорошо прожарен и покрыт хрустящей корочкой, кожа отслаивалась и хрустела, когда он отрывал ее тонкими листами. Бедра были пухлыми, истекающими соком. Грудки были роскошными, с липкими нитями сыра. Он набил рот сочными фрикадельками и мягким козьим сыром. Он грыз соленые куски выдержанного бекона и слизывал подливу с нежных вырезок, посыпанных экзотическими приправами, всасывая между губами сливочный пудинг.
Он сходил с ума от всего этого, кусая и жуя, заглатывая пряную подливку и всасывая в рот жилистое мясо.
Вкусно. Восхитительно. О, как вкусно, как восхитительно...
И тут он увидел, по-настоящему увидел.
Его руки были черными от прогорклых выделений, рот измазан запекшейся кровью. Это было отвратительно и восхитительно, тошнотворно и прекрасно, когда он набивал себя, плавая в глубинах кариона вместе с личинками, червями в сточных водах разложения, питаясь, питаясь, питаясь...
А потом он начал кричать, завывая от муки и лихорадочного безумия, и не был уверен ни в чем, кроме полноты своего живота и жуткого жужжания мух в голове.
Его глаза смотрели вниз, на то, что было перед ним... почти жидкая масса отвратительной мерзости... и он начал хихикать, а потом закричал.
В этот момент Спаркс перестал существовать.
И голос Верховного Повелителя сказал ему:
Теперь о том, что принадлежит мне. Драгоценная вещь, которую я желаю. Положи ее к моим ногам. Сделай это так, чтобы мне было приятно.
Спаркс не колебался.
Когда Бог призвал тебя, ты откликнулся.
- Мы должны угодить нашему Повелителю, Эмили, - сказал он ей, глядя вниз на ее опустошенный, расчлененный труп.
Вредные мухи наполнили воздух, празднуя нездоровые ритуалы своего жреца. Они летали вокруг него, образуя тучи и черные потоки, жужжали, жужжали и жужжали, садились на его лицо, покрывали его руки и питались тем, что было намазано на его лице. Они были хорошо откормлены, сочны и полны, как спелая ежевика. Когда он уверенными пальцами копал вглубь, отделяя падаль от вещества, набухшие мешочки плоти лопались один за другим, выпуская на волю бешеный рой личинок. В умирающем, пораженном болезнями мире они были жирными и здоровыми.
И он был одним из них.
Потребовалось некоторое время, чтобы получить то, что хотел Повелитель, и представить это в надлежащем виде. Но когда он получил его, то продемонстрировал с должным почтением и понял, что его Верховный Повелитель и слизистая капля - одно и то же, а его руки, его драгоценные руки, теперь стали святыней, ибо они касались живого бога.
Эмили, опустошенная и погруженная в себя, ухмылялась, глядя на него с жутким сочувствием. Ведь она знала. Она всегда знала, что является хранительницей Повелителя мух.


Быть орудием Верховного Повелителя, конечно, имело свои преимущества. Повелитель знал многое, и он был рад научить своего аколита тому, что требовалось для жизни в новом мире. Как и его братья, сами мухи, Спаркс слушал и учился, удивляясь тому, что раньше не понимал, насколько все это просто.
Укрывшись в своем маленьком безопасном логове, пропахшем мочой, дерьмом и еще чем-то гораздо худшим, он думал о своем новом боге и только о нем.
По ночам Спаркс слышал, как Повелитель дышит с жутким хрипом, слышал страшное жужжание его крыльев. Он шептал ему во сне, обещая великие дела и роскошные, упадочные пиры. Его голос был очень похож на жужжание мухи-журчалки, и это приносило глубокий и неизменный покой.
Хорошо иметь друга.
Хорошо, что у него есть Повелитель и хозяин.
В нашем королевстве много крыс и мышей, - сказал голос. - Если человек осторожен и хитер, о, так ужасно хитер, из них получаются отличные маленькие закуски. Если их правильно состарить, они будут восхитительно мягкими и приятными для жевания.
- Я буду охотиться на них, - пообещал Спаркс.
Хорошо-хорошо. Теперь ты один из нас. Найди их и убей.
- Я поймаю! Я поймаю их! Я отрублю им головы!
Он усмехнулся в темноте. Он уже приготовил оружие, чтобы расправиться с ними: колья из расколотого дерева, которые он будет вбивать в их жирные тела. Но сначала их нужно было найти.
Терпение.
Всегда проявляй терпение.
Ждать было его специальностью. К тому времени он просидел в подвале уже два месяца. Ждал. Размышлял. Разрабатывал стратегию выживания с помощью своего Повелителя. Все было тщательно продумано.
Вооружившись единственным колом, он вылез из-за печи, двигаясь с бесшумной, звериной осторожностью. Он прокладывал себе путь среди обломков, зная каждый камешек на ощупь. Он прополз через кучи собственных экскрементов, некоторые из которых были сделаны недавно, а некоторые - очень давно. Как животное, он обнюхивал их в поисках кусочков непереваренной пищи. Они распадались под его руками, большинство из них кишечными паразитами, которыми он был заражен.
Скрытность и терпение окупились - он поймал трех мышей и не менее пяти крыс. Как и советовал Повелитель, он спрятал их за печью, чтобы они дозрели. О, Повелитель всегда знал. Он был богом нового мира выживания.
Погода стояла теплая, не по сезону теплая, и через несколько дней в его кладовой запахло амброзией. Он едва мог заснуть, так сильно у него текли слюнки. Его живот урчал, а пальцы просили разорвать маленькие размякшие тушки. Мухи собрались в огромную голодную массу. Это был сигнал, что мясо выдержано и приправлено должным образом. Он выбрал крысу, очистив ее от кожи с почти хирургической деликатностью. Ее мясо было кожистым и хорошо просоленным, как вяленая говядина, внутренности приятно мягкими на вкус, а кости восхитительно хрустели.
Когда он пировал ими, то воспринимал их не как крыс или мышей, а как шведский стол из тонких кусков редкого мяса, теплых ломтей хлеба с маслом, мисок с сочной лапшой и пирожных с кремовой начинкой.
Это был восторг.
Простой, блаженный восторг.
Спаркс не просто жил и процветал под опекой Верховного Повелителя, он жил в достатке.


Но крысы были простой пищей, закуской и не более того. Человек не мог выжить на таких продуктах. Ему требовалась более сытная трапеза, настоящий банкет, подобающий ученику Повелителя мух. Поэтому хозяин учил его, многословно объясняя, что его ждут гораздо более богатые блюда, но чтобы их получить, нужны смелость и уверенность. Он показал Спарксу, как осторожно проложить туннель, чтобы выбраться из подвала, разобрав завалы, загромождавшие лестницу. Спаркс всегда боялся делать это, но, начав, он с величайшей осторожностью и бдительностью открыл проход в мир.
Сажа и пыль в атмосфере постепенно рассеивались, так что можно было видеть при свете. Там было сумрачно, но после подвала было довольно светло.
Видишь? - сказал голос. - Все очень просто, если отбросить страх, не так ли?
Мясо было в изобилии. Повсюду валялись собаки, раздувшиеся от собственного прогорклого сока. Эти жалкие твари выползали из домов и умирали на улицах. Конечно, их обгладывали крысы и другие стаи собак, но ему удалось найти несколько аппетитных экземпляров для своей кладовой.
Но ты не должен довольствоваться собаками, - сказал ему голос. - Есть и другие твари. Прислушайся, и ты услышишь, как они кричат в своем безумии.
Совершенно верно.
После нескольких дней ожидания он действительно услышал крик одного из них. В куче обломков на соседней улице обитала женщина, кричавшая день и ночь.
Бедная, жалкая тварь, - сказал голос. - Как твой Bерховный Повелитель, я требую прекратить ее страдания. Это гуманный поступок.
Поощряемый Повелителем и желая лишь обеспечить себе безопасность при его дворе, Спаркс преследовал женщину так же, как преследовал крыс и мышей. Он наблюдал за ней. Изучал ее повадки. Это было ужасное, оборванное существо неопределенного возраста, выкрикивающее свое горе. Казалось, она питалась всем, что могла поймать, хотя большую часть ее рациона составляли консервы, которые она где-то раздобыла. Запутавшаяся в паутине собственного безумия, она была безобидной тварью, но Повелителю она была нужна, и он получит ее, как и подобает его положению.
Избавиться от нее было довольно просто: Спаркс вышиб ей мозги монтировкой, а затем утащил ее тело в свое логово. Повелитель был доволен. Его братья, мухи, собрались в возбужденные стаи и, ползая по нему, издавали сладостную музыку, радуясь его существованию и членству в своей гильдии.
А теперь, - сказал голос, - пусть она размягчится и варится в собственном соку не менее пяти дней. Затем ты можешь представить ее, Богоматерь Червей, в том виде, который я сочту приятным. Я подарю тебе кулинарные изыски, превосходящие твои самые смелые мечты.
Наконец-то, наконец-то! Наконец-то Спаркс удостоился аудиенции у Повелителя. Он надеялся и мечтал об этом. Хотя он регулярно слышал голос своего Верховного Повелителя и часто воздавал ему почести, ему никогда не доводилось видеть его во плоти. Но все должно было измениться.
Последующие пять дней были почти невыносимы от напряжения и голода, от страха, что он каким-то образом вызовет неудовольствие Повелителя. За это время туша Богоматери Червей прекрасно протушилась, прожарившись в собственном нежном соку. Внизу, в подвале, было сыро и душно. Трупные мухи расплодились с диким остервенением, без устали жужжа в тесном помещении, словно пчелиные рои, пока безумная женщина превращалась в корчащуюся массу белых червей.
Наконец раздался голос Короля мух.
Время пришло. Принеси ко мне эту прекрасную тушу, чтобы я мог взглянуть на нее. Проследи, чтобы ее приготовили с должным почтением, и ты наденешь тайную корону.


Повелитель паразитов.
Король мух.
О, сколько восторженных снов видел Спаркс, представляя себе знаменательное событие, когда ученик встретит мастера, священник - бога, а преклоняющийся перед ним звездочет будет приглашен ко двору Верховного Повелителя Мух.
Королевские покои Повелителя были роскошными и хорошо обставленными, с подношениями из падали, кишащей гнилостными отбросами, пропитанными тонким запахом склепа. Присутствовали и его аколиты - мухи. Они перемещались в воздухе черными туманами и жужжащими волнами, все они были жирными и сочными от жизненной силы. Они питались шумными объедками и грязными кучками экскрементов на полу. Они покрыли Спаркса струящимся роскошным одеянием паразитов.
А когда он принес в жертву дряблые останки Богоматери Червей - угодно ли это Тебе, Господи? - они собрались в жужжащую толпу, вознося свои хвалы с такой сладкой, мелодичной громкостью, что Спаркс потерял сознание в экстазе.
Тело Богоматери представляло собой теплицу разложения. Какое великолепное подношение она сделала для взыскательного и образованного вкуса Повелителя мух. Она была изысканно растянута, сочилась сладким кремом разложения и источала тонкий, соблазнительный, мерзкий газ гниения. Пока Спаркс готовил ее, используя столовые приборы, которые он обнаружил в кладовой, ее кожа сходила нежными слоями, а ткани под ней разжижались до серого желеобразного состояния. Ее лицо было мягким, как зеленый сыр, одно глазное яблоко застыло в заполненной гноем глазнице. Она была изъедена колониями червей. Даже сейчас они тайно пульсировали под ее плотью.
Она была просто наслаждением для гурмана, и он знал, что его Верховный Повелитель не будет разочарован.
Наконец появился Повелитель мух, и Спаркс задохнулся от восторга. Каким царственным он был в своей золотой мантии, наброшенной на позолоченные кости! Распухшая человеческая муха со сверкающими алыми глазами, извивающимися черными частями рта и коричневым, морщинистым телом детского трупа.
Музыкально трепеща перепончатыми крыльями, он набросился на предложенные яства, оценивая их и с любопытством жужжа .Повелитель мух был эпикурейцем. Подача еды должна была радовать глаз и вкусовые рецепторы. Он ел не только ради пропитания, но и ради божественного удовольствия. Волосатыми черными пальцами, дрожащими от гастрономической эйфории, он вдыхал аромат еды в свои обонятельные рецепторы. Осторожно, почти чувственно, он протянул полый питательный хоботок, смакуя температуру и текстуру одного влажного кусочка. Насладившись, он с голодухи принялся слюнявить и всасывать в себя прелую человеческую кашу.
Молись, присоединяйся ко мне на этом грандиозном пиршестве, - искушал он Спаркса.
Вместе они предались обжорству. Губы Богоматери Червей были бархатистым тортом, ее вязкие глазные яблоки - сочными устрицами. Ее живот был щедро усыпан сочной лапшой и пухлыми сосисками, залитыми богатым, декадентским соусом. Мясо ребер было сочным и отваливалось от кости, легкие были пористыми от сладкого крема. Они слизывали ее помет, обгладывали приправленную вырезку, всасывали каждую каплю пряной подливки из ее живота, осторожно разгрызали нежные кости запястий, похожие на панцири фаршированных крабов, чтобы получить белую соленую нугу костного мозга. Ее мышцы были суши. Ее сухожилия - вяленой говядиной. Наконец, череп был вскрыт, обнажив фондюшницу мозга и все его маслянистые изгибы, которые таяли во рту, как заварной крем.
В тот день Спаркс стал единым целым с Повелителем. Он снизошел. Он воплотился. А потом, лежал на разбросанных остатках пиршества в бездумной, восторженной фуге, мухи легли на него мягким, шелковистым одеялом и усыпили.


Так могло продолжаться еще много месяцев, но всему хорошему приходит конец. Каким бы чарующим ни был макабрический симбиоз между его господином и величеством, почтенным и паразитирующим Повелителем Мух, постоянно увеличивающимся скоплением голодных, грызущих мясо мух и корчащихся личинок и дегенеративными услугами Спаркса, их верховного жреца, он закончился с появлением захватчиков.
О, как незаметно и бесшумно они спустились по лестнице в своих сверкающих оранжевых антирадиационных костюмах. Они несли винтовки. Они пробрались в личные покои Повелителя, не будучи должным образом объявленными. И там они нашли Повелителя мух и Спарка.
- Что это, черт возьми, такое? - спросил один из них; его лицо было непроницаемо из-за затемненного пластикового щитка капюшона.
Спаркс сердито покачал головой.
- Вам нельзя здесь находиться! Это святое место! Ваши нечистые глаза не смеют смотреть на Повелителя! Это запрещено! Только я ношу расколотую мантию Богоматери Червей! Только я говорю с его высочеством и ношу корону из костей!
Он был безумен. Грязный, деградировавший человек с багрово-красными кровянистыми пузырями вместо глаз, его одежда висела грязными лохмотьями, а длинная борода была перепачкана человеческим жиром и желтым костным мозгом. На нем была почерневшая, огрубевшая кожа трупа и сопутствующие ей мухи, а на голове - корона из костей пальцев, соединенных проволокой. Он пританцовывал, скалясь коричневыми, похожими на колышки зубами грызуна, человек-крыса прыгал и ползал по отвратительному лабиринту из костей, гнили, волос и остатков личинок.
Все это было отвратительно само по себе, но что было еще хуже, так это сморщенный, почерневший плод, уютно устроившийся в кресле. Он был завернут в оберточную бумагу из золотой фольги - жалкое, засиженное мухами существо, плоть которого сгнила, обнажив тонкие кости.
- Не смотрите! - завизжал Спаркс, пытаясь загородить им обзор вытянутыми руками, лохмотья его мантии свисали клочьями, как гнилая парусина. - Это не для ваших глаз! Вы оскверняете алтарь пресвятой...
Поскольку спасти его было уже невозможно, солдаты застрелили его, и от одного его вида и от того, что он сделал, стало до крайности тошнотворно.
Спракс дрожал несколько мгновений, проливая водянистую кровь, прежде чем свернуться калачиком на алтаре из бесчисленных крысиных тушек и хорошо обглоданных костей Эмили и Богоматери Червей.
Повелител мух, глядя вниз со своего трона, с мрачным изумлением наблюдал, как мухи с жужжанием и любопытством набрасываются на него. В последующие недели, еще долго после того, как солдаты ушли, Спаркс стал питомником для поколений их личинок, которые питались им, и питались с удовольствием.